Алексей ЗУБАРЕВ: «За расставаниями будут встречи» Гитарист «Аквариума» признался, что ему везет по жизни Алексей Зубарев – виртуозный гитарист, мудрый композитор, автор музыки к доброй сотне фильмов и сериалов, актер, педагог и много чего еще. Особенную известность ему принесло сотрудничество с режиссером Александром Велединским и, конечно, многолетняя работа в легендарном «Аквариуме». На минувшей неделе посетил нижегородский Центр культуры «Рекорд» с мастер-классом и концертом. А перед саунд-чеком корреспондент «НН» поговорила с ним на разные темы. Вся судьба – сплошной отбор - Алексей, с тем чтобы быть принятыми в состав известных коллективов, многие музыканты проходят жесткие кастинги. Было ли что-то похожее у вас в связи с «Аквариумом»? - Нет, ни на какие кастинги я никогда не ходил. Мне, наверное, повезло. Причем везло с самого детства. Я начал выступать на сцене и преподавать раньше, чем получил какое-либо образование: в 14 лет играл на стадионе в саксонской Швейцарии, а первые гастроли у меня были в 12 лет в ГДР. Тогда это называлось «дружба-фройндшафт»: имели место детские коллективы, пианисты и гитаристы, которые гастролировали, и, быть может, мы не так хорошо играли, но нас «толкали», нам давали возможность. Мне вообще везет по жизни все время: например, совершенно, абсолютно случайно познакомился с вашим земляком, Александром Велединским. И в 2001 году он позвал меня композитором. Почему это произошло? Позже, кода мы с ним говорили об этом, он вспомнил, что мы просидели с ним вместе, общаясь обо всем на свете, целый вечер – и сказал: «Ты один тогда не стал со мной спорить о том, что кино может быть и совсем без музыки». А через два дня после того он пригласил меня в Москву к Тодоровскому в качестве автора музыки к его первому сериалу «Закон». Наверное, этот разговор представлял собой какой-то кастинг! Но вернемся к «Аквариуму». Полагаю, если ты первый раз не пришелся ко двору, то тебя во второй раз наверняка не позовут (Алексей Зубарев работал в коллективе с 1992 по 1997 год, ныне играет в нем с 2013 года. – М.Ф.). Меня позвали. А то, что мы расходились, и по сей день иногда расстаемся – так это просто не совпадают какие-то порывы и настроения, потому что все мы люди и работаем чуть в разном ключе. Я уходил в разные проекты. С одной стороны, неудобно терять постоянную работу, постоянных партнеров, но, с другой стороны, каждому требуется индивидуальное развитие и движение вперед. Зрителям из зала может казаться, что в коллективе кто-то главный, а кто-то на вторых ролях, но внутри, у нас – совершенно другое видение: мы друг друга уважаем, знаем кто как работает и кто у нас с общего согласия играет короля. Как профессиональные актеры в театре: кто-то должен играть роль подающего чай, причем этот кто-то вполне может быть народным артистом, и в этом нет ничего страшного. В конце концов, людей, умеющих делать свое дело хорошо по-настоящему, не так много вообще. Я параллельно с работой в «Аквариуме» работаю в детском театре: надеваю шапку сосны и сижу себе импровизирую; аккомпанирую немому кино; пишу музыку к документальному и художественному кино… Словом, сама жизнь – это, наверное, и есть тотальный кастинг. Другое дело, что людям, которые только начинают свой путь, тяжело понять, что придется идти долго. Не так, чтобы «вот я пришел в прекрасный именитый коллектив, меня приняли – и жизнь началась». Тебя могли позвать на один вечер, продудеть три ноты в восьмом номере, это вполне естественная вещь. А по-серьезному войти в историю получается не сразу, особенно инструменталистам. Конечно, поющим барышням проще: они сразу выходят в солистки, но то, что их взялась раскручивать большая фирма, это еще ничего не означает. Из тебя могут сделать однодневную историю – и все на это кончится. А все остальное нарабатывается годами. Думаете, когда я выступал в 12 лет, понимал, что происходит? С тех пор мне пришлось поучиться на педагога, на дирижера, на то-се, поруководить оркестром и театром, поработать в училище педагогом, аранжировщиком и всем остальным… и вот, когда ты – кинокомпозитор со ста фильмами, тебе проще играть на гитаре в коллективе, потому что ты уже, в общем-то, не совсем гитарист. Потому что в этом коллективе надо не просто играть, но что-то такое добавить. Если бы здоровье мое было бы получше, если бы не так болели руки и все остальное в силу многолетней нещадной эксплуатации, я бы играл на виолончели, на флейте и много на чем еще, но теперь я играю только на гитаре, причем и это-то стараюсь делать как можно меньше. А тем людям, которые стараются пройти кастинги, скажу только одно: ребята, приготовьтесь. Скорее всего, будет мотать и вверх и вниз, будут взлеты и падения, вас будут выгонять и говорить вам слово «бездарь». Я получал штамп профнепригодности несколько раз в жизни. В 14 лет мне в одном учебном заведении сказали: молодой человек, никогда не идите в музыку! А я потом в этом заведении преподавал много лет, и даже получил там звание педагога-новатора. Просто в 14 лет я уже наслушался «Битлз» отошел от классики и писал песни, двигаясь в свою сторону. И имел наивность эти сочинения показать тому, кто оценил меня в сравнении с творчеством Соловьева-Седого. Который, кстати, мои песни тоже слушал, и сказал, что они неплохи, и еще – цитирую – «этот мальчик будет долго на сцене». Дело в том, что Василий Иванович постоянно появлялся в нашей школе, потому что в одном классе со мной учился его внук. Словом, категоричность оценок будет на каждом шагу! И к этому надо приготовиться, потому что тебя будут шпынять, и будет казаться временами, что ты никому не нужен, и первый продюсер тебя бросит и выкинет… (усмехается). Это нормально! Просто и естественно - Расскажите, пожалуйста, про «Аквариум» поподробнее. Что там за кухня музыкальная, как все рождается, записывается, если не секрет. - Не секрет совершенно. Просто есть такая фраза: «Всей правды про Аквариум никто никогда не расскажет». И не потому, что это секрет, а потому, что… представьте, что вы стоите в Нью-Йорке с его небоскребами. И вы в принципе не можете увидеть его целиком, ну разве что эдак хитро обойдя его сбоку и немного сверху. Так же и с «Аквариумом». Мы не считаем себя членами группы, но просто как-то естественно оказываемся в «Аквариуме» – и все. Мы с Борей так, неспециально, и познакомились. Он приглашал мою группу, «Сезон дождей», с собой на гастроли. У него было «Кино» для внутреннего употребления и «Сезон дождей» - для международного. Это была инструментальная группа, мы играли в кингкрмисоновском направлении, выступали, в основном, в Прибалтике, и я все никак не мог понять, как Боря собирает свой состав, хотя вокальная музыка меня не интересовала. Мы с Борей вообще-то родились в одном роддоме, жили на одной улице, и у нас всегда была возможность о чем угодно поговорить. И мы, встречаясь, много говорили. Потом я понял, что у него с составом бывают проблемы, а у меня бывают проблемы с музыкой. А потом как-то я ехал в поезде на «Утреннюю звезду» с Илоной Броневицкой в качестве сессионного гитариста. И встретил «Аквариум», - тогда это был «БГ-бэнд» - и Борис сказал: «Да что ты туда едешь, давай лучше с нами на студию, запишем «Русский альбом». Я сыграл с Илоной, причем, как всегда, опоздав на выступление – и поехал к Боре. И остался, потому что я с ним говорю на одном языке. И пусть когда-то мы говорили пафосно, например, у Бори была фраза «Мое сердце пахнет, как Невский проспект», - но все мы ведь реально с одного перекрестка. Невский, Коломенская, Восстания, Маяковского: мы все там выросли, в одни и тех же дворах, и роддом этот, Снегиревка, там же располагается – в какой-то момент выяснилось, что пятеро из семи наших музыкантов на сцене родились именно в нем. Боря старше меня на пять лет, но когда мы стали выяснять какие-то моменты музыкальной биографии, выяснилось, что гитару в руки мы с ним взяли в один и тот же месяц, практически одновременно начали слушать битлов… Конечно, есть и большие расхождения, но, как говорит Сева Гаккель, «наших там уже больше, чем здесь». Словом, как у Бори складывается, получается состав – я не знаю. Он просто слышит, что сейчас нужна какая-либо конкретная краска, что чего-то в звучании не хватает и надо это что-то добавить, и если он посчитает нужным, то, возможно, придется добавить детский хор или целый симфонический оркестр. Причем произойдет это не для того чтобы выпендриться и сыграть, как великие, с оркестром. И оркестр не будет заменять электронное звучание, растягивая «картофелины» на несколько тактов – он будет делать то, что не можем сыграть мы по объективным причинам. Не слышал? Сыграем! - А как рождаются песни? Бывает ли такое, что приходит, скажем, БГ на репетицию и с порога кричит: «Чуваки, я песню сочинил!» и начинает ее тут же наигрывать? - Запросто. Только он не предупреждает, что песню сочинил, а просто играет. Может и прямо на концерте заиграть абсолютно новую вещь. Потом он, конечно, скажет: «А вот здесь надо подумать, а вот в этом месте, может, сделать вот это и это», и потом не играть ее месяц. Или посидеть с ней, повозиться, переписать, потому что «не пошла», не понравилась. Любит перед выступлением сказать нечто вроде: «Я тут вспомнил две песни, которые ты точно никогда не играл и даже не слышал – так вот, сегодня мы их сыграем!». Так было с песней «Каменный уголь», например: помню, мы играли с ним вдвоем концерт, и вот Боря принялся за длинное вступление с ситаром и прочими прибамбасами, и я понимаю, что это вступление может принадлежать много чему, перебираю в памяти все возможные варианты – но тут начинается совершенно другая, действительно незнакомая мне вещь. Что тут делать? Импровизировать! В общем, у Бори полно абсолютно спонтанных вещей. Он ведь математик по складу своему – учился в математической школе и если не ошибаюсь, затем получал специальность в области матстатистики. У него есть склонность к запоминанию, собиранию, систематизированию имен, стилей. Он слушает очень много музыки – это его стихия - и прекрасно понимает, куда, в какую сторону в данный момент его сочинение должно пойти. Это происходит на уровне каких-то интуитивных вещей. Все-таки, понимаете, мы ж не устоявшийся жанр. Как только рок становится классическим, он перестает быть рок-н-роллом и вообще чем-либо. Потому что иначе биг-бэнд с певцом вышли и получился концерт Фрэнка Синатры: всё отлично, все поют уже 50 лет одно и то же нота в ноту, все известно. Это очень красиво, все очень хорошо, но в этом нет уже какого-то внутреннего порыва. И я так радуюсь, что у Бори это есть, какой-то рывок, движение… – Много лет играя с «Аквариумом», а потом переключаясь на другие проекты, вы ощущаете разницу в уровне, профессиональном подходе? – Конечно, все это истории разные, в том числе по подходу. Но у него, конечно, уровень очень серьезный. У него и личная прочность невероятная, и есть тот подход к концерту и к любому событию, которого нет у абсолютного большинства музыкантов. Боря близок к очень категоричному, жесткому подходу – доделать до точки, до возможного максимума, до предела. Он единственный человек, который – сколько я уже на сцене? Лет 45? – ни одного своего концерта не бросил, потому что ну не может он спустить его на тормозах. Как другие: ну, сегодня что-то у меня не пошло, что-то у вас не катит, ну и ладно, аплодисменты, мы ушли. Нет, он будет переть, играть без антракта три часа, три с половиной, пока профессиональными методами, мистическими, артистическими, какими угодно - не добьется того ощущения, которое ему нужно. – В 80-90-е годы у музыкантов не было нынешних технических возможностей, но от Гребенщикова буквально сияние исходило, и количество фанатов зашкаливало… – Вы представляете, сколько он сыграл квартирников? Я думаю, он получил свои дивиденды в основном не за счет концертов в больших залах, а потому что играл по квартирам, на крыше, в мастерских у художников, где угодно - на 50 человек, на 20, а бывало и для пяти… Для десяти человек, иногда с толпой, иногда и вдвоем. Ему необходимо близкое общение. И сейчас он не терпит, когда большое расстояние до зрителя. Если в зале, где будет концерт, есть оркестровая яма, он говорит так: либо людей туда пустите, либо закройте, чтобы мы встали на край. – Он летом приезжал в Нижний с концертом и играл в кафе. Это нормальная ситуация? – Да, это часто происходит. На улицах, в кафе – это совершенно нормально. И мы много так играем. Только что в его школе играли. Он собрался, я ему говорю: что ты один поедешь? Давай пошумим. Сын его собрался и тоже приехал с перкуссией, и прекрасно втроем поиграли. У Бори нет такого ощущения, что он пошел тяжко работать: он радуется любой возможности поиграть. Нам уже некогда лениться… – Банальный, но всегда актуальный вопрос: как, по-вашему, жив ли рок-н-ролл? – Ну, мы держим его, стараемся. Так же как и буддизм жив, и христианство, сколько бы патриархов ни сажали… Через ругань и радость – С Велединским вы уже сотрудничаете лет пятнадцать. С чего началась ваша творческая дружба? – С сериала «Закон». Это был 2003 год или 2002-й. Я работал с его бывшей женой, режиссером-документалистом Леной Площанской. Она нас и познакомила. Мне с Сашей было интересно, я люблю кино с детства. Но его фильмов я тогда не знал, да у него тогда и всего-то была одна короткометражка - впрочем, с которой он победил в Каннах. А я тогда занимался документальным кино, делал сериал «Опера» и уже мало играл на сцене, в основном сидел дома и писал музыку с утра до ночи. Мы с Велединским на сериале очень жестко общались, часто не понимали друг друга, останавливали смены, так что останавливалась работа. Мы могли обсуждать какую-то сцену по восемь часов! Если бы продюсером был не Тодоровский, нас бы обоих выгнали бы взашей, потому что мы затянули сдачу «Закона» на несколько месяцев. Саша вместо 24 серий сделал 23, причем одну серию целиком переснял, а музыку мы переписали почти всю от начала до конца, потому что он принял ее еще до фильма. Это была та ли еще эпопея! – И «Живой», и «Географ глобус пропил» - очень музыкальные фильмы. Они потрясающе звучат. Как вы вникали в это дело? – Через «терки», через ругань, через радость. Но это тоже какое-то генетическое восприятие на уровне совпадений с режиссером. Мы с Велединским ровесники, оба в одном и том же возрасте читали какую-то запрещенку, Солженицына например. С другой стороны, мы разные. Он совершенно не читает никаких западных вещей, я учился в школе, где половину предметов на английском преподавали. Он в прошлом - инженер, жесткий нижегородский мужик, я - маленький тихий петербургский мальчик. Но, с другой стороны, я могу понять, о чем он говорит, и все его странные штуки где-то во мне сидят. И, видимо, неслучайно он прямо так сказал мне: в «Кейптаунском порту» ты можешь что угодно сделать. – А этот фильм уже снят? – Нет, пока на стадии съемок, но, думаю, готово процентов 80. Моей музыки там, скорее всего, не будет, потому что в фильме звучат две очень известные песни, а плетью обуха не перешибешь. И в титрах лучше свою фамилию не ставить, даже если с этими песнями много работал - потому что это хит масштаба столетия, что с ним соревноваться? Классика и классика, а я тут ни при чем. Иначе получится ситуация, как во время работы с детским хором на съемках «Кейптаунского порта». Начали мы петь собственно песню «В Кейптаунском порту», и мне дети говорят: «О, так это вы написали?» (автор этой песни, в оригинале носящей название «Бай мир бисту шейн» - Шолом Секунда. – М.Ф.). Представляете? Я понял, что чуть было не оказался в дурацкой ситуации; меня могли заподозрить в том, что я хотел присвоить чужой хит! Мария ФЕДОТОВА. Фото Александра ВОЛОЖАНИНА. 28 сентября 2016 http://www.nnews.nnov.ru/news/2016/09/28/48878/
Дополнительные ссылки: Событие: 2016 20 сентября. Алексей Зубарев в ЦК "РЕКОРД"г.Нижний Новгород Персона: Зубарев Алексей Павлович