1988 декабрь. Интервью с БГ для журнала "Interview" Нью-Йорк. Событие. Справочник

Публикуем разговор Гребенщикова с редактором американского Interview (во время записи первой англоязычной пластинки Radio Silence в Нью-Йорке)

КЕЙЛИ: Почему вы оказались первым советским рок-музыкантом в США?

БГ: Понятия не имею. Я вполне доволен тем, как обстоят дела, пока у меня есть страсть что-то делать. В этом смысле я немного таоист. Я просто сижу и жду, а вещи сами со мной происходят. Я сохраняю покой.

БГ: На сто процентов так же — потому что люди те же. Может, оформление зданий разнится, да и то не сильно. Случаются моменты, когда я не могу определить, где нахожусь — в Москве, Ленинграде или Нью-Йорке. Пока у людей совпадают способ коммуникации и мысли в голове, все останется равноценным.

КЕЙЛИ: А что с рок-музыкой? Есть разница между Америкой и Россией?

БГ: Как правило, русский рок имеет гораздо более четкую фокусировку на реалиях духа. С другой стороны, кого волнуют тексты? То есть я пишу сложные тексты, но только ради выражения собственных воззрений, используя это как способ побыть философом. Мы слушали британский и американский рок-н-ролл тридцать лет. 95 процентов людей не понимали слов, но посыл все равно был ясен. И он изменил Россию — полностью.

БГ: В некотором смысле, потому что в девять лет у меня было чувство, что где-то что-то происходит: странные звуки, доносящиеся из открытых окон и временами из телеприемника. Всегда было немножко рок-н-ролла: «One for the money, two for the show». Потом это куда-то делось, и я подумал: «Да пошли они, я хочу слушать музыку!» Думаю, в 65-м все это наконец сошлось воедино, когда в музыкальной передаче я услышал The Beatles. По крайней мере, тогда моя жизнь была определена.

БГ: Я бы сказал, мы что-то вроде партизанской армии. Маленький отряд партизан, только мы не стреляем и не убиваем, а играем музыку.

КЕЙЛИ: Ленинградский рок сильно отличается от московского?

БГ: Абсолютно. Это разные планеты. Люди в Москве являются носителями той оригинальной идеи, что рок должен быть приземленным и покорным, насколько это возможно. В этом нет ничего, за что бы я хотел уцепиться. Но там все же есть отличные люди, и я люблю их. Например, группа «Звуки Му», что-то вроде русского Капитана Бифхарта, только намного страннее и реальнее. «Звуки Му» поют о том, что мы и так хорошо знаем, но по-новому.

БГ: Ни о чем. То есть в точности о том, чем рок-н-ролл был изначально. Выйти куда-то извне, чтобы стать чем-то большим — не в профессиональном смысле, а как образ, идея. Достигнуть каких-то границ, преодолеть их и посмотреть, что будет дальше. Может, разрушить себя, но ведь это твое право. Если ты ищешь саморазрушения, то почему нет?

КЕЙЛИ: На канале BBC показали документальный фильм о «Поп-механике» Сергея Курехина. Вы видели его?

БГ: Я играл в курехинской группе на гитаре. Люди с BBC были милы и добры, но я рассчитывал на их профессионализм. Мы играли нарочито театральную музыку, я люто наяривал на гитаре — так, что прямо аааааарррргх! — и в один момент двинулся на оператора. Они очень испугались! Отскочили с камерами и так никогда и не показали главную часть. Вы можете заметить мою напористость на видео, но, когда я приблизился на расстояние двух метров, они выключили камеры. Думали, я собирался их прикончить.

КЕЙЛИ: В фильме ленинградская музыкальная сцена предстает очень экспериментальной.

БГ: Для меня разница между Москвой и Ленинградом в том, что Москва на 99 процентов скучна. В Ленинграде по меньшей мере процентов на 40–50 музыка интересна или может такой стать.

КЕЙЛИ: Как вы распространяете подпольные записи?

БГ: Я делаю запись для себя, каждый участник группы делает по копии на кассете, потом мы начинаем копировать для наших друзей — и так альбом расходится по рукам. Не могу представить, сколько копий было сделано. Должно быть, миллионы. Обычно качество очень плохое, потому что кассеты были перезаписаны десятки раз. Ты даже не можешь разобрать слова, но люди как-то продолжают это слушать. В прошлом январе фирма грамзаписи «Мелодия» наконец очнулась и выпустила материал двух наших первых альбомов. С тех пор они уже продали больше полутора миллионов пластинок.

КЕЙЛИ: Какая идеология стоит за «Аквариумом»?

БГ: Около десяти лет назад кто-то высказался в том духе, что «Аквариум» — это не группа, а образ жизни. Партизанский образ жизни, поскольку мы держимся определенной идеи, какой наша музыка должна быть и что она должна делать. Это не вопрос совести или высчитывания того, что бы такого еще придумать. Это дело интуиции и какой-то непосредственности. Будто мы одолжили у вселенной этот тип атаки, и, покамест мы отрабатываем его, «Аквариум» в порядке. Совершенно не важно, что произойдет с нами в физическом плане. Кажется, никто из группы, включая меня, не имеет постоянного места жительства. Сейчас я получаю какие-то гонорары от «Мелодии» и делю их с группой, но мы все равно живем не лучше, чем пять лет назад. Иногда нам негде жить и нечем кормить детей, но это не имеет значения, потому что мы сочиняем музыку, которая просто должна быть сочинена.

БГ: Все влияет на меня, каждая услышанная песня. Даже если это самое нудное дерьмо на свете, оно может оставить на мне отпечаток.

КЕЙЛИ: А «Аквариум» имеет влияние на молодые группы?

БГ: Да. Когда подростки начинают слушать русский рок, у них нет особого выбора — потому что у нас уже записано 11 альбомов. Это как обязательное образование: детям оно может не нравиться, но в школу они все равно идут. Есть молодые панк-команды, которые нас терпеть не могут, и на их месте я бы нас тоже ненавидел: просто необходимо ненавидеть кого-то за 30, когда тебе самому не исполнилось и восемнадцати. Мы идеальная мишень. Но спустя несколько лет они приходят и говорят: «Я думал, что вы дерьмо, но сейчас понимаю, что вы мощь». А я просто голос. Я не лезу вон из кожи, чтобы написать песню. Это песни находят меня.

КЕЙЛИ: Есть ли среди советских групп дух соперничества?

БГ: Мне просто очень нравится то, что происходит, и я надеюсь, что это будет происходить и впредь.

КЕЙЛИ: Ваша ленинградская квартира похожа на салон, где все собираются.

БГ: Да, приходится придерживаться этого принципа, все равно я не знаю, кто все эти люди. Никогда не знаешь заранее.

БГ: Утомительно. Обычно за столом десяток человек, разделяющих меня и мою жену. Мы беседуем через них: «Как ты? Я не говорил с тобой уже неделю».

БГ: Я не назвал бы это поп-культурой, потому что есть официальная советская эстрада. «Поп» же значит «популярный», а здесь это слово ругательное.

КЕЙЛИ: А в уорхоловском смысле?

БГ: В России совершенно другая пресса. Никто никогда не воспринимал всерьез печатное слово. До сегодняшнего момента все это были враки, подконтрольные кому-то свыше. Это меняется прямо сейчас, впрочем, по большому счету положение дел все то же. Так что поп-культуры у нас нет.

Массмедиа вечно управлялись авторитарно — кем-то, «ими», Большим братом. Все настоящее неизбежно становилось частью андеграунда, и оно не может характеризоваться как «поп» по определению. Хоть это и намного популярнее всего, что, например, может появиться в андеграунде Соединенных штатов. Подполье — вот из чего состоит жизнь в Советском Союзе.

КЕЙЛИ: Если бы у вас было послание Западу, каким бы оно было?

БГ: Я бы не выкрикивал его, не высказывал громко. Просто выполнял бы свою работу, играл музыку и смотрел, что будет дальше.

БГ: То же самое, потому что я никогда не верил в то, что люди могут сказать. Я верю в то, что они могут сделать — что происходит со мной, пока я получаю опыт прослушивания песни или созерцания картины. Мне не особенно важно, что человек говорит. На счету только искусство — и сам человек.

БГ: По большому счету в мире нет ничего, о чем стоило бы еще написать.

No documents found

У Вас есть что сообщить составителям справочника об этом событии? Напишите нам
Хотите узнать больше об авторах материалов? Загляните в раздел благодарностей