RARE INTENSITY Дом культуры имени Ленсовета — многоцелевое здание из серого сборного бетона, расположенное в центре Ленинграда. Картины советских достижений и фотографии доярок и шахтеров, получающих медали, висят на видном месте во всех коридорах. В течение трех дней в марте 1982 года картины неофициальных художников висели в концертном зале на втором этаже, в то время как прохожие слышали самую странную, самую диссонирующую музыку, льющуюся из открытых окон. Мне было интересно, какова была бы их реакция, если бы они протиснулись в зал, заполненный более чем 400 людьми, чтобы увидеть Сергея Курехина, прыгающего по сцене, ударяющего тарелками и жестяными кастрюлями, с лицом, выражающим экстаз, когда он дирижирует своим Creative Music Orchestra. ДК Ленсовета должен чувствовать себя польщенным тем, что является официальным домом для Клуба современной музыки Алекса Кана, и еще большей польщенным тем, что он является местом проведения первого в Советском Союзе фестиваля, посвященного исключительно фри-джазу. От ансамбля Вапирова до Владимира Чекасина из трио Ганелина — самые блестящие авангардные джазовые музыканты Советского Союза сменяли друг друга на небольшой сцене. Но именно Курехин привел фестиваль к самой ошеломляющей кульминации. Зал был переполнен. Это было что-то особенное. Глядя на публику, я был поражен волнением на лицах — они сияли еще до того, как что-то началось. Средний возраст зрителей, вероятно, был около 35 лет, и это были, несомненно, интеллектуалы. Меня представили поэтам, писателям, художникам и отгородили от «официально выглядящих типов». Курехин, одетый в черное, объявил пьесу «Рассуждение о Западно-восточном диване». К нему присоединилась флейта, альт-саксофон, два вокалиста, а затем один за другим вышли остальные десять музыкантов. Часовое шоу было в самом разгаре, хотя было так много перемен настроения, моментов такой интенсивности, что, казалось, оно длилось целый день. Это было похоже на цирк, так как действие на сцене затягивало так же, как и музыка. Харизма Курехина держала всех в плену. Он дирижировал зрителями так же, как и оркестром. Его выразительное лицо следовало за настроением музыки. Неожиданности постоянно вносились, чтобы изменить настроение и напугать публику. Гитара разбивалась, пианино стучало, а вокалистка, одетая как цыганка, издавала пронзительные крики. Все закончилось внезапно во время кульминации интенсивной активности и шума. Курехин крикнул «Всё» — «Вот и всё», и зрители еще десять минут аплодировали, требуя большего. Картины вскоре сняли, и зрители ушли, не показав никаких эмоций. Теперь мне стало ясно, почему группа Курехина заслужила название, которое закрепилось за ней на Западе (после того, как кто-то неправильно расслышал настоящее название) «Crazy Music Orchestra Сергея Курехина». Эффект, который эта «сумасшедшая музыка» производила на людей, также был ясен. Два дня спустя мой русский друг сказал мне, что он в отчаянии — он не мог спать, сидеть на месте, думать о работе после этого, он был почти в состоянии шока. Его реакция многое говорит о жизни в Советском Союзе, особой энергичности русской интеллигенции, а также о музыке Курехина. Когда через три дня появился сам Курехин, я поговорил с ним об этом. Грэм Даффилл: Почему вы начали заниматься музыкой? Сергей Курехин: Во всех советских семьях родители решают, кем будут их дети, и отправляют их в специальную школу, например, в спортивную. Меня отправили в музыкальную школу, потому что в четыре года у меня обнаружили абсолютный слух. Г. Д. А почему вы сейчас не концертный пианист, играющий в Филармонии? С. К.: Я играю классическую музыку. Когда я репетирую, я играю рок, традиционный джаз, Прокофьева или Рахманинова, которые мне очень нравятся. Дома я никогда не играю авангард, я всегда играю какую-то другую музыку. Г. Д. Вы когда-нибудь даете классические концерты с оркестром? С. К.: Нет, потому что есть ряд сложностей, которые влияют на то, сможете ли вы играть такую музыку на концерте. Вам нужно закончить консерваторию, и вы должны быть включены в список музыкантов, которым разрешено выступать на концертах. Хотя я люблю Рахманинова и буду играть его музыку дома для удовольствия, я никогда не буду играть ее на концерте для публики, потому что это не исходит изнутри меня. Г. Д.: Авангардный джаз — единственная музыка, которая исходит изнутри вас? С. К.: Ну, во-первых, мы должны определить авангард. Для меня определение того, что такое авангард, постоянно меняется. Вчера авангард: просто означало «открытую форму». Сейчас мне интересно превращать эклектичные темы в музыкальные представления. Цель — сделать музыкальное целое из сложных и противоречивых элементов. Г. Д.: Ваша джазовая музыка такая интенсивная. Почему? С. К.: Это очень личная вещь, которая исходит изнутри, и я думаю, что я довольно невротичный человек. Я всегда очень плохо относился к импрессионизму и не проявлял к нему особого интереса. Я очень скептически отношусь к очень популярному направлению в современном джазе, примером которого является джаз, производимый западногерманским лейблом ECM. Он очень европейский, очень утонченный, рациональный и экспрессивный, но я просто не понимаю, что он пытается выразить. Он очень тонкий и не выражает ничего изнутри. Я не критикую музыкантов; есть несколько очень хороших музыкантов, играющих эту музыку. Я критикую содержание музыки. Г. Д.: С какими духовными традициями вы отождествляете формирование собственной музыки? С. К.: Очень сложно сказать, потому что духовная традиция очень фрагментарна, и я знаю очень мало о многом. У меня нет цельной и полной духовной традиции. Например, меня нельзя судить по одному выступлению и одной программе. Я мог бы очень легко сделать совершенно другую и противоречивую программу за две недели. Кроме того, то, что я очень ценю сегодня, например, Платона, завтра я могу посчитать полным хламом. Мне всегда нравилось читать и слушать людей, которые были новаторами и которые затем стали основой для целого нового движения, как Пруст и Джойс. Сейчас я читаю гораздо больше, чем слушаю. К. Д.: Есть ли у вас какое-либо ощущение прогресса или развития в вашей музыке в направлении к какой-то точке? С. К.: Абсолютно нет. Я не знаю, чего я хочу. То, что я пытаюсь сделать, это превратить в звук, в музыку то, что у меня в голове в данный момент, и превратить это в конкретную вещь. Я не знаю, что будет у меня в голове позже. Г. Д.: Можете ли вы рассказать нам что-нибудь о вашей музыкальной структуре? С. К.: Все мои музыкальные мысли находятся на горизонтальной линии. Есть это, потом то, потом это. Я могу сыграть это на пианино, а затем я могу сыграть то же самое с оркестром. Скрипка создаст линию, затем барабан, затем гитары, затем вокал и пианино. Это просто та же горизонтальная линия, которую я играю не с помощью клавиш на клавиатуре, а с людьми, сидящими в оркестре. У меня антитетическая структура, так что в музыке возникает парадокс. Очень необходимо, чтобы в структуре все время было противоречие. К. Д.: Важна ли для вас публика? С. К.: Очень важна. Чем больше публики, тем большую интенсивность я чувствую. Чем больше они реагируют, тем больше я думаю, пока играю. К. Д.: И что вы чувствуете, что вы им даете? Это просто развлечение или вы хотите, чтобы их чувства были раскрыты? С. К.: Невозможно играть для всех, и люди приходят на концерт с разным культурным багажом. У людей разные представления о том, что они будут слушать. Никогда не возможно угодить всем. Я не пытаюсь вызвать у людей определенные чувства; я просто пытаюсь сказать то, что у меня в голове, и если мне это удается, то я счастлив. И я уверен, что в каждой аудитории найдутся люди, которые поймут меня и почувствуют то же самое. G.D.: Кто слушает вашу музыку? S.K.: Это зависит от того, где я играю и какую музыку — это может быть современная музыка для людей, которые уже знают меня и мою музыку — тогда я стараюсь показать им самые интересные вещи, которые происходят у меня в голове в данный момент, и я знаю, что они поймут. Если я играю в городе, где меня не знают, то я могу сыграть что-то из своего старого репертуара. G.D.: Да, но это очень сложная музыка — поэтому она в основном привлекает интеллектуалов? S.K.: Опять же, это зависит от программы. Я могу довольно легко играть с рок-группой. Я не ограничен какой-либо структурной формой. Мне нравится рок, особенно английский рок — мне нравится играть рок. G.D.: Как бы вы развивались как музыкант, если бы родились на Западе? S.K.: Невозможно сказать. Вся моя психология была бы совсем другой, и я не могу судить, потому что не знаю эту психологию изнутри. Г. Д.: Я слышал, что авангардная джазовая музыка в России считается отстающей от Запада на 10 лет. Что это значит, и что вы об этом думаете? С. К.: Возможно, из-за трудностей с коммуникацией. Но есть люди, которые в своем творчестве и творческом потенциале имеют в себе все необходимое для создания настоящего искусства. Они действительно опережают всю музыку — и Запад, и Восток вместе взятые — и это так в любом искусстве. Люди везде стремятся к профессионализму. На Западе с этим проще — например, музыкант может найти больше изданных произведений, у него больше возможностей послушать любую музыку, тибетскую, африканскую или какую-либо другую. У нас, в России, это просто сложнее. Вот в чем суть. Есть люди, которые делают все возможное, чтобы слушать эту музыку, они посвящают ей всю свою жизнь. А есть люди, которые умеют концентрировать энергию, а затем выплескивать ее наружу — ситуация здесь порождает артистов невероятных калибра и силы. Возьмем, к примеру, Владимира Чекасина из трио Ганелина. Он музыкант, которому нет равных на Западе. Энтони Брэкстон считается ведущим музыкантом на Западе, но Чекасин, несомненно, лучший музыкант. Люди могут скептически относиться к тому, что я говорю, но я знаю, что если бы можно было организовать туры и Чекасин мог бы играть где угодно, то они бы это поняли. Г. Д.: Вы сказали, что вы националист-шовинист. Что вы имели в виду? С. К.: Я говорил об изоляции русской культуры от Запада. Некоторые считают ее зависимой от западной культуры, подчиненной ей, но оторванной от нее. Это ощущение неполноценности придает русской культуре особый элемент уверенности в себе. Русская культура всегда была великой. Она развивалась по менее рациональным линиям, чем западная культура, потому что на нее повлияли ее истоки, корни — например, татарские нашествия. Можно сказать, что русская культура смотрела на Запад, находясь под влиянием Востока. К. Д.: Как вы вписались в советское общество, где жизнь очень регламентирована и структурирована? С. К.: Если бы я захотел, я мог бы найти работу в институте, зарабатывать довольно много денег и достичь высокой должности. Я не хочу и мне это не нужно. У меня довольно сильная воля. У меня есть друзья, которых я люблю, и мне гораздо больше удовольствия доставляет общение с друзьями, чем достижение какой-то высокой позиции в иерархии. Есть особое качество структуры этого общества — чем выше человек поднимается, тем менее искренним он становится. Если этот человек чувствителен и сознателен, то он знает, что делает. Г. Д.: Что вы можете сказать о разрушении индивидуальной личности в Советском Союзе? Вы чувствуете давление на себя? С.К.: Несмотря на все притеснения и все разрушения культуры, которые существуют в этом обществе, для тех людей, у которых достаточно сильная воля, достаточно сильная совесть и достаточно сильная решимость делать свое дело, ничто не помешает им это сделать. Знаете, если человек видит свое направление, если он видит, к чему он стремится, и к чему он пришел, он всегда этого достигнет. Но люди с такой силой воли — это исключение. Обычные люди могут быть раздавлены системой. К.Д.: Что вы будете делать, если обнаружите, что все двери для вас закрыты, и вы не можете играть свою музыку? С.К.: Это нереально, потому что даже если бы все было закрыто, я бы всегда нашел место, где играть. Так или иначе, меня не могут просто так задушить; я всегда найду место, где играть, и людей, которые меня послушают. К.Д.: Как вы относитесь к людям, которые борются с советской системой изнутри — диссидентам? С.К.: Большинство людей, которые занимаются такими вещами, по сути, не являются творческими людьми. Мы говорим на совершенно разных языках, мы говорим о разных вещах, и поэтому у нас нет почти ничего общего. Я стремлюсь к свободе искусства, а они стремятся к чему-то другому. Они на исключительно политической волне. Я делаю то, что хочу, никто мне не мешает. Сейчас многие писатели считаются диссидентами из-за своих политических взглядов, но на самом деле они не являются по-настоящему творческими людьми, потому что уровень литературы, которую они создают, очень низок и ниже среднего уровня советской официальной литературы. Среди них есть некоторые исключения, со своими политическими взглядами и они так же находятся в оппозиции. Но они просто сидят и работают, делают свое дело. Я хотел бы провести некоторое время на Западе, но идея переезда на Запад для творческой работы мне непонятна. Есть некоторые западные музыканты, которые были для меня путеводными звездами, и я привык смотреть на Запад, в музыкальном смысле. Я бы очень хотел иметь возможность поехать, иметь возможность общаться с музыкантами, но я бы не стал писать запрос властям и говорить им, что я своего рода гений, который имеет право общаться с людьми на Западе. Я просто буду сидеть и ждать возможности, времени, когда меня признают гением и просто выпустят на волю. Duffil Graham "Independent Music", Olympia, Washington, 1983, pp 45-47 https://www.e-e.eu/Sergey-Kuryokhin-Russian-Jazz/index.html
Дополнительные ссылки: Событие: 1982 12 апреля. Концерт на фестивале Клуба Современной Музыки, ДК им. Ленсовета