Данная повесть вошла в книгу Людмилы Харитоновны Гребенщиковой "Мой сын БГ"

ТАК НАЧИНАЛСЯ АКВАРИУМ

БОРЯ И ТОЛЯ

Мне рассказал Джордж, что с Борисом Гребенщиковым они познакомились то ли в 1961-ом, то ли в 1962-ом. году. Давно это было. Очень давно.
Жили тогда Борис и Джордж в Московском районе, на Алтайской улице, в доме номер двадцать два..
Джордж рассказал, что его семья поселилась на Алтайской раньше, чем семейство Бориса. Джордж не помнит, как он звал Бориса тогда, когда они познакомились, ведь с тех пор прошло больше сорока с крючком лет. За эти годы и не такое можно позабыть. В анналах истории Гуры сказано, что за сорок лет принц Джон Горностай забыл, как зовут его мать. Или он этого и не знал никогда. .

Некоторые люди думают и даже предполагают, что прежде Джордж называл Бориса Борей, а Борис называл Джорджа Толей. Да, когда-то бывало и такое. Джордж рассказал мне, что тогда он еще не был Джорджем. Что Джорджем он стал значительно позднее. Потому что так его стал называть Борис в начале семидесятых. Давно это было. Очень давно.
Тогда, в ту сладкую и свежую пору Борис и Джордж много и часто слушали БИТЛЗ, и еще им очень нравились сольные альбомы Джорджа Харрисона.
Борис решил, что Джордж (тот, который Толя) похож на Харрисона. Джордж не возражал. Он даже и не думал возражать..
Итак, Борис стал называть его Джорджем. Джордж не был особенно похож на Харрисона. Но все-таки благодаря черным волосам, и усам, и бороде ( тоже черным) некоторое небольшое сходство с Харрисоном наблюдалось.
Джордж рассказал мне, что вроде бы вскоре после того как Борис стал называть его Джорджем, он стал называть Бориса Бобом. Быть может, они даже одновременно перестали называть друг друга Борей и Толей, и стали именовать друг друга Боб и Джордж.В ближайшем дальнейшем их уже мало кто знал как Толю и Борю – кроме родителей, конечно, и скучных официальных персонажей, с которыми каждому из нас, так или иначе, вне зависимости от наших желаний, рано ли, поздно ли, но приходится иногда общаться.

Забежим немного вперед. Не стоит даже комментировать, что теперь – сегодня – нынче – да и давно уже, всяческая публика - и широкая, и узкая, и столичная, и провинциальная, - знает Гребенщикова именно как Бориса. Другие его имена – даже такое имя как Пурушотамма – для публики менее очевидны. Только это уже ее проблемы. Но никак не Джорджа. Который с давних, с туманных и с дымчатых пор, просто самым естественным образом привык - и не отвыкнуть ему от этого никак, правда, и не желает он отвыкать – к имени Боб. По-другому обращаться к своему другу он не желает. Ну не растреливать же его теперь за это.

Боб и Джордж – это была очень боевая пара. Сильнейший в своем роде психоделический дуэт. Да, Джордж сам говорил мне об этом В тот самый день, когда он пришел к выводу, что теперь Борис не назвал бы его Джорджем. Из-за полуотсутствия волос. То есть, волосы у Джорджа по-прежнему остались черными, только.самих волос, уже подернутых легким хворостом седины, не слишком много. Боб тоже не может похвастаться особенно пышной шевелюрой.
Специфическую манеру общения дуэта Боб - Джордж совсем недавно, летом 2007-го, подметила Катя Рубекина, прелестная барышня-администратор группы АКВАРИУМ, которая присутствовала при одном их диалоге.
Трудно сказать, о чем они тогда разговаривали.
Никто этого не знает, а они cами - едва ли помнят.
Тогда Катя сказала: «вы говорите на каком-то своем, на особенном языке».
Едва ли кто-нибудь стал бы с ней спорить. Они – то есть Боб и Джордж – и не стали с ней спорить.

Джордж рассказал мне, что когда его семья поселились на Алтайской улице, то из окон был виден Московский проспект. Странная информация. Ежели она соответствует действительности, то получается, что в 1959-ом году еше не было построено солидное – большое - реальное множество домов, которые теперь находятся между домом номер 22 по Алтайской улице и Московским проспектом. Однако не верить - не доверять Джорджу – подозревать его в неискренности – в фальши – в лукавстве –нет совершенно никаких оснований. В конце концов, ему в 1959 году было всего-то навсего шесть лет. К тому же тогда Джордж и не был еще Джорджем. И еще Джордж говорит, что Боб и его семья поселились в этом доме на несколько лет позже, году в 1961-ом. Или немного раньше?

Итак, в те магические древние годы Джордж (который тогда еще вовсю был Толей) и Боб (который в те же досторические времена был для Толи только Борей) жили в соседних парадных, Толя – на третьем этаже, в квартире номе 53, а Боря – на пятом, в квартире номер 44.. Школа четыреста двадцать девятая, в которой оба они – то есть и Боря, и Толя - учились, находилась рядом, в соседнем здании. Боря учился на класс ниже, потому что родился он в ноябре тысяча девятьсот пятьдесят третьего, в конце месяца, 27-го, а Толя немного пораньше, 30 сентября.Толя закончил 429-ую школу, а Боря сразу по окончании восьмого класса перешел в 239-ую физико-математическую. Но они все равно продолжали дружить. Общаться - беседовать- встречаться - слушать музыку – немного собирать марки - гулять во дворе. Или не гулять. Или не во дворе. Или не собирать.

Судя по рассказам Бориса тех дальних, давно ушедших лет, в 239-ой было повеселее. Чем же именно? Джордж сказал, что как раз этого он и не помнит, потому что в этой школе не учился.. Но предположил наличие в 239-ой некоего более сильного и учебного, и общественно-тусовочного драйва. Наверное, так оно и было.

Зато в бесхитростно-традиционной 429 –ой имелось немало своих плюсов и самое главное, что русский язык и литературу там преподавала замечательная Ася Львовна Майзель. Еще она вела после уроков литературный кружок. Джордж говорит, что на занятиях кружка собиралось не слишком много любителей литературы, однако и он, и Борис посещали этот кружок обязательно. В этот же кружок ходил Валерий Обогрелов, их хороший приятель - правда, в большей степени Джорджа, чем Бориса. Валера, добившийся потом немалых успехов в качестве режиссера ленинградско-петербургского-петроградского телевидения, некоторое время даже считался одним из аппаратчиков раннего АКВАРИУМА. Какой-либо конкретной аппаратурной деятельностью он в аквариумном сообществе никогда не занимался. Даже не планировал особенно ею заниматься. Возможно, что-то еще по «обогрелово-аквариумной» теме подзабылось…Так ведь недаром почтенный Олег Гаркуша, являющийся помимо своего знаменитого аукцыонного шоуменства еще и поэтом, и автором мемуарного типа книги «Мальчик как мальчик», говорит, что лучше писать мемуаристику в раннем, в не старом возрасте, пока еще из головы не улетучились блоки воспоминаний. С одной стороны, мистер Гаркундель прав : «береги честь смолоду», «жизнь надо прожить так…», «мы всех лучше, мы всех краше» и все такое прочее. Но когда воспоминательный аудио-видео блок просматривается с высот - холмов - горок - возвышений собственного экспириенса, то тогда некоторые зоны видны гораздо более отчетливо. Более детально и остро.Более еще как-то.

А некоторые – да, они забываются. Что ж делать, нет в этом мире совершенства.

НОТА И ЧАЙКА

Да и не было его никогда. Едва ли оно здесь появится.

Зато Джордж рассказал мне, что во-первых, планировка квартиры у Бориса было точно такой же, как и у него, у Джорджа. И что во-вторых, он (Джордж) нередко - частенько – не раз и не два – много раз - из года в год – неоднократно - бывал у Бориса дома; и тогда, когда Борис еще был Борисом, и, конечно же несколько попозже, когда Борис уже стал для него Бобом. Боб (или еще Борис, сейчас уже сложно – нереально - невозможно в этом разобраться) рассказывал ему, что у них дома раз или даже два раза пел Евгений Клячкин. Случилось это в ту эпоху, когда в стране начали звучать живые песни Высоцкого, Окуджавы, Кукина, Галича, Кима, Дулова, Матвеевой и, конечно, Клячкин тоже шел в этом ряду. Ну а потом, вскоре, в России забурлила мощная – сильнейшая - всепроникающая – будто бы все преодолевающая – якобы всеобъемлющая - могучая рок-н-ролльная волна.

У Боба дома была магнитофонная приставка «Нота» , а у Джорджа появилась «Чайка».
Потом Боб стал пользоваться более фундаментальным и надежным «Днипро-4», а у Джорджа появилась «Астра». Мало чем - немногим очень - почти и ничем – и не уступавшая четвертому «Днепру»
Но может быть, «Астра» тоже была четвертая?
А может быть, «Днипро» вообще был без номера?
Да, совсем не исключено. Может быть. Вероятно. Спорно. Но реально.

А может быть, мистер Гаркундель прав, и в самом деле лучше писать мемуары в достаточно раннем возрасте.?
Лет эдак с пяти?
С девяти?
С двух с половиной?
Или с одиннадцати?
Или с семнадцати?
Нет, Джордж все равно считает, что это не обязательно и не слишком нужно. Кстати, он сообщил мне, что бывали времена, когда ему приходилось ощущать некоторые небольшие проблемы, связанные с его собственной двухименностью. Да, прочно прицепилось к нему второе имя. То самое, которое ему дал Боб. Настолько крепко и круто прицепилось, что сам Джордж давным-давно вопринимает его как свое основное.

Конечно, это немного делириумозная ситуация.
Даже психопатическая.
Малость дурдомовская.
Чуть-чуть шизоидная. Да.

Но с тех пор, как Боб стал называть не Толей, не Анатолием, а Джорджем, многое все-таки изменилось для самого Джорджа в окружающем пространстве. Ведь большинство близких и своих людей называют его именно Джорджем. Ну разве что один старинный приятель –неважно кто именно – мог или даже любил в состоянии легкого, ничем не отягощенного подпития, назвать его Джорджелло, впрочем, в этом никогда не было никакой ощутимой, сознательно апробированной и четко прослеживаемой системы.
Да и может ли быть в этом какая-либо система? Нужна ли она тут?
Нет, едва ли.
Нет, ничуть - ни в коем случае - она не нужна.
Некоторые люди еще отчего-то называют Джорджа Георгием.
Это они, конечно, из-за собственного невежества так поступают. Из- за незнания, из-за тотальной необразованности своей; вот Боб так никогда его не называл, он и не думал никогда Джорджа Георгием называть, и даже в дурном, в тройном сне, ему подобное никогда бы, и ни за что в голову не пришло. Наверное, если бы он, Боб, услышал когда-либо, что Джорджа зовут каким-то Джорджелло, то уж точно не был бы доволен и рад. Да и с чего бы Боб стал радоваться тому нелепому обстоятельству, что его друга Джорджа, кто-то - да пусть он и тысячу раз под шофе! –называет Джорджелло?

Нет, не стал бы Боб этому радоваться. Удивился бы? Да, наверное. Справедливости ради следует отметить и уточнить, что и Джордж, в свою очередь, никогда, даже и в гомогенном, в тертом, в сверхпроникновенном, в суперпронизывающем состоянии не стал бы ни за что называть своего старого друга Борькой, Бориской и тем более БГ.

Все же есть некоторый резон остановиться на буквосочетании БГ. Джордж, конечно же, никогда так не обращался к Бобу, однако иногда, во время некоторых своих журналистко - публицистических - окололитературных – бумагомарательных игр, он порой использовал это не слишком им любимое буквосочетание. То бишь БГ. Да, был такой мелкий грех. Но при этом никогда - никак – ни за что – и ни в какую - не мог Джордж врубиться и понять, отчего некоторые его коллеги –журналисты – очеркологи- интервьюеры и статьепроизводители ставят после буквы Б точку. Джорджа это всегда дико и чудовищно, и страшно, и беспредельно бесило.
Ну, хорошо, черт с вами, пусть БГ . Ладно. Жрите. Хавайте. Лопайте.

ДОРОГА НА ОСТРОВ

Подавитесь. Но почему же сначала Б, потом точка, и потом Г.? Почему Б.Г.? Почему?
Так до сих пор никто и не ответил Джорджу на этот вопрос.

Боб летнее время прежде обычно проводил в Сестрорецке. Однажды, осенью, вернувшись из Сестрорецка в Ленинград, он долго и упорно, и страстно, и много рассказывал Джорджу про пионерлагерь ВТО в Сестрорецке. Загадочно и заманчиво звучали незнакомые, неведомые еще Джорджу имена и фамилии – Андрей Ургант, Ольга Казико, Елена Попова, Балашова, Агранова, Менакер, Клыков. Джордж еще не знал этих людей и никогда их не видел, но, по рассказам Боба, именно они и составляли едва ли не самую сердцевину Бытия. Позже Джордж узнал их и убедился, что Боб прав. И еще был Лолик Ромалио, который жил неподалеку от метро «Фрунзенская». Бывал ли когда-нибудь Джордж у Ромалио? Если и бывал, то один раз, вместе с Бобом. Ромалио был мулатом и играл на гитаре, и они с Бобом пели в Сестрорецке «Битлз», что-то типа «Ticket to Ride». Вроде бы как раз Ромалио и научил Боба играть на гитаре эту песню.. .

Однажды летом Джордж поехал к Бобу в Сестрорецк, поехал он туда из Ушково. Где сам отдыхал много лет подряд. Сестрорецк в ту пору был тихим, сонным, пыльным, но большим дачно-деревенским поселком с длинными уютными улочками и деревянным вокзальчиком бледно-синего цвета.
Давно все это было, очень давно. Ежели еще учесть, что мобильных телефонов тогда, на изломе шестидесятых годов, не было даже ни в сытой Европе, ни в отвязной Америке, ни в социалистически-патриархальной, бодрствующей и вместе с тем злобно-дремлющей и постоянно что-то отрыгивающей России, то остается неясным и непонятным, каким же образом Боб и Джордж (то бишь, тогда еще Боря и Толя), смогли договориться о дне прибытия Джорджа в Сестрорецк. Да, совершенно непонятно. Может быть, они каким-то образом списывались? Но не с помощью же электронной почты, про которую тогда вообще никто не имел ни малейшего представления. Потому что ее и де факто, и де юре еще не существовало. Теоретически они могли списываться посредством традиционной почты. Конвертной и марочной. Почтальонной. Бандерольной.Что ж, это не исключено. Хотя нет никаких реальных доказательств того, что Боб и Джордж когда-нибудь писали другу другу письма. Или посылали бандероли.

Однако как бы там ни было, Джордж к Бобу в Сестрорецк в самом деле приезжал. Правда, дорога занимала гораздо больше времени, чем пребывание на сестрорецкой территории. Да, недолго он там был, однако успел заметить: Бобу там было очень даже нескучно.У него горели, сияли глаза! А такое с Бобом приключалось, ну и теперь, конечно, бывает тогда, когда Боб занимается каким-то очень важным для него делом. АКВАРИУМОМ, например. Само собой, во времена пребывания Боба в Сестрорецке, никакого АКВАРИУМА еще не было.

Ехал Джордж туда, в Сестрорецк, следующим образом: из Ушково на автобусе до Зеленогорска, потом на электричке до Белоострова, а от Белоострова до Сестрорецка. Этот фрагмент (кусок)дороги ему страшно нравился. Особенно на перегоне от Белоострова до станции Курорт. И от станции Курорт до Сестрорецка – тоже. Но от Белоострова до Курорта –больше. Так сложились жизнь и история, что возле Курорта, и в самом Курорте Джордж всегда ощущал себя особенно уютно и комфортно. Как – то на своем законном месте. Кстати, отметить, что в былые времена у Джорджа был большой и кайфовый значок с надписью «Ceorgia For A Good Time Or A Life Time». Он его часто носил. Этот значок и теперь живет, только тихо – бесшумно – незаметно – скрытно - таинственно - дремлет – отдыхает в недрах джорджевского жилища.

Боб тоже никогда не имел ничего против Курорта. Однажды, в самом начале семидесятых или даже в конце шестидесятых, мама Бориса, Людмила Харитоновна, отправилась в марте в Курорт. И взяла с собою Боба и Джорджа. То есть Борю и Толю. Было уже не холодно, снег подтаивал, солнышко посвечивало, они пошли вверх по берегу Сестры, неподалеку от того магического места, где она раздваивается и образует Остров. Еще и столовая тогда там, в Курорте была – такая обычная, стандартная, никакая, типа советского traditional кафе, неподалеку от железнодорожной станции. Работала она. Но вот только тогда, в самом начале семидесятых или в конце шестидесятых, они – то есть ни Боря, ни Толя, и вообще еще никто - толком ничего и не знали про Остров. В духовном смысле Острова еще не было. Знание про Остров пришло несколько позже, а именно - летом 1974 года. После того как Джордж, который в то время сольно отдыхал в Курорте на даче вместе со своей бабушкой, отправился странствовать по уютным холмам, тропинкам, перелескам и кустам. Сначала он забрел на шоссе. Пошел вперед, в сторону Дюн. Машин и автобусов проезжало не очень много. Потом идти по шоссейной дороге надоело - осточертело - скучно стало, захотелось забрести в какие-нибудь более уютные и камерные места. Джордж в целом представлял себе где находится, однако без полутонов и нюансов.
Пошел вниз, в сторону воды.
Вот и дорога, явно ведущая к заливу.
Не широкая дорога, не шоссейная, а скорее проселочная.
Или похожая на проселочную.
Вот и пансионат «Дюны»..
Вот и сам залив.

Джордж пошел вдоль берега залива, вдоль берега мелкого и такого Финского залива. Вокруг купались, загорали, по-летнему резвились совершенно разной масти люди. И такие, и сякие. Джордж никого из них не знал. Никто из них тоже не знал Джорджа, но ни для кого– ни для Джорджа, ни для купающихся, загорающих, резвящихся и разномастных людей это не стало проблемой. Было, кстати, тепло, не очень жарко, не дико и страшно жарко, не охуительно жарко, но тепло, в самом деле тепло, эдак вот ласково и по-летнему тепло. Это было лето, именно лето, о котором Майк Науменко в свое время пел, что оно сведет его со света..
Джордж продолжал идти вдоль берега.
Все было как-то естественно.
Как нередко бывает в молодости.
Наверное, так бывает только в молодости.

Некоторые нюансы и детали окружающего воспринимались Джорджем просто и естественно. Сами собой. Поэтому он в эти нюансы, и уж тем более, и в детали, не пытался вдумываться. Что-то, впрочем, запомнилось само собой. Что-то совсем не запомнилось.. Например, много лет спустя, Джордж честно пытался понять, видел ли он в то время, когда шел вдоль берега Финского залива, дальние полоски фортов и блестящую точечку Кронштатдского храма.. Нет, вроде бы нет. Не запомнились ему и люди, находившиеся неподалеку. Правда, они ему совершенно были незнакомы, поэтому – отчего бы – зачем – почему - чего ради, - спрашивается, он должен был их запоминать?
Они разве родственники ему ?
Друзья?
Коллеги по какой-нибудь работе?
Собутыльники из рок-клуба?
Тусовщики из Сайгона?
Он разве учился вместе с ними?
Лежал в больнице в одной палате?
Стоял в очереди в продуктовый магазин в начале девяностых?
Ехал с ними в поезде из Питера в Хельсинки или из Хельсинки в Питер? (Джордж нечасто уезжал за границу, но в Финляндии почему-то был три раза)
Летел вместе с ними на самолете в Варшаву ?

Нет, разумееется, нет. Но следует признать - для более точного и емкого понимания того, о чем рассказывал Джордж, - что по берегу Финского залива он шел примерно в 1974 году, тогда как и рок-клуб, и поездки в страну Суоми, и в Варшаву, и обратно, и отстаивание в разных очередях, и преотвратное вылеживание в больницах, и тусовка в Сайгоне – все эти восхитительные, чудесные, загадочные, не очень понятные, а иногда и не очень желательные, но такие разные жизненные вибрации начались гораздо позже. Потому –то Джордж и не запомнил детишек, купающихся в заливе Финском в тот сюрреально-далекий день вместе со своими бабушками. Бабушек он также не запомнил. Только одну их них, высокую и стройную, с ласковым, но металлическим лицом, в кривых солнцезащитных очках, в темно-желтой футболке с надписью «The Cristie N», которая с элегантно-назависимым видом курила неподалеку – а может, она и не была бабушкой? -от дремлющей и темной воды залива гадкие болгарские сигареты «Оpal».
Все же остальное….
Да и нечего больше было тогда запоминать. Зато он никогда не забудет, и рассказывал об этом уже неоднократно, раз триста сорок, что после того, как он перешел через русло одного из рукавов Сестры на другой берег, то почти сразу же увидел пару иностранцев-немцев ( он слышал, как они смеялись и разговаривали именно по-немецки!), которые обнявшись, пошли в сторону ближайших кустов.
Дальше, дальше, вперед. Потом немного свернул в сторону. Вновь увидел метрах в пятнадцати перед собой немецкую пару. Они целовались. Медленно, жадно. О, чмок me baby. Джордж снова развернулся. Вперед, вперед. Вбок, наверх. …

ВОКРУГ ПОМОЙИ

В сторону.

Что ж, всем нам и каждому из нас приходится иногда немного сворачивать в сторону. Даже если нам и не хочется. Но зато потом мы обретаем возможность получить шанс заглянуть в глаза ветру вчерашнего дня.

Еше Джордж рассказывал мне, что они с Борисом однажды катались на катке во дворе их дома на Алтайской улице. Или, вернее, пытались кататься. Но быть может, Джордж в тот день один пытался научиться кататься на коньках, а Бориса тогда там и не было?.Тоже возможный вариант. Надобно заметить, что Бориса до определенного времени одного гулять не пускали, с ним всегда на улице была бабушка, Екатерина Васильевна. Чудесный, светлый человек. Веселая. Необычайно теплая, душевная. Битловские песни любила слушать. Боб всегда был далек от какого бы то ни было спорта. Джордж, например, (вернее еще не Джордж, а Толя) неплохо бегал спринтерские дистанции вроде стометровки, любил играть в футбол, и во время футбольных баталий был обычно зашитником. Или полузащитником атакующего плана. Борис же на футбольной площадке никогда замечен не был. Да и вблизи нее тоже. Нельзя сказать, что он когда-нибудь от этого сильно страдал.
Когда Джордж ехал на электричке из Ушково в Сестрорецк, в гости к Бобу, то чтобы не скучать в электричке, он читал Джозефа Конрада. Когда едешь между Белоостровом и Курортом, обращаешь внимание на огромные пустынные просторы, в голову поневоле – так прежде считал Джордж, да и теперь он думает точно также – приходят нездешние мысли о каких-то там прериях. А ведь на самом –то деле Джордж никогда никаких прерий не видел. Едва он увидит их когда-нибудь. На дальних окраинах белоостровских прерий иногда видны высокие кирпичные дома. Сестрорецкие. Джордж все время отвлекался от книги Джозефа Конрада и посматривал в окно. На пустыри – на поля - на прерии - на лже-прерии, на окраинах которых стояли сестрорецкие дома.

Екатерина Васильевна не мешала Боре и Толе гулять и играть в разные игры. Иногда достаточно странные для внешнего мира. В среднем школьном возрасте они - Борис энд Джордж - очень любили играть в «помойю». Объяснить эту игру, рассказать про нее что-нибудь внятное -. практически нереально. Да, невозможно. Никак.
Боря называл свою бабушку Бакатя. Джордж говорил потом – когда-то - позже – дни и годы, десятилетия спустя - что «когда мы с Бобом гуляли и играли, то Бакатя поглядывала за ним издалека, общалась с другими старушками и нам не капельки не мешала». Да, им – Бобу и Джорджу - уже тогда сложно было помешать что-нибудь сделать.
Игра в «помойю» во многом определялась архитектурными особенностями самой помойки. Помойка – во всяком случае в том дворе, где жили Борис и George, - представляла собой просторное деревянное сооружение с высокими деревянными стенками и с крышей. Такой хороший, добротный помойный мини-замок. Внутри стояли здоровенные металлические бачки. Трудно сейчас сказать, в чем же именно заключалась специфика игры в «помойю», но тем не менее, она некоторое время реально занимала Бориса и Джорджа. George говорит, что иногда в игре в «помойю» происходило вот что : кто-то из играющих бегал вокруг всего мини-замка и вполне вероятно, что бегал он не один, а еще в компании с кем-то.
Только вот с кем?
Кто еще там тогда находился?
Кто мог там еще находиться?
Скорее всего, никого или почти никого там больше и не было.
Во время игры один игрок оставался внутри «помойи».
И как бы следил за тем (или за теми), кто перемещался вокруг помойи по внешнему кругу.

Иногда перемещавшихся вокруг помойи не было видно, то есть, их и не должно было быть видно, так как они бегали вокруг помойи, пригнувшись. Но тот, который «дежурный», был начеку, он мог в нужный момент подскочить к стене помойи и хлопнуть бегущего по голове.
Чем-то вроде веника.
Или метлы.
Или легкой палки.
Или просто рукой.
Или небольшой веткой.
Или бумажным мешком.
Или хлопушкой из шелка.
Или воздушной кукурузиной.
Или пылью чертополоха.
Или следом вчерашней Луны.
Или зевком завтрашнего Солнца.
Костью дождя.
Чашкой ветра.
Лампой ресниц.
Ветром взгляда
Бархатом щек
Тенью губ.
Плащом воздуха.
Нирваной воды.
Или не по голове, а по плечу.

Нет, Джордж совершенно не помнит, кто же еще мог играть вместе с ними в эту чудесную игру. Кто-то еще был однако, но кто? Вспоминается Марина Эскина, которая жила в той же парадной, что и Боря, и даже на том же пятом этаже, только в квартире напротив. Но черт возьми, едва ли, да и с какой такой стати, милая, интеллигентная, изящная еврейская девочка одиннадцати-триннадцати лет стала бы играть в дебильную игру помойю?
Тем не менее, Джордж вспоминает, что они с Бобом за глаза иногда почему-то называли Марину коровой, а ведь она абсолютно никак не была похожа на это священное для индусов животное. И более того, даже пели на мотив битловской « I Want to Hold Your Hand» следующие слова: «Корова, будь здорова…».
Да, что ни говори, но юношеские эротические фантазии на редкость своеобразны.

Однажды в той парадной, в которой жил Боб кого-то убили. Некоего Юру. Или он умер сам? Нет, Джордж запомнил, что его убили, хотя и самого Юру, и его младшего брата (которого не убили), ни фамилии убитого Юры и его неубитого брата он совершенно не помнит. Не помнит Джордж и обстоятельств убийства Юры. Боб, видимо, тоже. И не уверен Джордж, что Юру убили непосредственно в парадной. Фамилия убитого Юры? Нет, Джордж и не знал никогда. Может быть, его фамилия была Мокшеев, может быть, Хомов. Или Нелидин.Или Криворучко.Или Гаусов. Поди теперь разбери. Собственно, Джордж и раньше не представлял себе, ну и теперь, естественно, не знает, кто и за что, и зачем Юру убил. Но однажды, вскоре после того как Юру убили, Джордж и Боб пошли к нему домой. К Бобу, разумется, а не к убитому Юре. С какой бы это такой стати стали бы Боб энд Джордж идти в гости к кем-то и за что-то убитому Юре? Который жил то ли на третьем, то ли на четвертом этаже.

При входе в подъезд стояли сумрачные женщины, они тоже жили в этой парадной. Когда Боб и Джордж входили, у них спросили : «Вы Юру хоронить идете?» - «Мы жить идем!» - со значением, нелепо, весело, бесмысленно, но гордо сказал Боб. Растерянные и печальные женшины в одеждах темных тонов ничего ему не ответили.

АКВАРИУМА тогда не было даже еще и в зародыше.

С отцом Боба Джордж общался мало и редко. Конечно, он не однажды видел его, но никогда и ни о чем с ним не разговаривал. Как-то не сложилось, к сожалению. Только здоровался и прощался. Вот и все.
Зато с Бакатей и Бориной матушкой Людмилой Харитоновной Джордж и виделся, и общался не так уж редко.Людмила Харитоновна занималась социологией, она работала в организации с пугающим названием НИИКСИ, однако это ничуть не мешало ей быть жещиной изящной, остроумной, эффектной, очаровательной и обворожительной, как десяток голливудских кинозвезд вместе взятых. И разговаривать с ней можно было не только о разных мелких школьно-институтских заморочках, но и о более интересных вещах. Гребенщиковы выписывали журнал «Иностранная литература», и Джордж иногда брал почитать то, что ему хотелось. Например, журналы с «В ожидании Годо» Беккета или с «Носорогами»Ионеско.
Когда берешь чужие книги и журналы, то следует их возвращать. Джордж всегда возвращал. Но вот однажды так расположились звезды, что Джордж пошел отдавать сразу несколько журналов. К тому времени школу Джордж уже успел закончить. Быть может, он учился в медицинском, причем даже не на первом курсе, а также не исключено, что и с медвузом он тогда успел завязать. Однако в момент похода в соседнюю парадную, в хорошо ему знакомую квартиру 44, Джордж пребывал в расстроенных чувствах. Потому что какая-то из его любовных лодок как бы села на гнилую мель. Поэтому Джордж злобно удолбался колесами типа циклодола. Следует заметить, что таким способом он редко выходил за грани обыденного. Ну, пятновыводитель «Сопалз», ну, трава – это еще куда ни шло. А с колесами вообще-то шутки были плохи…

Однако надо было идти к Людмиле Харитоновне.
Боба дома не было. Джордж отдал журналы, Людмила Харитоновна угостила его чаем. О чем-то стала спрашивать. Джорджа уже крутило от этих чертовых колес со страшной силой, чуть ли не двоилось у него в глазах, но самым ужасным было то, что начиная какую-то фразу, он тут же забывал, о чем же только что говорил. Вроде бы Людмила Харитоновна ничего тогда не заметила, но… это чаепитие далось Джорджу большой кровью.

Теперь, миллион миллиардов лет спустя, Джорджу все чаще кажется, что с годами Боб становится все больше похож на своего папу. Наверное, это в самом деле так.
Джордж говорит, что благодаря отцу Боба им удалось летом 1973 года очень качественно отдохнуть в Репино. Жили они в самой обычной палатке. Только все равно, прежде никогда у них не получалось так круто выйти за пределы изжеванного и скучного общечеловеческого быта. Нет, не следует думать, что Борис энд Джордж предавались бурным –чудовищным – беспредельным - оргиастическим излишествам. Ну а ежели даже какие-то мелкие излишества и имели порой место, то смело можно сказать, что это был всего лишь самый обычный, простецкий, бесхитростный полусельский бабл-гам.

Отец Боба в то время был директором небольшого завода. Этот завод имел дом отдыха.в Репино. Режим Боб и Джордж мало соблюдали и нечасто вставали утром к завтраку. Начальник палаточного лагеря Гена не очень врубался в образ жизни, мысли и быта двух странных палаточников, которые никому и ничему не мешали, не хулиганили, не буянили.
-Все нормально? –иногда спрашивал начальник Гена у Боба и Джорджа.
– Все нормально, – отвечали они.
И ведь в самом деле, все было в наивысшей степени нормально.

Одновременно с жизнью в палатке Джордж, еще учившийся в мединституте, проходил раз в трое суток практику в больнице имени Чудновского и иногда делал во время этой практики – не слишком умело - утренние уколы больным. Бог весть, чем эти больные болели, Джордж не слишком был в курсе.Однако они(больные) явно не косили и лежали в больничке по-настоящему. Становилось ли им легче после джорджевских уколов? Едва ли. К тому же Джордж не очень хорошо умел делать внутримышечные уколы. А внутривенные иньекции он - к счастью для больных, и для себя – вообще не пытался делать.
У Боба же в то восхитительное палаточное лето тоже, видимо, была какая-то практика. Ведь он тогда учился на примате. Из-за коротких поездок в город Джордж и Боб ненадолго разлучались. Но потом они…

БЫТЬ МОЖЕТ В РЕПИНО, НА ПЛЯЖЕ

Снова встречались в Репино.

К ним в гости приезжало немало разного своего народа
АКВАРИУМ тогда был в самом-самом начале. Медленно разгонялся. Постепенно набирал свои обороты
Однажды Джордж ждал знакомых из Первого медицинского. Уйдя из палатки на пляж, он оставил такую записку: «Быть может в Репино, на пляже, найдешь ты труп остывший мой, спеши к нему, играй и пой, для мира это не пропажа». Вскоре к Джорджу приехали Вадик Васильев, первый клавишник АКВАРИУМА, вместе со своей симпатичной подругой Олей. Они прочитали оставленное для них послание, отправились на пляж, где и обнаружили «труп остывший».
Вадим жил на улице Желябова. В доме номер пять, вход во двор. Или в доме три. Или в доме семь. В АКВАРИУМЕ пробыл не слишком долго. Несмотря на фамилию Васильев, он был евреем с фамилией Аронов, скрытой от глаз и ушей общественности. Потом – попозже – вскоре – в тоже время - появился в АКВАРИУМЕ другой Васильев –то есть Файнштейн. Который тоже - как и положено, похоже, некоторым Васильевым - не был чистокровным русским. Фан играл на чешском басу.

Когда на примате, где базировался ранний АКВАРИУМ, однажды случилась в мае 1974 года совместная запись с группой ZA, то Леонид Тихомиров(лидер ZA) беззлобно назвал в кулуарах Вадима «сукой». За не слишком совершенную игру на пианино в эпохальной джемовой композиции «Electric Птица». К счастью, Вадим об этом не узнал, да и по жизни он «сукой» вовсе не был. Даже совсем наооборот. Во время обучения в медицинском институте, в перерывах между лекциями, он садился к пианино – ежели оно было где-то поблизости – и играл «Битлз». Вся прогрессивная часть лечебного курса собиралась в это время где-нибудь поблизости. Слушали, мечтали, шутили, смеялись. Но Джордж помнит, что Вадим, в джем-сессии на примате, и в самом деле сыграл хило, не очень ритмично и вообще «не туда». Он все-таки не был профессионалом. Как, кстати, и все остальные музыканты из тогдашнего АКВАРИУМА Который только-только начинался

В то время в Первом меде учился Александр Розенбаум. Популярность в студенческом кругу у него была немалая. Джорджу нравились песни Баума, однако многие другие песни были интересны гораздо больше. В конце семидесятых. Джордж пересекся с Баумом в ДК «Невский», где несколько лет работал админстратором. Работа у Джорджа была не очень сложная. Платили мало. Но кому, где и за что тогда платили много?
Джордж учился на театроведческом факультете, на заочном отделении. В «Невском» часто показывали свои спектакли различные ленинградские театры – Малый драматический, Ленсовета, БДТ., ТЮЗ, Джордж перезнакомился с театральными администраторами и имел возможность посмотреть многие спектакли не только на выезде. Для студента-театроведа это было существенно и особенно пригодилось во время написания диплома, посвященного театральным работам Олега Басилашвили. Некоторые постановки - «История Лошади», «Пикквикский клуб», «Дядя Ваня» и другие - Джордж запросто смотрел по три-четыре раза, тогда, в годы расцвета БДТ, это не каждый театрал мог себе позволить.
С Бобом Джордж общался мало и редко. Иногда встречались и пересекались спонтанно и бессистемно. Контакты с остальными «аквариумистами» - с Дюшей, с Фаном, с Севой, также стали случайными. АКВАРИУМ тогда выступал не очень часто.Преобладали квартирники. Во время квартирников возникала совершенно особенная атмосфера, уникальная и неповторимая, напоминающая о словах из стихотворения Пола Оуэна :«Счастлив тот, кто в царство сна принесет восход»

В те безвременные времена в ДК «Невский» репетировали АРГОНАВТЫ. Джордж заходил на их репетиции, хотя золотые годы, бурная эпоха Военмеха и прочие веселые сейшена прошлых лет были у группы позади. На репетиции нередко приезжал Розенбаум, на «Скорой», .в белом халате. Но сотрудничество Розенбаума с АРГОНАВТАМИ не дало особенно качественных результатов. Вскоре он ушел на профессиональную сцену. Правда, когда в 1981 открылся рок-клуб, то АРГОНАВТЫ в него вступили и дали несколько концертов. Только они уже доживали свой век.

Боб рано стал ходить на рок-концерты. Немного раньше, чем Джордж. Самые значительные рок- н- ролльные сессии проходили в Военмехе, в Тряпке (текстильный институт), в «Молотке», в «Серой Лошади» и в Университете. Джордж первый раз попал на живой настоящий концерт вместе с Бобом, на университетском химфаке, где тогда выступал САНКТ-ПЕТЕРБУРГ.

Этот концерт запомнился Джорджу навсегда.

Реальный выход в другое измерение! В другую жизнь! свободную от всей этой каждодневной безликости, весь прожорливый масштаб которой еще не был понятен в полной мере. Очень значимым элементом любого порядочного рок-концерта являлась проходка. Тогда, на химфаке, Джордж и Боб сначала некоторое время растерянно торчали во дворе и не знали, как же попасть внутрь. К счастью, вскоре появлись ушлые, все знающие знакомые, они повели Боба и Джорджа куда-то вглубь, в темные закоулки питерских дворов. Потом подошли к большой двери, к черному входу, навалились – и треснула дверь, не выдержала. Ворвались внутрь.. Коридоры, переходы, лестницы, - музыка звучала все ближе, ближе, а они - пробивались, приближались, втягивались в новое, в незнакомое, в удивительное! На небольшой сцене заканчивала саундчек группа САНКТ-ПЕТЕРБУРГ - Рекшан, Корзинин, Лызлов, Ковалев и Зайцев. Золотой состав!

Джордж работал в ДК, выдавал контрамарки на спектакли и на концерты. Учился в театральном. Не очень много тогда всего вокруг происходило – вялый, тусклый расцвет эпохи стабильного, тупого брежневского застоя. В Ленконцерте появилась рок-группа «Форвард» и стала репетировать в ДК «Невский». «Форвард» готовил к сдаче худсовету первую программу и подбирал репертуар. Джордж иногда заходил в большой зал ДК, где репетировал «Форвард». Лидер группы Алексей Фадеев искал новых авторов и новые песни. Джордж рассказал ему про Боба. Боб приехал, спел несколько песен, некоторые из них в дальнейшем стали очень известными. Фадеева они не заинтерсовали, все остались при своих: Боб с песнями и с «Аквариумом» и «Форвард» с отшлифованным и добротным репертуаром. Вскоре «Форвард» стал гастролировать по стране. Ничего особенно выдающегося, хотя для тех лет это было уже что-то, к тому же группа Фадеева оказалась одним из первых составов в СССР, который стал профессионально исполнять рок-музыку. Рок-н-рольная жизнь в стране только начинала сдвигаться с мертвой точки.

АКВАРИУМ около десяти лет находился между небом и землей..

Мне говорил Джордж, что когда он немного поднялся вверх по пескам, то снова оглянулся.. Немецкая пара оставалась на прежнем месте. Из-за ветвей и деревьев немцев было не очень отчетливо видно, однако Джордж успел заметить, что они глубже зашли в кусты, и повернулись, и нагнулись, и потом упали, и…
Да и Бог с ними! Быть может, если бы Джордж не стал подниматься по пескам и оказался неподалеку от этой немецкой пары, то услышал какое-нибудь «warum» или «was», или что-то еще на немецком языке. Но.нет, ему было сейчас уже совсем не до немцев с их песчаным и «кустарным» сексом. Еще, еще наверх!
Тропинок и дорожек уже не было, он шел по песку, стараясь ступать так, чтобы не провалиться. Джордж обходил сосны, поднимался все выше и выше. Поднялся. Снова оглянулся. Вдруг из-за плотной череды cосен прорезалась, блеснула вода. Он посмотрел вокруг. Потом назад, потом вниз. Сосны медленно уходили вниз, они оставались на месте, а Джордж поднимался,. с каждым новым шагом пространство вокруг него расширялось - раздвигалось – распахивалось – раскрывалось.

Когда Джордж вышел из мелких лабиринтов кустов и обнимающих друг друга деревьев, то увидел вершину большого песочного холма. .

НОЧНОЙ ПОРТВЕЙН

Так был открыт Остров.

Джордж рассказал про еще одну милейшую игру, в которую они в отрочестве любили играть с Бобом..
Само собой, АКВАРИУМ тогда даже не начинался.
Им – Боре и Толе - было лет примерно по триннадцать, они уже прочитали романы Ильфа и Петрова.
А происходило вот что: двор дома на Алтайской, 22. Во дворе гуляют два приличных, интеллигентных мальчика. – Боря и Толя. Бакатя неподалеку общается с соседками-пенсионерками. Все тихо, мирно, спокойно и невинно. Боря и Толя - около дома. Навстречу им идет незнакомая, пожилая женщина. Они проходят мимо нее и, поровнявшись, вежливо, любезно, совершенно невинными голосами говорят : «А мы – параноики ».
Или: «А у нас шизофреннический бред, осложненный маниакально-депрессивным психозом».
Или :«А у нас сумеречное состояние души».
Или что-нибудь еще в эдаком роде.

Реакция дам, которым самым доверительным образом это сообщалось, сначала была растерянной и неожиданной, а затем наступало нечто вроде легкого шока. После чего некоторые даже шли жаловаться Бакате. Скверно, ох как скверно, когда люди не знают классику. Однако кроме мелких разборок, ничего не случалось.

Однажды Джордж видел, как Боб шел босиком по шоссе. Май месяц, тепло. На школьном автобусе Джорджа и его класс зачем-то повезли куда-то в район Пулковских высот. Скорее всего, Боб уже учился в 239-ой, в физико-математической.С другой стороны, с таким же успехом это могло произойти в те патриархально-кремовые времена, когда Борис еще учился в 429-ой школе. Джордж говорит, что когда автобус с ним и с его однокласниками ехал по шоссе, то он вдруг увидел в меру длинноволосого парня, который шел босиком по шоссе. Это было дико круто. Джордж даже что-то крикнул! Его за это осудила учительница. Автобус проехал дальше, тогда Джордж увидел, что этот длинноволосый, босиком идущий по шоссе парень – так похожий на хиппи, про которых в те годы говорили много и часто – это Боб! Джордж, наверное, крикнул снова, и опять был осужден учительницей. Непонятно только следующее: если Джордж тогда учился в школе, то и Боб, стало быть, тоже. Причем Боб ведь учился на класс ниже, чем Джордж. Каким же тогда образом Боб умудрился идти босиком по шоссе в районе Пулковских высот? Тем более, что шел он не ночью, не поздним вечером, а либо в праздничный, либо в выходной день, когда вокруг было много автобусов. И машин. И даже людей.

Нет, не всех своих школьных учителей забыл Джордж. Кого-то и запомнил. Само собой, Асю Львовну, и других учителей. Например, был такой пожилой учитель рисования, самым главным занятием которого было требовать от учеников, чтобы они рисовали газеты. И вот, на каждом рисовальном уроке, всем ученикам приходилось в своих альбомах изображать макет титульного листа какой - нибудь газеты. Раскрашивать его.Придумывать заголовки. Это продолжалось несколько лет подряд. Бесконечная газета. Вечная газета. Охренеть можно было от уроков постоянного рисования газеты
Среди педагогов доминировали Ивановичи и Израилевны.Учительница пения вдруг однажды стала еще и учительницей истории Ее звали Дина Израйлевна Кицис, на ее уроках было приятно, она никого не давила и не унижала. Как это иногда делали иные учителя – например, учительница химии, рассказывавшая старинные дурацкие скороговорки про соли со щелочью, а потом впадавшая в трубно-истерическое состояние и с размаху лупившая указкой по кафедре.У Бори и у Толи был в старших классах общий учитель физкультуры, узколобый, здоровенный, высокий громогласный тип, который умел шумно и не к месту смеяться, что-то даже слышал про битлов, но его потом попросили уйти из школы за то, что он слишком активно пытался общаться с девушками - старшеклассницами, причем прямо в женской раздевалке.

Директора школы звали Арон Давыдович. В одной из юношеских пьес Джорджа он, наряду с Битлами, был действующим лицом. Быть может, эту пьесу Джордж написал вместе с Борисом? Иногда происходили у них подобные литературные jam-sessions.

Арон Давыдович - строгий, властный и суровый мужчина, в голубоватом костюме. Лысый. За что преданные школьники ласково называли его Фантомасом. Галстук у Арона Давыдовича тоже, видимо, имелся, однако фактуру, цвет и прочие признаки-качества директорского голстука Джордж не запомнил.. Но было, было, черт возьми, в облике Арона Давыдовича нечто неизъяснимо совдеповское, по-армейски строгое, казенное и душное.
Невозможно проигнорировать тот факт, что потом Джордж, много лет спустя, встретил Арона Давыдовича. Это произошло осенью 1982-года. Когда он работал монтировщиком в Оперной студии Консерватории. Или зимой 1983-го. Когда уже перестал работать в оперной студии и уныло трудился художественным руководителем в кошмарном ДК «Кировец». И вот, однажды, в позднее зимнее время суток, Джордж шел по Невскому. В поисках тепла. Захотелось ему приобрести некоторую дозу в меру горячительного напитка, чтобы потом без маяты и душевного уныния провести здоровенный кусок ночи в легком алкогольном трансе. За приобретением горячительного Джордж направился в гостиницу «Балтийская», был прежде такой суперотель на Невском. Джордж открыл дверь, к нему подошел швейцар. Джордж заявил, что не прочь купить портвейна. Швейцар привычно кивнул, назвал цену, исчез, появился, и тут же в его ловких, но совсем не в натруженных руках уже нарисовалась заветная бутылочка. Которая вскоре, после совершения безхитростного акта купли-продажи переместилась в руки Джорджа. Ничего удивительного в этом не было, ведь в те блаженные совдеповские времена разве что только ленивый не умел доставать - находить –приобретать - покупать спиртное поздно вечером, ночью или джае рано утром..

Через некоторое время – неделя, месяц, полтора - два месяца, а то и три – Джордж вновь решил ночью приобрести очередную бутылку вина в той же «Балтийской». Решил –и приобрел. Самое удивительное, что швейцаром в гостинице «Балтийская», у которого Джордж ночью покупал выпивку, был бывший директор 429-ой школы Арон Давыдович. Он постарел, усох, уменьшился, и все –таки еще немного походил на себя прежнего. Нет, Арон Давыдович не узнал Джорджа.

Быть может, только сделал вид, что не узнал?

Джордж сказал мне, что если так, то и черт с ним. Не брат он Джорджу, не друг и даже не дальний родственник. Продал в ночное время выпивку - и спасибо, thank you, а ведь мог бы, и подешевле портвейн продать.Если бы Арон Давыдович даже и узнал Джорджа, который во времена обучительства своего в среднем учебном заведения нумер 429 был еще Толей, то и это не стало бы - для него поводом для обкрадывания самого себя на небольшое количество мятых рублей.
Джордж после приобретения у бывшего директора школы спиртного напитка, не преисполнился теплых и нежных чувств по отношению к нему. Которого ох не зря! Совсем не зря! – называли Фантомасом. Ведь он и был по сути своей внутренней настоящим педагогическим совдеповским Фантомасом.

Наверное, в году 1965-ом или в 1968-ом, - подумал однажды Джордж, - дальнейшие жизненные перспективы представлялись Арону Давыдовичу несколько в другом свете, нежели позже, в бездонной пучине середины восьмидесятых, когда пришлось ему на пороге гостиничном, во времена закономерного распада Совдепии, не в костюме и без галстука, приторговывать всякой бормотушной дрянью.
- Интересно бы у него вот что спросить - в другой раз подумал Джордж, когда уже в самый полный рост был Джорджем, а не Толей. Подумал он об этом, соответственно через два с чем-то десятка лет после того, как купил у швейцара Давыдовича порцию дешевого alco. –Нравилась ли ему киноэпопея с Фантомасом?Смотрел ли он ее целиком? Какая из серий приглянулась более всего?

Но, увы, не спросил тогда у него Джордж, и уже едва ли удастся ему это сделать. Тем более, что потом на месте гостиницы «Балтийской», появился на Невском в меру навороченный отель «Невский Палас». А теперь – снова что-то вместо «Паласа» наворотили. Ничего не попишешь, Петербург строится и строит.

В середине восьмидесятых Джорджу с Бобом немного доводилось общаться. Боб жил-сидел тогда на крыше, на улице Софьи Перовской. И был оченно рад, и по уши погружен в создание золотой альбомной аквариумной серии - «Радио Африка», «Треугольник», «Табу» и прочие «Дети Декабря».Ну, а Джордж - тот своими делами занимался. Постигал основы роковой журналистики, резвился в ленинградском рок-клубе, ездил по бездонным просторам российским с мелкопрагматической целью рассказов о ленрок-музыке и показов в меру паршивых видеоматериалов жителям провинциальных советских полу и четвертьмегаполисов типа Перми, Тулы, Братска, Хабаровска, Ангарска или Жданова. Страстно жаждущим как можно больше и как можно глубже пропитаться вибрациями столь сладостного для них питерского рока. Иногда Боб и Джордж встречались на рок-фестах в других городах; правда, не слишком часто: в Вильнюсе в одна тысяча девяносто шестом, во время самой первой «Литуаники»; в Москве, когда Сантана и DOOBIE BROTHERS приезжали - правда, это был не фестиваль, а большой, длинный, здоровенный концерт. Еще они виделись в Северодвинске и на Соловках – впрочем, и это был не фестиваль, а «аквариумно-трилистниковский» малый северный тур.

Раз нечасто общались Боб с Джорджем и в восьмидесятые, и в девяностые, да и в двухтысячные также, то и выпивали вместе крайне редко.Никто, наверное, не поверит, что в древние юные годы АКВАРИУМ мало интересовался винно- водочными изделиями, если уж и доводилось воздать дань Бахусу, то она воздавалась в крайне мелких и убогих размерах, типа одна бутылка сухого вина на пять - шесть- семь человек. В крайнем случае, брались две бутылки. Как ни странно, но в старых аквариумном и околоаквариумном кругах тех лет это считалось вполне достаточным. Само собой, потом, в эпоху пьяных углов и распада страны под лейблом СССР, про такие дозы в порядочной музыкально- околорокерской- художественной- поэтической – актерской; в общем, в приличной богемной компании, никто бы всерьез не стал ни думать, ни говорить.

Джордж нередко посещал прежде пьяные углы. Боб, наверно, тоже был не чужд таким развлечениям. Только конкретно Джордж про это ничего не знает, вдвоем они, пожалуй, почти никогда и не выпивали, ну разве что по мелочи вроде чьих-то дней рожденья. Только это и не в счет. А ежели забежать далеко-далеко вперед, в те времена, когда АКВАРИУМ отмечал летом 2002 года свое тридцатилетие концертом в ДК Ленсовета, то после концерта, в большой и специальной гримерке за ложей «А»(про нее немногие знают), то есть даже и не в гримерке, а в специальном банкетном кабинете, куда пускают только избранных типа ДДТ и АКВАРИУМА; так вот, именно там, после концерта, Боб и Джордж немножко вместе выпили.

Что же они пили? Коньяк? Виски?
Джордж не помнит. Зато запомнилось ему, как Боб сказал : «Выпьем, что ли, в первый раз за тридцать лет…».
Преувеличения в его словах не было ни малейшего.

Джордж говорил, что во время обучения в 429-ой, в классе примерно в восьмом, он и Валера Обогрелов (да-да,тот самый, который не стал аппаратчиком АКВАРИУМА ) стали издавать стенную газету под оптимистическим названием «Вечерний Бедлам». Боб, в свою очередь,тоже затеял стенгазету и назвал ее «Тупые Известия».
Он учился тогда в седьмом классе. Однажды, на очередной линейке в школьном коридоре, завуч, преподаватель математики Петр Иванович, во время своего бог знает к чему приуроченного выступлени, сообщил, что «в седьмом «б» классе издается остроумная стенная газета, правда, под оскорбительным для ее редакции названием». Про «Вечерний Бедлам» ничего не сказал,. Видимо, не довелось ему его прочитать. Петр Иванович курил «Беломор», причем делал это прямо во время уроков, возле приоткрытой форточки. Однажды у него кончились папиросы…

ДРУГАЯ ВСЕЛЕННАЯ

…и он стрельнул у одного из одноклассников Джорджа ( в то время еще, естественно, Толи) болгарскую сигаретку.

Стрельнул. Выкурил. Потом развел руками и с улыбкой сказал: «Вкусно. Да не сытно». Этот одноклассник достаточно рано спился. Фамилия его была Васильев.

Боб, Джордж и Валера любили ездить в аэропорт. Жили не очень от него далеко. Никуда еще не летали. Незачем, не нужно было им куда-нибудь летать.

Прежде аэропорт не разделялся на «Пулково-1» и «Пулково-2», и был только там, где теперь находятся международные авиалинии. Ходили, бродили, смотрели на расписание рейсов. Потом, когда Джордж, Боб и Валера пошли назад пешком вдоль шоссе, они стали поджигать траву.
Хорошо загорелось. Классно. Душевно. По-настоящему.
Корпус аэропорта находился метрах в трехстах. Трава, кусты вовсю пылали. Начинался настоящий пожар! И аэропорт рядом!
К счастью, все обошлось. Смеясь, дошли до автобусной остановки, и страшно довольные поехали домой.

Джордж говорил, что Боб почти постоянно что-то пел – песни Битлз, Кэта Стивенса, Саймона, Дона Маклина. Шел и пел, порой даже довольно громко. Иногда, когда летними вечерами Боб возращался домой, то Джордж, услышав его голос, выходил на балкон. В этом была настоящая, цельная, вполне законченная гармония. Золотое сечение жизни в середине семидесятых. Иначе и не скажешь. В те годы ни Боб, ни Джордж такими категориями еще не мыслили, но уже не очень далеко от них находились.
Людмила Харитоновна побывала в Италии и привезла Бобу настоящие джинсы. А Джорджу вскоре родители дали тридцать пять рублей для покупки в соседнем доме у некоего Рудика Брауде темносиних вельветовых джинсов. Тоже фирменных. Боб потом с особенным значением говорил, что это «настоящий джаггеровский вельвет».

Когда Джордж забрался на песчаную гору, то увидел, что окружающий его мир исполнен высшей целесообразности. Прежде он этого столь отчетливо не замечал.
Впереди, дальше, за песчаными лабиринтами, за непостижимым и своевольным переплетением яркой и ласковой зелени, спокойно дышал залив.

Боб и Джордж жили на Алтайской улице, школа была рядом, тоже на Алтайской, а Валерий Обогрелов жил на улице Типанова. Это был один микрорайон. Отец Валеры работал где-то в пригороде, там он проводил большую часть времени . Во время его отсутствия в Ленинграде, Валера with a little help from my friends потихоньку уничтожал семейные запасы коньяка. Однажды, когда отец приехал и спросил, куда же подевалась бутылка с коньяком, Валера развел руками и лаконично ответил: «Пропало». Вообще-то с Валерой приключалось немало специальных историй. Джордж рассказывал, что ему удалось страшно запугать, затерроризировать и замистифицировать одного парнишку из младших классов. Который на свою беду жил в его же парадной, в соседней квартире..Валера внушил своему соседу, что сотрудничает с какой-то разведкой; Джордж вспоминает, как его невысокий и спокойный приятель превращался в злобного монстра, орал, отдавал жуткие приказы, требовал знать назубок радиодело, посылал парнишку в аэропорт, чтобы встретить разведчика, прилетевшего из-за границы с важным заданием, а когда посланец никого не встречал, и никто нему не подходил, и никакого задания не передавал, то приходилось возвращаться домой с пустыми руками… Тогда начиналась страшная разборка!
Помимо этого несчастному юному соседу было велено выслеживать Крайха, немецкого шпиона. Крайхом стал пожилой человек, руководивший в подвале парадной, где жил Валера, кружком технического моделирования. «Крайх» подолгу бродил по микрорайону, отыскивая на свалках и на помойках интересующие его предметы и вещи, которые потом использовал в своих опытах по моделированию. Он и понятия не имел, что за ним следили.

. Когда Джордж открыл Остров, то сразу же сообщил об этом своим аквариумным друзьям. Боб одним из первых на Остров приехал. Джордж рассказывал, что прелесть старого Острова объяснить невозможно. Как нельзя объяснить любовь, музыку, поэзию. То есть, объяснить - рассказать - изложить – обрисовать – перетереть - пережевать - раздробить словами можно все, что угодно, но представьте себе чудеса и прелести перетертой любви, раздробленной музыки, пережеванной поэзии…Вы захотите иметь с ними какое-нибудь дело? .

АКВАРИУМ во времена Острова уже реально был и постепенно, потихоньку разгонялся. Очень еще медленно.

Остров в честь открывшего его Джорджа был назван Бобом Островом Сент-Джорджа. Джорджу это не больно нравилось; ну да, ну, открыл он Остров. Что же из того? Было бы грехом и сущим безумием его не открыть! Уже после того, как Джордж покинул АКВАРИУМ, Боб сочииил песню «На Острове Сент-Джорджа». К ее буквальному воплощению в звуковую реальность Джордж не имел никакого отношения. Джордж иногда говорит, что да, конечно, он ушел из группы, его властно повлек к себе театр, только какая-то часть его души в АКВАРИУМЕ все равно осталась навсегда. И потом так было, и еще потом, и еще потом-потом, и даже уже после того, как летом 2007 года АКВАРИУМ отметил свое тридцатипятилетие. Джордж не может объяснить, отчего так происходит.

Любопытную вещь рассказал Джордж вот в связи с чем: в декабре того же 2007-го, когда АКВАРИУМ проводил свои традиционные рождественские концерты в ДК Ленсовета, то он, восседая в ложе, рядом с Митей Шагиным, слушая и наблюдая концерт, и любуясь радостными играми- колебаниями извиваниями - колыханиями аквариумных суперфанов и сверхфанок в оркестровой яме, задумался о том, сколько же раз в жизни ему приходилось бывать на аквариумных концертах? Примерно прикинул…Получилась ужасающе солидная цифра!
Что по-своему подтвердил Шагин, который хоть и продолжал после того, как Джордж задал ему коварный вопрос, вдумчиво-блаженно слушать АКВАРИУМ, и в тоже время глубинно озадачился. Потом стал подсчитывать - примеряться – соотносить – делать выводы. Ведь Митя посещает концерты АКВАРИУМА на протяжении если не всех тридцати пяти лет, то не намного меньше, - тридцати трех, тридцати двух с половиной - и при этом он бывает, как правило, на большей части питерских аквариумных выступлений, а в среднем АКВАРИУМ дает в родном городе два-три сольника за сезон, и иногда участвует в сборных концертах. Что же касается Джорджа, то он даже и подсчитывать не стал, потому что при самой приблизительной прикидке получалось, что он наблюдал АКВАРИУМ на концертах раз около ста Ежели даже не больше.

Впервые Джордж слушал, как Боб поет со сцены в школе номер 429. АКВАРИУМ - понятно наверное? - тогда еще и не начинался.
Боб осваивал акустическую гитару и однажды выступил – но не с Джорджем, который в силу собственной тупости так и не научился играть на гитаре более двух с половиной аккордов, а с одноклассником Сережей Ионовым, который потом стал фотографом. Акустический дуэт Боба и Сергея назывался «Капитаны», прозвучала романтическая песня со словами «Ведь это мы – капитаны». Только вот никто из них – ни Ионов, ни Боб - капитаном не стал.
Не стал капитаном и Джордж

На острове запросто можно было ходить без одежды. Если в выходные кто-то перебирался через тощие веточки реки Сестры, обнимающие Остров, иногда даже и с палаткой, чтобы предаться в субботу и в воскресенье несуетному пьяиству и тихому уикендному сексу, то в будни там почти никого не было видно.
Уникальная ничейная земля - песок, пляж, залив, сосны, и никого вокруг - кроме случайных странников, рыбаков, которые там никогда ничего не могли поймать или любителей по-быстрому потрахаться. Вроде тех немцев, благодаря которым Джордж и открыл Остров. В самом деле, в будние дни на Острове никого не было!

А ведь Курорт и Сестрорецк находились совсем рядом - в пятнадцати, в двадцати пяти, в тридцати восьми минутах неспешной – вялой - флегматичной - бесцельной и неторопливой ходьбы. С главного холма Острова открывался роскошный вид на Финский залив. Находясь там,наверху, Джордж ощущал себя абсолютно естественной частью этого пейзажа. Все становилось реальным.

Много лет спустя он вновь оказался на Острове.
Остров был там же, где и прежде. Толку –то! Повсюду густо и кучно громоздились корпуса пансионатов, санаториев, домов отдыха, турбаз и прочих будто бы оздоровительных заведений. Никакого главного холма уже не было и в помине. От прошлого ничего не осталось.

Однажды в 1997-ом Джордж и Боб заговорили про времена Острова и Боб сказал: «Остров в то время принадлежал другой Вселенной. Я помню, как мы переходили речку, становились на колени и землю целовали в качестве обряда допущения на Остров. Что было глубоко религиозно правильно. Поэтому Остров у меня остался в памяти как неприкосновенная земля, явно принадлежащая отчасти другому измерению…»
- Речку и сейчас можно перейти, - заметил Джордж, - но уже…

В АВТОБУСЕ ПО БУДАПЕШТСКОЙ

- «Уже в ту землю не попадешь» - ответил Боб.

Джордж вспоминает, что заниматься в Литературном кружке у Аси Львовны было необычайно и бесконечно интересно. Он говорит: «Самим Господом посланная Ася Львовна Майзель читала нам рассказы Платонова, о котором большая часть добропорядочных российских обывателей в те времена вообще ничего не слышала, рассказывала о литературе и о настоящих писателях, и еще мы сочиняли стихи - иногда дома, а иногда – прямо во время занятий. Нам уже в те годы была задана планка необычайной высоты!»

Джордж терпеть не может, когда его называют - величают – объявляют одним из отцов - основателей АКВАРИУМА. Отец-основатель! Идиотская, клиническая, паталогическая, биохимическая, химико-фармацевтическая какая-то формулировка!
Любопытно, а бывают ли такие отцы, которые не основатели?
Или такие основатели, которые не отцы?

Джордж никогда никому не говорил, что название АКВАРИУМ придумал он. Или почти никому. Он не любит про это говорить. Зачем? Для чего? Глупо кичиться этим. Во-первых, это было бы актом величайшего понта. Джордж понты никогда не любил. И теперь не жалует. На самом-то деле, ничего он и не придумывал, а просто - напросто посмотрел вовремя в окно.Ведь ежели бы тогда он не взглянул в окошко автобуса номер 31, то очень, очень многое в нашей жизни могло бы развиваться в другом направлении или даже под иным углом. Это в самом деле так.

Тут смело можно отвлечься от канонической темы и вспомнить следующие слова А.Хаммера, которые при определенном развороте сознания следует даже считать стихами. Или чем-то вроде стихов. Вот что писал – теперь седовласый, но еще крепкий в ногах А.Хаммер: «Движение новой материи. Энтропия белого времени.Черные кольца безумия на солнечной линии Проуна. Гоу-роу-оу».

Нельзя не иметь ввиду, что автобус номер 31 ехал в тот день июльский, по Будапештской улице города Купчино.Являющегося, по мнению некоторых специалистов-наблюдателей, столицей мира. Почтенный Билли Новик так думает. Ему, похоже, можно верить.

Но что же Джордж увидел в окно тридцать первого автобуса?
Что-нибудь эдакое, экзотическое, мистическое, коварное?
Непостижимо-непонятное? Нет, отнюдь. Просто вывеску - Пивной бар «Аквариум». И все. Потом автобус номер 31 поехал дальше.

Вот Вам наилучшее доказательство тезиса о том, что нужно вовремя и в правильном направлении посмотреть в окно.
Не все, к сожалению, это понимают.
И умеют это делать совсем не все. Более того, некоторые и учиться даже этому не хотят.
В анналах истории Гуры сказано вот что: принц Горностай иногда многого не понимал, но ему казалось, и он даже был уверен в том, что очень неплохо знает историю куропатки, рожденной в его старой холщовой сумке.

Вам приходилось бывать на Будепештской улице? Или хотя бы проезжать по ней? Нет? И правильно.
Пивной бар «Аквариум» давно закрылся, поэтому делать там теперь совершенно нечего.
А тот автобус номер 31… .

НОМЕР ДЕВЯТЬ

Не исключено, что он едет и едет себе до сих пор.

Джордж однажды рассказывал, что в 1980-й год запомнился ему не тем, что в Москве проводилась Олимпиада. Та самая, которая 80. Только мало ли было самых разных Олимпиад в истории извечно регрессивного человечества? Да и мало ли еще их будет?
Конечно, Джордж помнит, про Олимпиаду 80, и даже помнит песенку про ласкового мишку. Хотя никогда ее не пел.. Боб тоже этот милейший зонг никогда не исполнял. Однако 1980-й год запомнился Джорджу благодаря совсем другим событиям – в первую очередь, из-за рок-фестиваля в Тбилиси.

Мало кому известно, что в 1980 году, незадолго до исторической поездки на рок-фестиваль в Тбилиси, Джордж стал директором АКВАРИУМА. Вообще-то в те времена директоров - администраторов - менеджеров у групп практически не было. Потому что и самих-то групп толком еще не было - что бы там ни говорилось в разных рок-энциклопедиях.
Трудно сказать по какой причине – и Джордж теперь не понимает, и Боб едва ли скажет – АКВАРИУМ решил использовать своего старого барабанщика в совершенно ему не свойственном административном качестве. Тем не менее, составили договор, составили и даже подписали!

Куда же потом подевался этот удивительный документ? У Джорджа его нет.
Быть может, он хранится у Боба? Только едва ли. Неужели этот документ – даже если он пропал бесследно - был тогда составлен в двух экземплярах? С трудом в это верится…
В том договоре точно имелась одна упоительно нехилая фраза, придуманная Бобом. Фраза о том, что с момента подписания этой бумаги АКВАРИУМ отдает себя Джорджу в полное его поднадзорье. Только после того, как АКВАРИУМ отдал себя ему в полное поднадзорье, ровным счетом ничего не произошло. Не случилось поднадзорья. Даже на тбилисский рок-фест 1980 года Джордж не поехал. Хотя и мог. Значит не очень хотел.

В те давние – древние - чудесные - идиотические- благословенные – нон-стоп совдеповские – восхитительно замкнутые – непередаваемо специальные времена , АКВАРИУМ, безусловно, находился в состоянии постепенного приподъема.
После Тбилиси уже стало катить все больше и лучше, и сильнее, и круче. .

. АКВАРИУМ достаточно много времени проводил неподалеку от станции метро «Технологический институт». Или от «Техноложки». Так вот, не слишком далеко оттуда находятся Дом культуры им.Цюрупы и 6-ая Красноармейская улица. С аквариумной точки зрения эти места очень многим знаменательны. Джордж рассказывал, что как раз в 80-ом, в «олимпиадном» году, АКВАРИУМ несколько месяцев репетировал в «Цурюпе», а Сева Гаккель снимал квартиру на 6-ой Красноармейской. У Севы дома АКВАРИУМ тоже репетировал. Один из моментов - фрагментов – чаепитий - репетиций на 6-ой Красноармейской зафиксировал фотограф Вилли Усов. Если взглянуть на его фото, то можно почувствовать особенное - специальное - уникальное – просветленное – чисто аквариумное состояние.


ЧУВСТВО ШОССЕ И ОТНОСИТЕЛЬНАЯ СТАБИЛЬНОСТЬ

Не имеет значения, как оно называется.

Да, Джордж оказался весьма специальным администратором. Только теперь этот расклад уже никак не исправить, поезд давно ушел. Зато он, Джордж, знает и помнит чувство шоссе. В незабывавемые репинские времена , когда они вместе с Бобом жили в одной палатке, Джордж этим чувством пропитался сильно и до предела. Даже навсегда. В чем же заключается это чувство?
Объснить невозможно. Но если когда-нибудь летом, рано утром, вы окажетесь на Приморском шоссе и где-то недалеко будет тихо просыпаться, освещенный утренним солнцем залив, и мимо вас будет проезжать большой автобус с туристами, и вы помашете им рукой, и покажете «V», и если хотя бы некоторые из тех, кто едет в автобусе, также помашут вам в ответ – вот это и есть чувство шоссе.

Да, его невозможно объяснить – равно как и непрекращающегося ни на секунду пересечения потоков и направлений, и слияния неслияемого, и продвижения к невидимому, и хриплого дыхания старого крокодила, и золотые рассветы Окемуна, и дуэли старых голландских парикмахеров в горле розовой сойки, и кофейный голос игуаны, и бесконечный, привольный, счастливый полет над рекой без берегов.

Однажды они втроем – Джордж, Боб и Валера Обогрелов - гуляли в местах своего компактного проживания – Алтайская улица, улица Типанова, улица Ленсовета, тамошние дворики и садики.
Забрели на угол улиц Типанова и Ленсовета. Где-то в тех же краях обитал тогда и Александр Розенбаум. Джордж в то время зачем-то еще учился в Первом медицинском.
Был ли он лично знаком с Баумом? Да, наверное, немного был. Как раз в момент нахождения Боба, Джорджа и Валеры на углу двух вышеназванных улиц, неподалеку от магазина «Спорттовары», рядом с автобусно-троллейбусной остановкой, кто-то из дивной троицы затеял милую и славную игру. Заключалась она в следующем: один из них падал с воплями на проезжую часть улицы и размахивал руками. Похоже, что такого рода экспириенсы проводились милейшей компанией неоднократно. Джорджу запомнился только этот эпизод, да даже и не само по себе падение на проезжую часть и не сопуствующие ему дикие, несусветные вопли - эка невидаль!- как удивленный – озадаченный – протестующий - недоуменный – возмущенный взгляд Александра Яковлевича Розенбаума, оказавшегося тогда там же.Не на асфальте, разумеется, а на остановке.

АКВАРИУМ, кстати, тогда только-только начинался. Проблем у молодой группы было более чем. И группы-то еще тоже не было. Ей только предстояло родиться.

Розенбаум учился в Первом медицинском. Джордж учился там же. Больше их ничего не объединяло. По мере дальнейшего углубления в медицинскую учебу ( и одновременного с углублением - охлаждения к ней) Джордж обзаводился новыми знакомыми. Тот же Вадим Васильев, врач – пианист, не был близким другом Джорджа. Однако являлся хорошим его знакомым. В одном из институтских помещений время от времени репетировала группа, которой руководил Николай Хлебович. Джордж иногда заглядывал на эти неспешные и вялые репетиции, сам он играть ни на чем не умел, хотя и очень-очень хотел подобраться к барабанам – что удалось ему сделать только через некоторое время, в АКВАРИУМЕ. Хлебович немного сочинял сам и пел песни других авторов, в том числе и Розенбаума. На репетициях его группы – ее название Джордж, увы, позабыл, что, в общем-то и неудивительно – не происходило ничего по-настоящему занятного. На барабанах играл некто Стремоухов (Стрема).Только для Джорджа, уже в полной мере замороченного рок-н-роллом, это было гораздо лучше, чем неинтересные ему медицинские премудрости.. В это время АКВАРИУМ уже начал активно рождаться, и вот тогда Джордж однажды попросил у Коли Хлебовича электрическую гитару. Старую, запасную, не очень ему нужную, но находившуюся в боевом и в рабочем состоянии. Попросил - взял на время - одолжил – отвез Бобу. Когда Боб взял в руки пусть и не слишком совершенную, но все же настоящую - а не самопальную - электрическую гитару, то от восторга буквально оказался на грани шока!

В дальнейшем Хлебович стал врачом – как и большинство из тех, кто учился в медицинском институте. Кроме Джорджа. Джордж институт медицинский заканчивать не стал, и отучившись целых четыре года, ушел. Нахально «забил» на медицинский. Зато потом поступил в театральный институт, на театроведческий факультет. Боб, несмотря на дружбу с Джорджем, никогда в медицинском институте им. академика И.П. Павлова не появлялся. Незачем ему было там появляться.. Тогда как Джордж массу часов, минут и секунд провел на примате – то есть на факультете прикладной математики и процессов управления, где учился Боб.
Потому что там репетировал АКВАРИУМ.

Студент-медик Николай Хлебович, причастный к тому, что Боб мог поиграть на настоящей электрогитаре, жил неподалеку от Первого медицинского.Одним из его соседей по здоровенному, многоквартирному, сталинско – кировско – ворошиловско - буденновско - калининско – ждановскому дому с пятнадцатиметровыми потолками был Жак Волощук. Жак учился в Политехе и в должный час стал играть на басу в группе ПИКНИК. Когда Жак играл в ПИКНИКЕ, то там тогда еще не было Эдмунда Шклярского. Говорить – размышлять – рассуждать - думать про ПИКНИК без Шклярского столь же нелепо, как про АЛИСУ без Кинчева (ведь когда-то бывало и такое!), про ДДТ без Шевчука или про АКВАРИУМ без Гребенщикова. Впрочем, бывали, точно бывали и такие странные времена, когда Шклярский в самом деле еще не играл в ПИКНИКЕ. Более того, Эдмунд даже как бы намеревался поиграть в АКВАРИУМЕ, причем в качестве бас-гитариста. Это информация может показаться чрезвычайно неправдоподобной, но тем не менее, это чистая, стерильная, даже сухая правда.

Джордж, например, помнит, как он вместе с Бобом поехал в гости к Эдмунду. Выйти на Эдмунда - то есть познакомиться с ним - вступить в контакт – пообщаться – побеседовать - побазарить – закорешиться -помог знакомый Джорджа и Боба Ярослав Шклярский. Он был двоюродным братом Эдмунда. АКВАРИУМ в то время только-только еще начинался. У Ярослава также была своя команда, она именовалась 2001 и базировалась в Горном институте. По иронии судьбы - хотя никакой иронии в этом нет, и только законченный идиот сочтет полным иронии тот факт, что пятнадцать тысяч лет спустя в Горном трудился, в свободное от АКВАРИУМА время, классический аквариумный бас-гитарист Михаил Борисович Файнштейн. Иногда также известный в отечественных рок-кругах под лейблом Васильев. Однако – sorry, Михаил! - вовсе не про Васильева-Файнштейна сейчас песня поется.

Правда, с Эдмундом Шклярским отношения у АКВАРИУМА не сложились. Нет, никаких ссор не было. Просто Эдмунд с юных лет уже шел по собственной творческой дороге. Когда Боб и Джордж.приехали к нему домой на Гражданский проспект, он сначала послушал аквариумный материал, а потом спел несколько своих песен. Джорджу кажется, что тогда Эдмунд исполнил песню про великана, которая потом вошла в классический репертуар «Пикника». Немногочисленные совместные репетиции с АКВАРИУМОМ не дали никакого результата.

Не без удовольствия заныривая в глубокие воды своего и аквариумного прошлого, Джордж поневоле обратил внимание на некоторую относительность разных архивно-исторических сведений, которыми время от времени потчуют публику почтенные рок-н-ролльные архивариусы. Нет, Джордж абсолютно – ни в коей мере – ничуть не пытался опорочить честный труд этих людей; правда, его самого в исторические реки – воды – озера – никогда не тянуло. Все же он давным-давно заметил, что многое в этих изысканиях не совсем соотвествует тому, чему оно вроде бы должно соответствовать.

Взять хотя бы все тот же АКВАРИУМ.
Да, он только начинался.
Не было ничего – ни инструментов, ни музыкантов.
Денег, естественно, тоже не было.Ничего и никого, кроме Боба и Джорджа. И некоторого количества песен. Как выяснилось впоследствии, для начала этого оказалось вполне достаточно.

Однако вернемся к джорджевским заныриваниям в прошлое и к некоторым несоответствиям, случайно им обнаруженным в так называемых исторических изысканиях. Не то, что бы несоответствий было дико много. Когда человек читает что-то про свое прошлое ( в данном случае таким человеком оказался Джордж), то даже какие-то мелкие неточности его пусть и не удручают особенно, но и не радуют безгранично.. Так вот, в авторитетных хрониках указано, что АКВАРИУМ некоторое время базировался на репетиционой точке группы Ярослава Шклярского, то есть группы 2001 на Малом проспекте, 40.
Некоторым временем следует считать …тут даже Джордж не сразу вспомнил, но потом, после заявил, что «базирование» продолжалось не более двух - двух с половиной репетиций. Максимум трех.. Такого рода неточностей Джордж со временем в разных энциклосправочниках обнаружил не так уж и мало. Глубоко комментировать их у Джорджа не возникло желания, ему как бы просто нечего сказать также, например, в связи с текстом, повествующим о том, что «в первый относительно стабильный состав группы вошли» - вместе с Гребенщиковым и Гуницким - «Александр Цатаниди – бас, и Михаил Воробьев –фортепиано».

С одной стороны, это вроде в самом деле так. Только «относительная» стабильность была настолько относительной! Саша Цатаниди чуть-чуть поиграл в АКВАРИУМЕ на басу – впрочем, Джордж совершенно уже и не помнит, где сие могло происходить… ну разве что на убогой репетиционной базе в Зеленогорском Доме пионеров, куда нищий безаппаратурный АКВАРИУМ некоторое время ездил репетировать зимой 1973 года. Но Цатаниди в АКВАРИУМЕ не задержался. Ни одного концерта с ним не состоялось. Любопытно зато вот что:однажды, или в 2005-ом, или в 2006 году, Джордж получил по электронной почте письмо от Цатаниди из славного города Сиэттла. Джорджевский же е-мейл Саше подсказала замечательная Умка (она же Анна Герасимова), которая тогда путешествовала по Штатам и выступала перед российскими эмигрантами в нескольких американских городах.

Цатаниди написал Джорджу. Джордж ему ответил. Их письма друг другу были теплыми и радостными, только они очень уж давно не виделись – лет двадцать пять, а то и побольше, да толком и не общались к моменту Сашиной эмиграции. Никакого дальнейшего развития их переписка, впрочем , не получила. Цатаниди в своем первом ( и единственном) письме сообщил Джорджу, что недолюбливает электронную почту. Но летом, наверное, опять приедет в Санкт-Петербург, как неоднократно уже поступал в предыдущие годы. Джордж рассказал об этом Бобу, тот ответил, что во время своего пребывания на гастролях в Сиэттле видел старинного знакомого. Тогда они немножко поговорили…Ни о чем.
Цатаниди больше Джорджу ничего не писал. Ну что же делать, если не любит человек электронную почту? Неизвестно также, приезжал ли он снова в Питер.

Не менее мифической в аквариумном контексте фигурой был и пианист Миша Воробьев. Джорджу он в большей степени запомнился как человек с деловыми наклонностями и умеющий в нужное время доставать аппарат, а также как юрист. Хотя, разумеется, и на фоно вроде бы неплохо играл порой…

Все, что происходило с АКВАРИУМОМ, представлялось тогда и Бобу, и Джорджу, естественным и правильным, волшебным и закономерным. Они знали - понимали – чувствовали, что иначе не должно быть. Проблемы, конечно, возникали, но как-то они решались без лома и напряга. Это трудно – сложно – отчасти и невозможно объяснить, - считает Джордж.

В один день Джордж покинул АКВАРИУМ. Не очень-то уж круто - ловко – здоровски – и мастерски играл он на ударных.


АКВАРИУМ КАК АНАЛОГ МАСОНОВ

.
С чувством ритма все было в порядке, а играл не очень. Но любил. Особенно любил играть на перкуссии. Да, не слишком совершенно играл. Сам это понимал прекрасно. Был даже намерен ситуацию эту изменить. Пытался немножко ее изменить. Ну подучился бы, в конце концов… Набил бы себе потихоньку руки (и ноги). Ведь не жители Олимпа, не боги обжигают так называемые горшки. Правда, не слишком понятно, для чего и зачем же им нужно горшки обжигать…

В те магические времена, когда АКВАРИУМ только начинался, Джордж стал ходить на занятия в музыкальную школу для взрослых, в класс ударных инструментов. Походил. Потом еще чуть-чуть. Даже пользу некоторую ощутил – ведь преподавателями были опытные, классные барабанщики. Потом Джордж отчего-то перестал ходить.в музшколу. Не то, чтобы времени не хватало…Просто взял и перестал. Не в кайф стало. К тому же репетиции в театральной студии немного этому мешали. В общем, не покатило.
Finita .Caramba. Coda.

Боб, когда узнал об этом, был не слишком доволен.
Но и не был особенно расстроен.

Джордж мне говорил, что никогда, совсем никогда, совершенно никогда не жалел об одном своем поступке – то есть о том, что покинул АКВАРИУМ..Ведь в его жизни появился театр. Совместить его и АКВАРИУМ было невозможно.Двух таких зверей незачем держать в одной клетке. Правда, особенной радости в связи с его уходом никто из группы не испытывал( и сам Джордж - тоже), хотя глубинную, истинную суть произошедшего все понимали. Быть может, лучше остальных это прочувствовал Боб. Он понимал, что путь к своим мирам не бывает прямым и ровным.

Без малейшей связи с вышесказанным нельзя не сделать общим достоянием высказывание одного идиота, который заявил однажды (точная дата этого высказывания неизвестна), что в развале лениградского рок-клуба виновата еврейско-аквариумная мафия. Когда Джорджу рассказали про эти дивные чудесные слова, был и удивлен, и зол немало, потому что терпеть не может никаких проявлений антисемитизма, и тем более, ежели они появляются в рок-н-ролльной среде. Боб, узнав об этом, заявил : «Высокий класс! АКВАРИУМ как аналог масонов. Польщен!».

На Алтайской Боб и Джордж нередко заходили в гости друг к другу. Даже часто.Так продолжалось из года в год, много лет подряд. Однажды Боб пришел к Джорджу – кстати, такими радостями –глупостями, как угощение друг друга чаем или кофе, они никогда не занимались. Правда, Джордж предполагает, что «угощательно-закусывательной» частью визитов, скорее всего, занимались мамы или бабушки. Итак, когда Боб пришел к Джорджу, то тот показал ему свое стихотворение, которое недавно написал. Боб тут же, сходу, сочинил песню, и спел ее, и она была записана на любительский пленочный магнитофон. Только запись за долгие и извилистые годы не сохранилась. Джордж помнит мелодию той, исчезнувшей песни. Оказывается, Боб тоже ее не позабыл, и даже впомнил - когда Джордж ему показал текст - это стихотворение. Только записывать заново не захотел. Наверное, он прав. Сложно теперь воскресить то, что жило и бурлило в доисторическом 1972 году.

В глазах твоих, уставших плакать
Я видел страх за завтрашний рассвет
К руке моей, слезой её закапав,
Прижалась ты, прекрасна как сонет

Как мотылёк, в огне свечи сгоревший,
Ты гибнешь, ангел света и добра.
На льду вдруг столько стало трещин
И тонет всё, надёжное вчера.

Тиши ночной обманчиво молчанье
И голоса полны печальных нот,
Оставил день нам звуки на прощанье
Бредущих по асфальту ног.

Эта песня не сохранилась..Немного жалко.
Только этот день - этот вечер- этот миг - этот взлет – все равно остался и сохранился навсегда.
Он никогда и никуда не уйдет.

Когда Боб с Джорджем пугали в детстве старушек в дворе своими «откровениями» про шизофренников и про многоликие маниакально – депресивные психозы, то примерно тогда… ну, или немного позже, в данном раскладе полицейско-ментовская точность особенного значения не имеет, - юный Пурушотамма умел издавать очень странный и специальный звук. С одной стороны, это немножко напоминало смех. Такой специальный смех - зевок с поскрипыванием, что-то вроде гортанного возгласа злодея-великана, страшно обрадованного тем, что он увидел сверху, с вершины своей жуткой горы очередную жертву, которая скоро попадет к нему в лапы. В самом деле, когда Боб этот звук издавал, то Джорджу было понятно, что друг его чем-то весьма доволен. А если хрипло-скрипучее сотрясание воздуха слышал кто-нибудь из других людей, то запросто даже могло возникнуть небольшое недопонимание. В дальнейшем, в будущем уже давно ставшим вчера, звук исчез.


ДВИЖЕНИЕ В СТОРОНУ ПРИМАТА И ДРУГИЕ

Он не дотянул немного до тех времен, когда начался АКВАРИУМ.

Джордж считает, что место обучения Боба – факультет прикладной математики в университете или примат, безусловно очень многим послужило для становления АКВАРИУМА. Больше чем Первый Медицинский, где несколько лет валял дурака Джордж. Ведь там, в Первом меде, ничего особенно аквариумно-полезного не происходило. Ну да, привез Джордж оттуда электрогитару для Боба; ну, пианист Вадим тоже там учился. А что еще-то? Больше ничего. Разве что некий студент по фамилии Вайшвилло – имя его как-то улетучилось из джорджевской памяти; быть может, Вайшвилло – и есть его имя, а не фамилия? Как бы там ни было, Вайшвилло, весьма в меру неплохо для тех лет осведомленный по части рок-н-ролла, больше всего любил говорить « в кайф» и, соответственно, «не в кайф». Часто смеялся, показывая не самые здоровые на свете зубы. В результате общение с Вайшвиллой дало жизнь одной специальной песне, которая звучит на «Искушении Святого Аквариума». Как ни странно, «Песню о кайфе» сочинил Джордж.

Который не слишком много придумал песен. Джордж считает, что если бы он даже не покинул аквариумные ряды в 1975-ом, то едва ли прославился бы в дальнейшем как выдающийся рок-композитор. В случае с песней про Вайшвиллу Джордж обошелся минимальным количество аккордов, да еще и спел. Боб относился к вокально-исполнительским джорджевским забавам с мягким дружеским пониманием. Много лет спустя даже был издан компакт-диск с абсурдистким доисторическим альбомом. Который несмотря на чудовищно-неповторимый саунд, не слишком большое исполнительское матерство и прочие специфические особенности, все равно является по-своему яркой и по-настоящему концептуальной психоделической пластинкой. Слушать ее, правда, не очень легко. Тяжеловато. Почти невозможно. Не все на это способны. Тем не менее, кто-то иногда все-таки осуществляет такие смелые эксперименты над собственным сознанием.

Записывался альбом «Искушения» на примате, где к тому времени Бобу удалось каким-то образом выхлопотать у университетского руководства под аквариумные нужды приличных размеров комнату рядом с актовым залом. Там помещался аппарат, и по вечерам можно было репетировать, потому что лекции в зале читались, в основном, только в утреннее и дневное время. Джордж обычно побыстрее откручивал свой учебный день в медицинском, и поскорее ехал на примат. Он вспоминает, что «Искушения» они с Бобом записали во время зимних каникул, за три дня. С помощью самопального микшера, который иногда пусть скверно, но работал. Аппаратчиком АКВАРИУМА в то время был Марат Айрапетян. Марат тоже учился на примате. Потом Марат женился на Липе (Ольга Липовская). Не очень долго продолжалось у них таинство брака. Потом - но не сразу! - Марат развелся с Липой и уехал домой, в Ереван.

В период заселения АКВАРИУМА на примат Боб и Джордж не только почти постоянно занимались своими аквариумными делами, но еще и разработали основные положения Теории Всеобщих Явлений. Как давно известно, ТВЯ «представляет из себя теорию, систематизирующую и объясняющую все факты жизни на основе их внутренней взаимоцелесообразности».

Родилась эта воистину универсальная теория на стыке «восточнолеруанского концептуализма, примитивного бретонизма и средненародного мифотворчества и предсталяет из себя строго научный фундамент для центральных логических построений». Основной материал ТВЯ содержится в двух статьях и двух теоремах. Центральное место занимает «Теорема о птице сжегшей землю». Она доказывается двумя постулатами. Первый – «Три равно восьми», а второй – это 2-й постулат Хамармера: «Хай-хед – это высокая шляпа о двух плоскостях». Большое значение в становлении ТВЯ имеют "теория двойного народонаселения" и исследовательская статья "О трудах академика Бурзуха". В последней рассматриваются градации окнооткрывания; о которых Бурзух писал: "Окна бывают открытыми, полуоткрытыми, полузакрытыми и закрытыми". Масштабность данного умозаключения не подлежит ни малейшему сомнению. Не менее серьезными и значительными были и другие исследования, возникшие в безграничных недрах всеобъемлющей Теории Всеобщих Явлений.

Ударную установку купили у группы САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. Володя Рекшан и его знаменитая группа базировались тогда в помещении какого-то НИИ на Суворовском, Джордж с Бобом туда подъехали и за триста рублей приобрели целую, вполне приличную (пусть и старенькую немного ) «кухню», на которой прежде играл Коля Корзинин.
Первое выступление АКВАРИУМА происходило в крошечном ресторанчике «Трюм» на Крестовском острове. Это была чья-то свадьба. Трудно вообще-то придумать группу более неподходящую для игры на свадьбе, только свадебный народ все равно вовсю веселился. Джорджу кажется, что Аквариум получил за эту игру пятьдесят рублей, не меньше. Совсем недурственно для тех времен..
Вскоре АКВАРИУМ снова играл на свадьбе.На этот раз в «Англетере». Качество исполнения оставалось примерно на том же уровне, зато у господ музыкантов появились ощущения самодостаточности и причастности к чему-то большему. И даже некоторой самореализованности.

«Через несколько лет ее у меня украли. Жалко. – вспоминает Джордж о своей ударной установке. – Правда, к этому моменту она мне была не очень нужна, все свои силы я тогда отдавал театру под руководством Эрика Горошевского, а в группе по имени АКВАРИУМ уже не играл».

Боб побывал в Сайгоне раньше Джорджа. Потом они поехали туда вместе. Параллельно в городе было еще несколько кофеен, в которых тоже собирались любители легкого неформального общения.. «Рим», «Ольстер», «Эльф», «Орибита». Кафе-автомат на углу Рубинштейна и Невского назывался «Ханой» или «Гастрит».АКВАРИУМ и его компания искали свой частный, камерный уголок, и в результате нашли небольшую кафешку на углу Литейного проспекта и улицы Некрасова. Назвали ее «Abbey Road». Некоторое время там, в «Аббатской дороге», принципиально собиралась вся аквариумная группировка, так была предпринята слабая попытка мелкой оппозиции Сайгону. Правда, Сайгон все равно победил. Неподалеку от «Аббатской дороги»,на Литейном, в большом дворе имелся уютный сад, он именовался «Пале-рояль». Только самым популярным садом все равно был Строг, волшебный строгановский садик на Невском, возле Мойки, он тогда еще не превратился в то, во что, к сожалению, превратился теперь.

Много лет спустя Джордж оказался в том здании, где раньше находились университет и АКВАРИУМ. Здесь теперь царствовала ужасающе-почтенная организация под названием областное правительство и множество более мелких, скучных контор.
Там, где раньше на первом этаже были сцена и большой зал, нынче поселилась банальная столовая. Скучно пахнет вторыми блюдами.
А в углу, где когда-то скрывалась от суетного мира священная комната АКВАРИУМА, стоят столы, ящики, перегородки…Как трудно поверить, что здесь удалось записать «Искушения Святого Аквариума», сорокапятку «Менуэт Земледельцу» и джем с группой ZA.
Джордж зашел в столовую, недовольно поглядел на изменившееся пространство, наспех сжевал какую-то стандартную еду и поскорее ушел. Больше никогда туда не возвращался. Даже если он оказывается иногда где-нибудь неподалеку, то все равно не тянет его больше к этому дому. В котором давным – давно, миллиард миллионов лет назад, начинался АКВАРИУМ .

Джордж однажды сказал: «Мне очень хорошо запомнилось, как Сева Гаккель неоднократно повторяет в своей аквариумно-биографической книге: «Мы были другими…».
Эти слова объясняют многое.
Да, в самом деле все мы были Другими. По отношению к большинству тех, кто живет рядом с нами. Мы ничем не лучше их, и они не хуже нас, просто мы в самом деле Другие, и поэтому у нас бывают разные «хорошо» и «плохо», мы по-разному оцениваем будущее и прошлое, мертвое и настоящее, доброе и тяжелое, холодное и черное. Иначе и не может, не должно быть.
Потому что мы – Другие.
Другие влюбляются и ссорятся. Другие работают, рожают, трахаются, ссорятся, мирятся, одалживают друг у друга то, что им хочется одолжить.
Другие курят траву, пьют чай, кофе и еще то, что им хочется пить.
Иногда Другие даже напиваются.
Зато некоторые Другие полностью завязали со спиртным.
Другие читают книги, болеют, смотрят фильмы, играют в шахматы, надевавают варежки – если зимой им холодно, сочиняют стихи и песни.
Другие ходят на концерты – желательно по знакомству и с проходкой, чем за живые деньги.
Покупают машины. Изнашивают джинсы. Покупают новые. Иногда эмигрируют. Иногда умирают. Другие совсем не ангелы, с ними происходит тоже, что и со всеми остальными людьми.
Или не происходит. Только они все равно - Другие.
В клане - в сообществе - в касте - в группе – в прослойке Других есть свои подразделения и градации, герои и монстры, романтики и упертые.
Свои Вайшвиллы и Раутбарты, свои Регины и Колесниковы. Свои Раппопорты и Козевы. Свои емалауты.
В анналах истории Гуры сказано – скорее всего, это справедливо, - что принц Горностай зиму любил больше, чем лето и в результате отправился в Челябинск не самолетом, а на поезде.

.Время от времени на Боба накатывало ( как бывает с любым пишущим, сочиняющим человеком), и тогда он хватал ручку, блокнот и начинал что-то записывать. Происходило это где угодно: в метро, на Невском, в саду, на лестнице, во дворе. Боб останавливался, садился – и писал..Все правильно, так и следует поступать, ведь когда тебя зовет к себе Муза, то ты не имеешь права не взять ее до конца или не в полную свою силу.
Несколько его древних набросков до сих пор хранятся в одном старинном джорджевском блокноте.

Пришел Файнштейн, он оставил за своей спиной вроде крутой состав - ПСИХОДЕЛИЧЕСКАЯ ФРАКЦИЯ. С появлением Михаила АКВАРИУМ – на тот период времени – вдруг обрел некоторую законченность и даже приблизительную завершенность.
В скором времени к АКВАРИУМУ подоспел и Дюша, который и так-то был рядом, просто не сразу до него дошло, что хватит уже ему разводить СТРАННО РАСТУЩИЕ ДЕРЕВЬЯ и давно пора занять свое законное место.
Аквариумное колесо закрутилось веселее и с еще большей скоростью.

Так начинался.АКВАРИУМ

Дополнительные ссылки:
Событие: 2008 4 апреля. Анатолий Гуницкий встретился с читателями в клубе «Книги и кофе»
Событие: 2008 май. "Мой сын БГ" книга мамы Бориса Гребенщикова

No documents found