В книге "Стингрей в стране чудес" иллюстрации к интервью датируются как "вероятно, август 1984", но в книге "Русский рок: история, фотографии, интервью, документы" сам текст интервью датирован ноябрем 1984 года. Наиболее вероятно, что речь идет об одном и том же интервью, и относится оно к ноябрю 1984. Обе книги авторства Джоанны Стингрей. Интервью находится в процессе расшифровки. Борис Гребенщиков. Ноябрь 1984 года. Перевод Александра Кана. Джоанна: Когда это все началось?
Борис: Я помню, что петь начал, когда мне было 4-5 лет, а потом в начале 60-х (мне было лет 10) в воздухе появились какие-то новые вибрации. Я чувствовал, что что-то происходит, но слов для описания этого у меня не было. Это была новая музыка, которую теперь называют рок-н-ролл. Затем в 1965 году я наконец услышал "Битлз", и все стало на свои места. С этого момента все было решено. Я понял, зачм живу и что я должен делать на этом свете. Вопрос был лишь в том, чтобы понять, КАК это делать, а потом, собственно, начал этим заниматься. До того, как я услышал "Битлз", я был простым русским мальчиком, таким же, как и все остальные, но после этого все изменилось. Я нашел цель и смысл жизни. Я еще не знал точно, в чем они состоят, но я знал, что нужно что-то делать. Я почувствовал себя избранным или что-то в этом роде.
Джоанна: Когда ты впервые взял в руки гитару?
Борис: Я был еще совсем ребенком, когда бабушка пыталась меня научить что-то играть на семиструнной гитаре, но мне это не очень нравилось. Затем - я точно не помню, как это произошло, но какие-то длинноволосые пацаны - это были не хиппи, скорее, наоборот, они просто болтались по улицам, шпана, одним словом, - так вот эти ребята играли на гитаре. Больше никого, кто умел играть на гитаре, я не знал, и они показали мне какие-то аккорды, и я стал пробовать ставить пальцы на струнах и смотреть, что из этого получится. Затем в 1968 году я познакомился с жившим у нас в Ленинграде чернокожим мальчишкой-сверстником, и он за два часа научил меня играть на гитаре некоторые песни "Битлз". Я играл "Ticket to RIde" и другие. Не думаю, что с тех пор мое умение играть сильно улучшилось.
Джоанна: А когда ты стал впервые играть в группе?
Борис: В 16 лет я стал играть в школьной группе. Это было в другом районе Ленинграда, но у них были усилители, и так как я знал английский и все правильные песни, то мне позволили петь и играть на гитаре. Группа довольно быстро стала популярной, но выступили мы всего раз десять. Потом я стал кочевать из группы в группу, пел разные рок-стандарты типа Satisfaction, Ticket to Ride и другие в таком духе.
Джоанна: А когда ты начал петь по-русски?
Борис: Я как-то слушал песню Джона Леннона, в которой были слова "God is a concept by which we measure our pain", и эти слова произвели на меня сильнейшее впечатление. Я был юн и впечатлителен и долго думал об этой песне. Она невероятно тронула меня, и я понял, что для того, чтобы произвести такое впечатление на других, петь нужно на родном языке. Все группы у нас в то время пели только по-английски. Даже те, кто совершенно не понимал смысла, пели все равно по-английски. Ну а я понял, что если я живу в России, то и петь я должен по-русски. И я собрал свою группу - вместе с другом, который хотел играть на барабанах (Джордж Гуницкий). Мы не думали ни об усилителях, ни о том, чтобы научиться играть по-настоящему. Нам хотелось сделать что-то свое, и мы писали песни по-русски. Так это все и началось.
Джоанна: А английский ты как выучил?
Борис: Родители наняли мне учителя, когда я был еще совсем маленький. Потом, когда я уже кое-чему научился, мне попались книжки из серии про Тарзана, которые мне ужасно хотелось прочесть, хотя английский мой тогда был еще очень слабым. Но я стал продираться через текст. Вначале я вообще ничего не понимал, лишь узнавал какие-то слова. К концу первой книжки я начал что-то понимать, к концу второй понимал уже примерно половину, так это и началось.
Джоанна: Были ли какие-то проблемы с властями, когда ты только начал играть?
Борис: Когда мы начинали играть, никаких проблем не было и быть не могло - мы были ниже того уровня, на котором могут начинаться проблемы. Мы были всего лишь двумя мальчиками, которые чего-то там играют. Проблемы стали появляться примерно в 1978 году, когда мы стали чуть-чуть известы, и нас захотели слушать. Сейчас, оглядываясь назад, я даже не могу сказать, можно ли назвать это проблемами. То, что я считал плохим тогда, сейчас плохим совершенно не кажется. Все, что было, было именно так, как должно было быть.
Джоанна: Ну так а что, собственно, произошло?
Борис: Ну, проблема состояла в том, как зарегистрировать мои песни и получить разрешение играть их в каком-то зале или институте. У каждого зала, каждого института был какой-то начальник, который хотел иметь документ, подтверждающий, что все законно. В противном случае у него у самого могли возникнуть неприятности. Эта регистрация и была первой проблемой, так как те, кто проверял мои тексты, ничего вних не понимали и не хотели иметь с нами никакого дела. Помню, как какая-то пожилая тетушка смотри на мои тексты и говорит: "Я ничего тут не понимаю, для людей это слишком сложно". Я спросил у нее, почему, и пытался ей объяснить, что она может посмотреть в журналах и увидеть там стихи, которые ничуть не легче для понимания, чем мои, на что она мне ответила: "Но так то же стихи, а у вас песни, и они должны быть простые. Забирайте свои тексты и приходите, когда сделаете их понятными". Таким было мое первое столкновение. Но потом, когда мы стали популярными, эта проблема как бы исчезда, потому что даже ответственные за регистрацию люди стали относиться ко мне с уважением, они уже понимали, что я что-то собой представляю. Поэтому они уже видели текст и говорили: "Ага, это поэзия, это Борис, тут все в порядке".
Джоанна: То есть ты все еще оставался неофициальным, но уже мог играть в каких-то залах и институтах.
Борис: Отличие между официально и неофициальной группой состоит в том, что если ты профессионал, то ты должен постоянно ездить с концертами по всей стране. Нужно играть играть примерно 30 концертов в месяц и при таком графике никакого времени на запись альбома у тебя не остается. Два-три года ты находишься в постоянном чесе и поешь одни и те же песни. Да, ты зарабатываешь деньги, но превращаешься в раба шоу-бизнеса, при том, что доходы твои несопоставимы с доходами западных музыкантов. Поэтому мы и остаемся неофициальными, не получаем денег и не играем, если не хотим. У нас нет аппаратуры, но это не наша проблема, это проблема залов, которые хотят нас пригласить. Мы им говорим: "Денег мы не получаем, поэтому если найдете аппарат и он нас устроит, то мы сыграем".
Джоанна: То есть если даже у вас появится возможность стать официальными, вы ею не воспользуетесь?
Борис: Именно так. Нам неоднократно делали такие предложения, и мы от них отказывались. Я свободный человек и намерен таким же и оставаться.
Джоанна: Ну а сейчас что происходит? Вам можно играть в концертных залах?
Борис: Сейчас, насколько я понимаю, официальной политики по отношению к рок-музыке просто нет. Некоторые чиновники хотели бы ее запретить, другие понимают, что таким образом проблему не решить, и нужно понять, что происходит, и найти способ заставить музыку работать на государство, а не против него. А пока они спорят друг с другом и посылают в залы различные указания сделать то-то и то-то. Но когда доходит до дела, то директор клуба или ДК хочет заработать деньги, а деньги он получает от продажи билетов. А чтобы продать билеты, ему нужны артисты, способные наполнить большой зал - как правило 1300-1500 мест. Официальные артисты собрать такой зал неспособны, потому что они уже совсем осточертели. Поэтому любой директор хочет заполучить неоцифиальную группу.
Джоанна: Ну а с властями у директора из-за этого проблем не будет?
Борис: Нет, потому что у нас есть Рок-клуб. Рок-клуб - это поддерживаемая государством организация для неофициальных музыкантов. Иногда она дает музыкантам разрешение играть, и в ней можно брать аппарутуру. Благодаря Рок-клубу наш ненышний статус можно назвать полуофициальным.
Джоанна: Но все доходы от продажи билетов идут залу, то есть государству?
Борис: Да, но если посмотреть на картину шире, то получается довольно забавно. С одной стороны, неофициальные музыканты действительно денег не получают, что плохо. Но с другой стороны, меня как-то спросили, во что нам обошлась запись наших альбомов, а мы за четыре года записали восемь альбомов - и я вдруг поразился, сообразив, что на запись мы не потратили ни копейки. Последний альбом мы записывали на вполне приличном восьмидорожечном магнитофоне. Официально эта запись обошлась бы в большие деньги, для нас же она была бесплатной. Денег мы не получаем, но мы их не платим.
Джоанна: Как это все работает?
Борис: Так получилось. Это просто чудо. Человек привез профессиональный магнитофон, мы поработали с ним неделю, и он увез его обратно.
Джоанна: Это ваш друг?
Борис: Да. Не знаю, как ему это удалось, потому что магнитофон был совершенно официальный, но когда живешь здесь, с чудесами встречаешься постоянно и учишься с ними работать. В каком-то смысле само существование "Аквариума" - постоянное чудо, но мы по-прежнему работаем. А с другой стороны - как иначе, это совершенно нормально.
Джоанна: В 1980 году тебя уволили с работы. Что еще происходило из-за музыки?
Борис: Меня также исключили из комсомола, и хотя увольнение с работы меня мало волновало, то исключение из комсомола меня сильно разозлило. Да как они смеют?! И с большим скандалом я восстановился. Я заставил их признать, что они неправы даже в соответствии с собственными правилами. Они хотели меня отовсюду вышвырнуть.
Джоанна: Кто они? Правительство?
Борис: Ну не совсем правительство, а руководство университета, которое приняло решение о моем увольнении. Они хотели избавиться от меня, так как боялись, что из-за меня у них и дальше удут только проблемы.
Джоанна: А попадал ли ты в тюрьму или была ли у тебя угроза там оказаться?
Борис: Нет, но ходят слухи, что я либо в тюрьме, либо уже мертв.
Джоанна: Ну и что же дальше?
Борис: Я чувствую, что я должен сделать все, что мне отпущено. И пока во мне есть музыка - потенциальная музыка - я должен выпускать, записывать ее. На самом деле мы здесь в России в наших русских условиях и в русских формах реконструируем всю историю рок-н-ролла. Мы создаем русский рок-н-ролл, только делаем это за пять-шесть лет, а не за тридцать. Вначале мы были практически в одиночестве, но теперь растет новое поколение групп - "Кино", "Зоопарк", "Странные игры".
Джоанна: А что ты думаешь о новых молодых русских группах?
Борис: Некоторые из них просто великолепны. Они излучают со сцены безумное количество энергии. Я смотрю много западных видео, и мало кто из западных групп сможет сравниться с ними по энергии. Вопрос лишь в том, что у нас есть, и чего у нас нет - всех тех замечательных штук, которые есть у вас: фантастический звук и вся эта разнообразная электроника. Многих вещей у нас нет, но мы компенсируем их недостаток огромным желанием и упорством. То же относится и к информации о музыке. Меломаны в России знают о музыке все, хотя никакого доступа к информации у них нет. Все, кто хочет знать, знают и обычно знают больше и лучше, чем люди на Западе.
Джоанна: А что ты думаешь о возможности людей на Западе услышать вашу музыку?
Борис: Некоторые уже слышали, и для меня это источник постоянного удивления и восхищения - как люди, не знающие русский язык, могут слушать эту музыку. Но в то же время в годы нашей юности, когда начинался весь этот рок-н-ролл, люди в России слушали западные группы, и целые поколения выросли на песнях, текста которых практически никто не понимал. Так что теперь колесо может быть повернуто в другую сторону. Почему бы не появиться новому поколению англичан и американцев, которые вырастут на русских песнях? Слушай, а мне нравится эта идея! Почему бы и нет?