Запредельная территория - Я хорошо помню свои ощущения, когда слушала «Серебро Господа моего» в 80-е годы. Это было пограничное состояние между желанием оказаться в храме и пониманием того, что это невозможно в силу разных причин. Слова работали каким-то особым образом?
- Язык Гребенщикова мне никогда не был понятен до конца. Он действовал, как анестезия, я десять лет провел с ним тет-а-тет, был первой инстанцией, которой он пел каждую новую песню в течение всего этого времени. Я сразу проваливался, слушал, но не слышал. Не мог понять, понравилось мне или не понравилось. На пятый раз песня становилась привычнее, ты начинал в этой песне пытаться видеть свою линию. Какое-то созвучие, какое-то сочетание - на ощупь.
Иногда чувствовал, что песня остается в стороне. В «Аквариуме» никогда не было аранжировок. Каждый из нас в каждой из песен искал самого себя. Ты становился частью песни, а образность - твоим языком. Это был код доступа. Ты попадал в эту среду, и ты на каком-то подсознательном уровне мог пользоваться этим языком. Я могу процитировать любую песню Гребенщикова, потому что они в подкорке. Но о чем эта песня, сказать не могу. Так же не могу понять, о чем песня «Серебро Господа моего», но она у меня вызывает правильные ощущения, ощущения сопричастности, соучастия. И это дает какую-то полноту.
-Ваша виолончель сливалась со звучанием голоса Гребенщикова…
- Я в свое время обратил внимание на то, что звук моей виолончели очень хорошо сочетается с его голосом по фактуре. С академической точки зрения, мое звукоизвлечение было не правильным. Но по моему мне удавалось необычным образом оттенять голос Гребенщикова, и приводить свой звук к этому знаменателю. К сожалению, все оборвалось, я это разрушил своим уходом.
- А почему Вы ушли?
- Когда группа достигла пика ее признания, когда мы достигли стадии ОСУЩЕСТВЛЕНИЯ, я потерял интерес. Почувствовал, что мой путь другой. Наверное, в этот момент я был на один шаг ближе к Церкви, но почему-то не в Церкви. Это было недопониманием, недоразумением, в том смысле, что мой разум не мог это вместить. Состояние, в котором я себя тогда ощущал, было очень уверенным, оно давало силы чувствовать себя человеком прочно стоящим на ногах. Но оно было очень самонадеянным, я бы даже сказал надменным. Этот период был колоссальным испытанием на прочность, и только значительно позже я узнал, что это называется гордыней.
- Какие у Вас были ощущения после ухода?
- Иногда люди находят, как две половинки, друг друга. Мы с Гребенщиковым абсолютно совпали, получалось так, что я являлся неотъемлемой частью группы. Но выяснилось, что эту часть очень легко можно вычесть, и возможен другой сценарий. То есть это была моя очень большая иллюзия… Да, я мог бы продолжать музицировать с «Аквариумом», иметь стабильное благополучие. Но… предпочел уйти.
И сейчас понимаю, что это правильно: я не смог бы продолжать физически существовать в мире «Аквариума». Сейчас это другая группа, очень добротная. Хорошие музыканты, но это разные люди разных поколений, которые играют в игру под таким названием. -Всеволод, вы написали книгу «Аквариум как способ ухода за теннисным кортом», которую несколько раз переиздавали. Что это за место обитания – корт?
- Книгу написал, но я не писатель: просто не справился с искушением избавиться от того, что еще удерживала память. Написал все, что думал, как поток сознания, в этом оказалось для определенных людей много неожиданного: я испортил отношения с 90% людей, которых считал своими друзьями…
- Где же этот корт?
- Это место - не совсем теннисный корт, хотя вроде бы так называется и так выглядит. Никто и никогда здесь в теннис не играет. Старый корт принадлежит частному мотелю в районе Лисьего Носа. Я однажды там появился, да так и остался и стал за этим кортом ухаживать.
- Владелец предлагал вам зарплату?
- Я отказался… Понять, что все это значит, невозможно. Администрация мотеля уже несколько лет наблюдает за мной и моими друзьями, которые ко мне туда приезжают в гости. Но что такое мотель – эта остановка в пути. Трудно себе представить, что кто-то, путешествующий из Финляндии в Петербург, остановившись здесь на ночь, захочет поиграть в теннис. Это дает нам право обосноваться на корте и жить «в ожидании Годо». Помните такую пьесу? То есть абсурд ради абсурда?
Или та же тема в фильме «Пустыня Тартари», действие которого происходит в пустыне в заброшенном гарнизоне, между двумя государствами. Гарнизон живет по инструкции, в которой сказано, что однажды нападут варвары. Но ничего не происходит, обычная жизнь, муштра. Главный герой все время смотрит в бинокль, ждет варваров, стареет, думает о том, что враг вот-вот должен появиться. Это кончается тем, что он сходит с ума и уходит воевать якобы с варварами, а на деле - воюет сам с собой. Вот и я сижу в ожидании «мистического теннисиста». И при этом очень кропотливо поддерживаю этот корт в рабочем состоянии. Это нечто иррациональное, не укладывающееся ни в какие рамки.
И я не вижу разницы в том, чтобы играть на виолончели в известной группе или укатывать поверхность теннисного корта тяжелым ручным катком. Но дело вовсе даже и не в корте, могло быть что-то другое. Для меня важен сам подход к тому, что ты делаешь, и как ты это делаешь. Я уже давно могу жить без этого несчастного корта, но по-прежнему продолжаю “ухаживать” за ним, но теперь уже только для того, чтобы в течение всего лета моя дочь могла быть за городом.
https://www.bcex.ru/zapredelnaya-territoriya
Дополнительные ссылки: Персона: Гаккель Всеволод