Интервью в поезде Декабрь 1986 года Борис встретил меня в Москве, и в Ленинград мы поехали вместе на поезде. Я решила взять у него интервью и думала, что оно будет полно радужных надежд и оптимизма, но я опять забыла, что я в России, и все далеко не так прекрасно, как кажется на первый взгляд. Джоанна: Я слышала ты бросил пить. Это правда? Борис: Знаешь, мне смертельно надоело пить и ничего не делать. А с тех пор, как началось всё это паблисити с выходом пластинки на «Мелодии» и т.п., деваться стало некуда. Радио включаешь – Гребенщиков, телевизор включаешь – и там Гребенщиков и «Аквариум». Все только и говорят о нас, но никто ничего не делает. И мы в первую очередь. Так что я предпочитаю переключиться – туда, где я смогу использовать всю энергию на то, на что ее нужно использовать. Я ужасно хочу записать новый альбом, вот и все. Джоанна: С какими проблемами ты сталкиваешься после перехода из статуса неофициальной группы в статус профессиональной? Что происходит? Борис: Мы не профессиональная группа. «Аквариум» так же остается абсолютно неофициальной группой, только при новом режиме, в новой ситуации при определенной смене курса. Неофициальные группы внезапно вошли в моду, и о них все говорят. Вчера еще все было в полном андеграунде, а теперь вдруг все переменилось. И «Аквариум» тому лучший пример. Нас везде показывают, о нас везде говорят. Мы при этом в весьма незавидной ситуации. Старые фаны только и говорят: «Ну что, продались? Когда начнете гастролировать по стране, выступать в больших залах и петь песни советских композиторов?» Я отвечаю: «Нет, нас это не интересует». Меня спрашивают: «Так что вы делаете?» А мы ничего не делаем. Потому что у нас нет времени, нет студии для записи, ничего нет. Мы просто болтаемся. Джоанна: Люди не понимают, что вас используют как пробный камень, как попытку найти, выработать какой-то новый статус, как бы мы его ни называли – официальный, неофициальный. Борис: Да, при этом делается это с лучшими намерениями. Джоанна: Да, я тоже считаю, что настрой у них очень позитивный. Но в то же время ты, должно быть, испытываешь огромную ответственность – каждый твой шаг может самым решительным образом повлиять на будущее ≪Аквариума≫, и не только ≪Аквариума≫, но и на то, что будет происходить с такими группами, как ≪КИНО≫, ≪Алиса≫ и другие, – если они захотят пойти по этому пути. Поэтому вопрос: насколько ты взвешиваешь каждый свой шаг, зная, что он повлияет на развитие ситуации в целом? Борис: Понимаешь, главная линия нашего поведения с самого начала – когда мы еще только затевали всё это много лет назад – состоит в том, что нас совершенно не интересует отношение к нам каких бы то ни было властей. Мы работаем на несколько ином уровне. Еще в самом начале, в 1972 году, мы решили, что будем делать музыку, которую мы сами всегда хотели слушать, и которую у нас в стране никто не делает. Мы не обращали внимание, хорошо ли, плохо ли, относятся к нам власти. И если они относятся к нам плохо, нас это не волнует. Теперь вдруг они стали относиться к нам хорошо. Ну а нам-то что с того? И именно такой линии я и собираюсь придерживаться в будущем. И я уверен, что это единственно правильная линия поведения для любой группы, за исключением тех, кто пытается играть на негативном отношении к себе со стороны властей. Они думают: ≪Если обществу мы не нужны, то мы будем вредить этому обществу, как только можем≫. В условиях проявившегося нового подхода такая линия поведения ни к чему не приведет. Потому что никто их не отвергает. Для настоящих групп, заинтересованных не в скандале, а в успехе – будь то в андеграунде или же на поверхности, – единственная линия мысли состоит в следующем: ≪Чего мы хотим на самом деле? Какую музыку мы хотим играть?≫ А не то, как власти будут реагировать на то, что мы играем. Так что я надеюсь, что если мы всё будем делать правильно, то мы проложим путь и для других групп. Джоанна: Да, эта игра остается не до конца проясненной и так и будет оставаться не до конца проясненной, пока не пройдет время, и мы не сможем взглянуть на все это уже со стороны. Борис: Пока мы не умрем. Джоанна: Да, возможно, пока мы не умрем. Но люди боятся, что группы, решившиеся на переход в новый статус, что-то неизбежно потеряют, что-то в них пропадет. В мире очень мало групп, которым удавалось удержать свой творческий посыл и сохранить верность тому, что они делали. Процесс идет подсознательно – даже когда пишешь новые песни, ты начинаешь подвергать их самоцензуре. С тобой ничего подобного не происходит? Борис: Происходит на самом деле обратное. Когда мы играли в этом огромном сарае ≪Юбилейный≫ с худшей в городе акустикой, мы чувствовали себя как никогда свободными в выборе песен. И мы исполняли песни, которые еще три месяца раньше не могли бы сыграть в крохотном зальчике на 200 мест. А тут 6 тысяч, и всё в порядке. Абсолютная свобода. И это еще не всё. Мы записываем песню на радио, и никто даже не спрашивает у нас, что это будет за песня – она автоматически идет в эфир. Происходит что-то фантастическое, и мне это нравится. Но, тем не менее, твой вопрос о самоцензуре очень важный. На самом деле, это ключевой вопрос. Если ты сам начинаешь себя зажимать, ограничивать – все, конец. Это уже не рок-н-ролл. Джоанна: ≪Юбилейный≫ – это, конечно, большой шаг, потому что у людей годами был доступ… Борис: Большой шаг назад. Джоанна: Назад или вперед или в сторону. Я что хочу сказать – у людей годами был доступ к вашим записям – где бы они ни жили, пусть даже где-то далеко в Сибири. Но у них никогда не было возможности увидеть вас живьем. Залы, в которых вы играли, рок-клуб – это все очень ограниченная по численности публика. А тут впервые у вас появился шанс сыграть перед действительно большой аудиторией. Как это было? Как там игралось? Что хорошего в этом опыте и что плохого? Борис: Плохо было то, что никто ничего в зале не слышал. За несколько дней перед нами в том же зале играли UB40. У них аппарат был 24 киловатт, и звук легко доходил до самого последнего ряда. У нас же было всего два киловатта. Поэтому нас никто толком не слышал. То есть играли мы исключительно на реакции той тысячи или сколько там людей, которые сидели в первых рядах или сгрудились вокруг сцены. И это плохо, потому что я хотел бы играть по-настоящему, на полном звуке, чтобы исходя из полноценного звучания, а не жалкого эха люди делали вывод, нравимся мы им или нет. Джоанна: И что это – обычная аппаратура, на которой группы играют в ≪Юбилейном≫? Борис: Все зависит от Ленконцерта. У них есть более мощный аппарат, но они даже не стали давать себе труд его выставлять. Зачем? Да эти рокеры на любом дерьме будут играть. Деньги свои Ленконцерт и так получил, чего им стараться, идти на дополнительные расходы и ставить нам хороший аппарат. Билеты все распроданы, а больше их ничего не волнует. Хорошее было в том, что для нас эти концерты были проверкой. Я сам сомневался, не был уверен, что в Ленинграде найдется достаточно людей, которые захотят на шесть концертов прийти в шеститысячный зал и слушать нас на таком ужасном звуке. Но толпа стояла на улице, не все желающие cмогли попасть. То есть для нас это была проверка, и мы ее выдержали. Могли сломаться, потому что напряжение было огромное. Джоанна: То есть они не торопятся, движутся небольшими шажками – как, собственно, и вы. Но шума вокруг тебя создают массу. Борис: Ну да, мы пример новой культурной политики… Джоанна: Да, но, с другой стороны, толку вам пока от этого немного. Да, конечно, я понимаю, деньги для тебя никогда не были приоритетом. Но все-таки почему не дать вам почувствовать некие плоды всей этой шумихи? Или как они мыслят: шум мы поднимем, но денег давать не будем, студию не дадим, того не дадим, сего не дадим. Что это, бюрократия так работает, или же они думают, что им это так легко сойдет с рук? Борис: Ну, во-первых, они просто об этом не думают. Им нужно создать шумиху и заполучить полные залы, как это было в ≪Юбилейном≫, остальное их не волнует. Знаешь, я тут на днях был просто в бешенстве. Нас с Людой выселяют из нашей комнаты, где я сижу смотрю телик, а в нем постоянно Борис Гребенщиков и ≪Аквариум≫, по радио то же самое, а я сижу и вылавливаю тараканов у себя из чашки с чаем. Мы и так живем в дыре, но даже и из этой дыры меня вышвыривают. Что дальше? Мы сидим с Людкой и Глебом под мостом и слушаем по радио, какие мы крутые? Я был просто в ярости. Джоанна: И что же можно сделать? Борис: На самом деле ничего. Не в моем стиле идти и чегото просить. Не пойду я к ним. Буду просто ждать. Джоанна: А что ты думаешь о происходящем в Советском Союзе с роком в целом? Он превращается чуть ли не в главное искусство, он повсюду, даже на Новый год проводят рок-концерт. Почему это так, как ты думаешь? Они поняли, что рок – позитивная вещь, которую можно использовать? Что избавиться от него невозможно, так лучше уж поставить его себе на службу и заработать на нем побольше денег? Борис: Да, все это вместе. До прихода новой власти рок был скрыт, теперь новая власть пришла, оглянулась, увидела самое скрытое и решила вытащить его на поверхность – вот, мол, вы ведь новая власть. Для нас это хорошо, для России хорошо, да и для новой власти хорошо. Спрятать ничего невозможно. Но причин тут множество. Джоанна: Расскажи поподробнее о нынешнем статусе ≪Аквариума≫, потому что многие не понимают. Вся эта медийная шумиха для них автоматически означает, что ≪Аквариум≫ стал вполне официальной группой. Борис: Ну да, и мы теперь миллионеры. И живем в ЦК, и песни пишем вместе с ЦК. Да, все это я слышу. Ага, ты теперь большая звезда! Да нет у нас никакого статуса. Всё, как и было. Ничего не изменилось. Джоанна: Подожди-ка, дай мне самой разобраться. Разница между официальной и неофициальной группой состоит в том, что официальная может записываться и выпускать пластинки на государственной фирме ≪Мелодия≫? Борис: Да, но студии на ≪Мелодии≫ не так уж и хороши. И потому даже абсолютно профессиональные артисты типа ≪Машины Времени≫ или Аллы Пугачёвой предпочитают записываться где-то в других местах. В официальной студии у тебя смена четыре часа, ты едва успел настроить барабаны, как приходит уже другой звукорежиссер – твоя смена кончилась. А за тобой какая-то крупная звезда типа Йосифа Кобзона, или там, не знаю, хор Советской Армии. Поэтому все предпочитают записываться в других местах. Джоанна: Но все-таки ≪Аквариум≫ теперь издается на ≪Мелодии≫, даже если записи сделаны в другом месте. Так или иначе, но вы подписаны с ≪Мелодией≫ на выпуск пластинок. Борис: Ну да. Десять лет назад я пришел бы на ≪Мелодию≫ и сказал бы им: ≪Привет, я Борис Гребенщиков, вот мои записи, не хотите издать мой альбом?≫ Что бы они мне сказали? Проваливай!≫ Теперь они сами меня приглашают, слушают мои записи и говорят: ≪Да! Чудесно!≫ В этом–то и вся разница, но это большая разница. Джоанна: И пластинки продаются в магазинах? Борис: Я пока их там не видел. Пока не увижу, не поверю. Но, наверное, все же будут продаваться. Наверное. Джоанна: Но теперь, когда ты зарабатываешь как музыкант, ты уже не обязан по закону иметь какую-то другую работу? Борис: Не совсем так. Ведь официально мы не приписаны ни к какой концертной организации типа Ленконцерт или Госконцерт. И даже, если бы мы и были приписаны, то и там ситуация непростая – иногда ты работаешь, иногда нет. У меня тот же официальный статус, что и раньше, я драматург. Джоанна: И что, это твоя официальная работа теперь? Борис: Да. Джоанна: Итак, вы сыграли концерты в ≪Юбилейном≫, которые произошли уже после публикации сообщений об издании вашей пластинки на ≪Мелодии≫, из чего следовало, что у вас теперь будет какой-то официальный статус. И ≪Юбилейный≫ приглашает вас на концерты. А раньше они не имели бы право вас пригласить? Я имею в виду до публикации этих сообщений? Борис: Нет, не могли бы. Им нужен хоть какой-нибудь знак официального признания. Вдруг они видят это сообщение: ага, теперь можно! Отлично! Мы заработаем на этом кучу денег. То же самое с радио и телевидением. То же самое с газетами. Джоанна: А другие группы не могли бы выступить в ≪Юбилейном≫? Борис: Нет, потому что Вознесенский о них не писал. Джоанна: То есть в этом смысле все по-старому. Ответственность на себя брать никто не хочет, все боятся неприятностей. И как только кто-то облеченный властью или статусом дает тебе письменное одобрение, все, ты – хороший, и остальные считают, что и им теперь можно. Борис: Да, но дело тут не только в Вознесенском. Наша внезапная слава случилась не только из-за него. Просто мы идеальный пример группы, которая, с одной стороны, достаточно приемлемая, с другой – достаточно новая. Я не говорю, что так рассуждают в правительстве, так рассуждают те, кто пишет статьи и принимает решения о концертах. Чиновники. То есть они должны рисковать, потому что проявлена новая линия, им нужно действовать в соответствии с новой линией. Но что делать, если нужно рисковать? Они находят наименее рискованный вариант. И выбирают ≪Аквариум≫, потому что мы существуем уже 15 лет. Они понимают, что стрелять в публику мы не будем. Мы уже давно работаем. Вот и всё. Но с ≪КИНО≫, ≪Алисой≫ или ≪Странными играми≫ сделать то же самое они все еще боятся. Джоанна: А что ты думаешь об Андрее Макаревиче и ≪Машине Времени≫? Ведь в истории русского рока десять лет назад они были самой популярной группой в Советском Союзе? Борис: Мы начинали с ними примерно в одно и то же время, но они настроились на профессиональную работу и изменение по мере возможностей профессиональной среды. То есть хотели доказать, что и в таких условиях можно быть искренней рок-группой. Они были первыми, кто стал профессионалами и играл на профессиональной сцене неслыханные прежде вещи. Не песни, написанные членами Союза композиторов, а свою собственную музыку. Им пришлось за это заплатить, так как несколько лет они жили под давлением, им все время приходилось писать какие-то бумаги, объяснять каждое слово в той или иной песне и проходить бесчисленные бюрократические круги обсуждения каждой песни и все в таком духе – через три-четыре года такой жизни ты почти автоматически начинаешь заниматься самоцензурой. Но у них есть деньги и у них есть слава. Только в больших городах их воспринимают как вчерашний день. И то только небольшой круг интеллигенции. Джоанна: Ты по большей части человек мягкий и расслабленный. И уже много-много лет ты знаменит. Ко всему этому ты относишься спокойно и спокойно улаживаешь все свои дела. Но сейчас ситуация меняется, становится более суетливой. Ты нигде уже не можешь спрятаться, даже в бане тебя узнают и подходят к тебе. И это трудно. Я уже задавала раньше тебе этот вопрос. На Западе звезды ведут очень замкнутый, уединенный образ жизни, тщательно оберегают свою частную жизнь. Раньше ты говорил, что тебя твоя такая жизнь устраивает, что поклонники ведут себя по большей части деликатно, и ты справляешься с таким вниманием. Но теперь ситуация меняется. Трудно ли тебе? Борис: Если бы у меня был дом, место, куда бы я мог поставить синтезатор, фортепиано, усилители и гитары, – тогда я мог бы думать об уединении. Сейчас это просто сумасшедший дом. Неважно, достают ли меня там люди или нет, всё равно всё разваливается. Если в будущем у меня будет дом, я буду об этом думать. Но сейчас я говорю чистую правду. Я просто ничего с этим не могу сделать. Джоанна: Все то, что происходит сейчас – телевидение, газеты, люди везде подходят к тебе. Твои попытки записаться в студии – все это только начинается, от этого еще невозможно абстрагироваться и проанализировать. Но то ли это, чего ты ожидал? Борис: То, что происходит сейчас? Джоанна: Да. Борис: Да, это именно то. Когда я услышал рок-н-ролл в 60-е, по-настоящему тронула меня свобода духа и тела. Это был совершенно новый мир. И то, что происходит сейчас, – это начало исполнения той старой мечты. Те 10-15 лет, что мы играли, мы делали это в небольшом масштабе. А теперь мы свободны в своем кругу. Мы были люди в своем кругу, а остальное общество относилось к нам – ну не совсем как к преступникам, но почти как к преступникам. По меньшей мере как к нежелательным элементам. А теперь наступил новый этап, мы воспринимаемся как новые мессии, или по меньшей мере как новые герои, которые через все эти темные годы пронесли свое знамя. И мне интересно, что будет, когда мы наконец получим все те возможности и ресурсы, которыми мы сможем воспользоваться. И использовать их для исполнения того, что есть во мне. Потому что да, я люблю работать в маленькой студии, но я предпочитаю, чтобы у меня там было все нужное мне оборудование. И чтобы на запись мне давали не два дня, как это однажды было, а чтобы я мог бы, если потребуется, работать над песней два месяца. Я хочу экспериментировать. У меня в голове есть звуки, и я хочу воплотить их на пленке. Я хотел этого еще в 1965 году. И только теперь у меня есть задача по-настоящему это сделать. Д.Стингрей "Русский Рок. История. Фотографии. Интервью. Документы", 2020