Борис Гребенщиков: Вот пусть в Кремле шансон и остается
У «Аквариума» в начале июня начался летний тур. В его рамках группа уже на ближайших выходных выступит на фестивале «Рок над Волгой», а в июле — на «Нашествии» и «Пикнике «Афиши». БОРИС ГРЕБЕНЩИКОВ и корреспондент РБК daily МАКС ХАГЕН поговорили о том, как играется на «полевых» концертах, о музыкальных пристрастиях российской власти и о том, есть ли в песнях «Аквариума» политика.
— «Аквариум» этим летом ездит с концертами. Сколько песен вы обычно репетируете под полтора десятка выступлений?
— Если считать, что мы репетируем, то в идеальной ситуации перед первым концертом мы имеем вещей 25—30. После первого концерта обычно выясняется, что треть нужно немедленно выкидывать, и на следующем саундчеке мы по-быстрому проходим что есть еще. Благо кроме духовых и ударника все более-менее в курсе того, как у меня устроена голова, — знают мои гармонические склонности, что я хочу здесь, там, что требует песня. Но духовые понимают все быстро, а ударник еще быстрее. Достаточно сыграть один куплет. Нам нет необходимости вспоминать слишком много. Я недавно оказался в Португалии в Сантьяго-ди-Компостела. А это самый древний священный маршрут в Европе — и мы туда попали. В таких местах голова выпрямляется. Мысли привыкли ходить по какому-то кривому маршруту, а здесь он становится прямым. И я понял, что меня досаждало в нашей программе, — я начал следовать мыслям, вместо того чтобы следовать чувствам. Быстренько переправили программу, стали играть песни, которые, я думал, были неуместны. Но они встали отлично. Вау! Программа стала совершенно другой.
— Как в таком случае выкручиваться между чувствами собственными и тысяч зрителей, которым нужно что-то на свой вкус?
— Они могут прийти домой и слушать песни на свой вкус сколько угодно! Но когда я на сцене, то это я и делаю то, что я хочу. Те, кто слушает «Аквариум», думаю, предполагают, что так и должно быть. Если они сразу это не поймут, то, надеюсь, это дойдет чуть позже. Для меня самое важное, чтобы была непрерывность сердечного ритма, чтобы ни одна песня не была «придумана». Грубо говоря, идеальный для меня вариант развития событий — это когда ты встретился с друзьями, которых давно не видел. Сидишь ночью и пьешь, и поешь, и понимаешь, что должно последовать за каждой песней. Это ощущение: «Дайте мне гитару, я хочу сейчас спеть вот это!» И такое ощущение должно быть после каждой песни. Концерт в зале ни в коем случае не должен уступать в интимности и искренности любым пьяным посиделкам ночью. Я проходил много раз попытки перекопать альбомы, выбрать что-то. Начинаешь пробовать и понимаешь, что песню хочется спеть, но сейчас она как картон — не идет. А вот эту вроде и забыл — и вдруг она пошла. Я очень много лет пытаюсь вставить в программу песню «Иван-чай», но не встает, значит, время не пришло. «Отец яблок», который был надолго заброшен, вдруг пошел — и Лиэм наш (Лиэм Брэдли, барабанщик. — РБК daily) закричал, что хочет ее играть. Эта песня не самая легкая, мне самому довольно тяжело ее играть. Но люди из зала нас благодарят именно за нее. А я и думать не думал!
— В свете того что бэк-каталог «Аквариума» велик, а спрос у народа — услышать что-то классическое, вы не задумывались над популярной сейчас у западников темой — играть лучшие альбомы целиком?
— Меня эта штука веселит бескрайне. Я всегда думаю, до чего же нужно дойти в своем отчаянном бесплодии, чтобы играть не то, что хочется, а пойти на концепцию и выдерживать ее все время! Господи, Ван Моррисон мой любимый! Я думаю: Ван, что же случилось с тобой?! Ты же всегда был другой, неужели новая девушка довела до такого ужаса? Бедные, бедные… Это не круто. Круто играть то, что ты хочешь сейчас. Почему я люблю Боба Марли — при всем количестве священной травы, что он употреблял, ему идея идеи в голову даже прийти не могла. Вот у него сет-лист написан — дай бог, если он его сыграет. Но явно, что на сцене он не думает, у него нет физического приспособления в теле, чтобы думать, — он чувствует! Его куда-то несет, но мыслями там не пахнет. Для меня это очень хороший вариант. Или Окуджава. И опять же, я очень развращенный в этом смысле человек. Когда я был в первом классе, к нам домой часто приходили такие люди, как Клячкин (Евгений Клячкин, бард. — РБК daily). Вечером к родителям приходят друзья, он поет, и ты понимаешь, что концерт не выстроен, в нем нет концепции. И альбомов нет. Он поет то, что ему в эту секунду приходит в голову. Это все время честно, искренно — только от любви, и ничего больше. И когда ты привыкаешь к этому градусу, все остальное уже кажется разбавленной паленой водкой.
— Как вам играется на таких мероприятиях, как огромный «Рок над Волгой»?
— Дело в том, что в течение последних десяти лет мы отказывались от всех предложений, кроме «Рока над Волгой». Это единственный фестиваль, в котором мы принимали участие. Причина, наверное, кроется в моей любви к реке Волге. Я совершенно не против туда приехать. Я люблю Самару. И если это аудитория не две, а 200 тыс. человек — никакой разницы. Их, по счастью, и «пробивать» не надо. Вот я смотрю, сколько видит глаз, — по идее, это не наша публика, но там танцуют, здесь машут руками, и набирается очень-очень порядочное количество людей, которые на нас реагируют. И прямо перед сценой люди, которые просто радуются. Пятьдесят на пятьдесят. И если мы можем за сорок минут сыграть что-то, отчего им будет легко на душе, то это именно то, что я хочу сделать. По такому случаю мы играем то, что имеет смысл играть на открытом воздухе для большого количества народа. Это означает, что медленные или сложно сконструированные песни тут же будут потеряны — люди не будут на них реагировать. При этом мы на «Роке над Волгой» однажды попробовали сыграть медленную «ирландскую» программу, чтобы понять, как это будет смотреться в контексте всего остального фестиваля. Наверное, это было смешно. Возможно, нас люди не очень внимательно слушали, но перебивку между налетами металла мы устроили мощную.
— Для «Аквариума» этот фестиваль вообще подходящий выбор на фоне таких участников, как Garbage и Limp Bizkit?
— Ну, когда великий русский актер поет песню «Когда твоя девушка больна» на протяжении 18 минут, а тут же рядом ходят священники, которые отчаянно хотят одарить группу Deep Purple православными иконами, я считаю, что получается даже веселее, чем Вудсток (смеется).
— И потом «Нашествие» и «Пикник «Афиши»…
— …И Юрмала.
— Это не та случайно, где проходит смотр поп-музыки?
— Не знаю. Какая-то Юрмала. Да и кто бы ни был, абсолютно все равно, Кобзон или Deep Purple. Я разницы никакой не вижу. Более того, я совсем не ориентируюсь в российских фестивалях. Про «Афишу» мне просто сказали, что он один из самых крупных в России — я посмотрел, если уж Бьорк должна была играть, то, видимо, неплохо.
— Для вас идеальный фестиваль каким мог бы быть?
— В маленьком пабе, человек на сорок, самый идеальный. Признаться честно, у меня нет ни малейшего желания выступать на каком-нибудь Glastonbury. Мы даже с Fairport Convention не стали продолжать отношения. Была идея, чтобы мы приехали на их фестиваль, в Кропреди. Но никакого желания не было — по самой простой причине. Мне интересно играть то, что мы играем. А как-либо подстраиваться совершенно бессмысленно. В этом году, раз мы решили играть, я уже иду во все тяжкие, мы ездим в полтора-два раза больше, чем обычно. Я хочу, чтобы в этом году мы появились везде, где только можно, самым сильным составом в истории «Аквариума», какой только есть. На фестивали к нам даже наша волынщица приезжает. Если что-то делаешь, то делай до конца.
— То, о чем вы говорите, вместе с интернет-релизами и обещанными переизданиями выглядит как нормальный маркетинговый ход по случаю 40-летия группы. По крайней мере где-нибудь в Англии так бы и работали…
— Одно на другое никак не влияет. Нет желания продавать чего-либо. Нам нечего продавать, поэтому мы чисты абсолютно. Учитывая, что эти альбомы скачать легко, а купить невозможно, по счастью, мы здесь в тур едем без страха и упрека. Просто потому, что нам нравится. В кои-то веки мы наконец достигли такого положения. Хотя у нас есть желание в скором времени выпустить еще три-четыре альбома всяких редких вещей. Но они также будут в Сети бесплатно, так что упрекнуть нас в желании заработать сложно.
— Как сложился проект каверов «Аквариума» на Lenta.ru? Подобные движения также напоминают полноценный удар по всем фронтам. Это очень сильное напоминание о себе.
— Они очень хотели это сделать, а я, в свою очередь, очень хорошо отношусь к «Ленте», потому что каждое утро ее читаю. Если люди к нам хорошо относятся, то я целиком «за». Но я сразу оговорился, что не буду иметь к этому ни малейшего отношения. Никакого контроля нет, каждый человек, где бы он ни находился, имеет право петь любую мою песню. Авторских прав здесь ноль. Результат не мое дело. Я никогда не стремлюсь оценивать творчество коллег по музыке. Они, я считаю, делают мне огромное одолжение тем, что поют эти песни. Это знак огромного уважения ко мне. Здесь я могу только упасть лбом в пол и сказать: «Спасибо, вы оказали мне великую честь!» Но говорить, что эта песня плохая, а эта хорошая, с моей стороны было бы, во-первых, бестактно, а во-вторых, заявлять «ты лучше, а ты хуже» — это уже совсем никуда не годится. Я слышал приблизительно четверть этого всего. Если бы я думал, что наши песни можно сделать по-другому, я бы их и делал по-другому. А здесь я просто счастлив, что людям они понравились и их по-своему записали.
— Здесь, если приглядеться, «Аквариум» оказывается явлением, которое всех примиряет. Вписываются и рокеры, и электронщики, и, более того, медиаперсоны с весьма разнящимися политическими позициями — высказались и Борис Акунин, и Константин Эрнст.
— И Эрнст тоже? Я читал там статью Акунина, мне кто-то посоветовал. «Аквариум» да, общепримиряющая вещь, как водка. По счастью, примиряющая вещь не обязательно политически корректна. Политнекорректность как раз примиряет гораздо чаще. Мне было бы, наверное, странно оказаться общим политкорректным знаменателем. Надеюсь, мы такими не являемся. Общим арбитром становиться не хочется. «Не суди, и не судим будешь», — довольно точно сказано в Писании. Мне абсолютно некого судить, и нет никакого желания. Я этого просто не могу, принимаю все таким, какое есть, не говоря, что лучше, а что хуже.
— Но в то же время при внешней аполитичности в альбомах «Аквариума» появляются очень суровые песни: «Дуй», «Архангельск», «500»…
— И если покопаться, можно найти песни и еще страшнее. Если мне наступают на ногу, я могу вскрикнуть. Когда что-то заедает, то могу и высказаться. Я абсолютно не считаю, что что-то обязательно изменится, но могу высказываться по разным поводам, не считая, что мои слова настолько важны и все немедленно должны прислушаться и упасть на колени. Дело в том, что мы не аполитичны. Мы просто не считаем, что имеет какой-либо смысл касаться политики. Никто же нас не упрекает в том, что мы «водопроводостичны». Мы не имеем отношения к канализации и к политике тоже. Но при этом мне хочется, чтобы канализация работала. Мне хочется, чтобы политика работала. Канализация работает более-менее прилично. Политика — более-менее неприлично. И что же? Мне выйти без трусов на Красную площадь и кричать: «Пусть небо будет голубым»? Или «Делайте хорошо, не делайте плохо»? У меня нет проблем с сексуальностью, все и так хорошо, мне не нужно показывать себя на площади. Люди встают под знамена из-за того, что у них есть с чем-то проблемы. Я предпочитаю, чтобы работа не пропадала впустую. А биться с ОМОНом… Я омоновцев люблю, многие из них очень хорошие ребята. Они совершенно не виноваты, что на них надели эту вот фигню и заставляют своих же людей мочить дубинками. Менты бывают удивительно симпатичными людьми — есть очень достойные. Бороться с ними у меня нет никакого желания. И я не могу найти того человека, с кем бороться и чтобы эта борьба еще принесла какие-то плоды.
— Когда-то наделали шума ваши визиты в Кремль, и, казалось, что русский рок будут продвигать аж сверху. А сейчас лицами от музыки, популярной и массовой, судя по картинкам с инаугурации, оказались Стас Михайлов, Тимати и подобные персонажи. Получается, что в итоге даже подобие идей оказалось абсолютным шлаком…
— Продвижение русского рока Кремлем — это вообще очень странная тема. Картинок этих я, конечно, не видел. Еще и чуть не спросил, кто у нас новый президент, но вовремя вспомнил, что я его все-таки знаю. Не его, конечно, а имя (смеется). Да, получается, такой лагерный хип-хоп должен возникнуть. Вероятно, это музыка, которая нравится президенту. Наверное, этих артистов он знает. Нам показывают его музыкальные вкусы — ну и хорошо. Что бы он ни слушал, я не его нянька, я не могу его воспитывать и говорить: «Господин президент, вам стоило бы слушать Чайковского…» А он не хочет слушать Чайковского, он хочет слушать Стаса Михайлова. Слава богу. Но, может, он просто жертвует собой. Может, он втайне слушает My Bloody Valentine, когда остается дома с женой и детьми, запирается и громко-громко включает диск на хай-энде. И он слышит разницу между тем, что было на старом издании Loveless, и тем, что сделал Кевин Шилдс сейчас! А так, чтобы народ его полюбил, он должен любить Михайлова. Народ любит «Батяню-комбата» — и президент должен полюбить и слиться с народом в торжествующем вопле восторга. И тем самым дать возможность после Deep Purple в Кремле выступить наконец шансону. А иностранцев этих пускать никуда не надо! И тогда рок-клубы опять загорятся идеями в Тамбове и на Смоленщине, и все в провинции опять будут слушать хорошую музыку. Вот пусть в Кремле шансон и остается. Кремль — это же крепость, а крепости существуют не только для того, чтобы от кого-то скрываться и отбиваться. Ведь можно, наоборот, в крепости запереть все снаружи! Чтобы никто не выходил и чтобы шансон весь и жил в Кремле (смеется).
http://www.rbcdaily.ru/2012/06/08/lifestyle/562949984066366