Александр Кушнир «АКВАРИУМ»: ГЕОМЕТРИЯ ХАОСА А. Кушнир. М. : Издательство «Омега-Л» : METAMORPHOSES, 2023. 304 с.: ил. В большинстве своём мифы повествуют о том, как рождаются миры: как из непредсказуемого хаоса возникает стройный космос. Книга Александра Кушнира тоже посвящена основному космогоническому процессу — в ней подробно и скрупулёзно, с привлечением неожиданных свидетельств и не публиковавшихся прежде документов повествуется о том, как из ленинградского сумбура и бардака во дворах-колодцах и охтинских катакомбах появился уютный архипелаг смыслов под названием «Аквариум». Возникла группа, которая уже давно является таким же фигурантом мифологии города на Неве, как Медный всадник или легенда о зайце, давшем своё видовое имя острову, где расположилась Петропавловская крепость. Настоящий материал произведён иностранными агентами либо касается деятельности иностранных агентов: Бориса Гребенщикова, Андрея Макаревича, Артемия Троицкого. © Кушнир А. И., 2023 © Боева Б. Н., дизайн и вёрстка, 2023 © Комардин К. Ю., иллюстрации, 2023 © Издание. ООО «Издательство «Омега-Л», 2023 ISBN 978-5-370-05315-3 СОДЕРЖАНИЕ Второе стеклянное чудо (предисловие) 8 Часть I. ХРОНИКА ОЗАРЕНИЙ (1965—1978) Невинные игры 12 Одиночки с гитарами 19 Гармония пространства 25 Песни в пустоту 32 Life on Mars? 39 Теория мелкой рыбы 48 Метаморфозы графа Диффузора 56 Партизанская культура 65 Чудеса красоты 73 Трудности перевода 82 Часть II. МЕЖДУ МИФОМ И РЕАЛЬНОСТЬЮ (1979—1983) Анархия в Тбилиси 96 «Когда-то в «Известиях» появилась статья, что где-то в Петрозаводске обнаружили летающую тарелку, — рассказывал лидер «Аквариума» (Борис Гребенщиков, признан иноагентом, — Forbes Life). — Я был в диком восторге, потому что ощущал: ура, это наши прилетели! Все, что не было связано с совком, для меня казалось «нашим». Я этому обстоятельству страшно обрадовался и написал песню, которая первоначально заканчивалась словами: «если бы тарелкой был я — над Петрозаводском не стал бы летать никогда, над этим дерьмом не стал бы летать никогда». Естественно, потом мне пришлось какие-то фразы сделать более цензурными, иначе было бы совсем плохо». В течение нескольких месяцев «Аквариуму» удалось зафиксировать новые песни на кассетный магнитофон. Наивная, но при этом очень светлая и пронзительная запись из семнадцати треков была сделана на Каменном острове и впоследствии не распространялась. И только недавно в интернете появился т.н. «Неизданный альбом», в который вошли, в частности, песни «25 к 10» («Я инженер на сотню рублей…») и протопанковские «Герои» и «Марина». Любопытно, что это была последняя сессия «аппаратчика Марата», который вскоре уехал в родную Армению. «Тогда нам казалось, что многое уже возможно, и благодаря общему бардаку жить стало легче, — писал мне в 2019 году звукорежиссер «Аквариума». — Отсюда яркие цвета и веселые лица на фотографиях. Концерты, поездки, Yellow Submarine в Таллине — казалось еще чуть-чуть, и мир изменится. Я сидел в «Сайгоне» и спокойно читал книгу Хендрика Смита The Russians, после чего переехал в Ереван. Впоследствии мы с Борей переписывались, присылая друг другу по три письма в неделю. И если он вдруг умрет раньше меня, я опубликую эту графоманию. Наверное, ее на пару томов хватит». Перед отъездом Марат успел смотаться на несколько иногородних сейшенов, но не успел принять участие в московском концерте «Аквариума», организованном рок-критиком Артемием Троицким в ноябре 1979 года. «К этому времени наш стиль принципиально поменялся, и мы перестали быть тихой акустической группой, — объяснял Дюша. — Мы стали играть странную музыку, которую кто-то называл «панком», а кто-то «жестким демоническим роком». Все это звучало сочно, динамично и эмоционально, отличаясь даже от андеграундного авангарда». В истории «Аквариума» это оказался переломный момент, и для таких тектонических сдвигов должен был появиться весомый повод. Имитируя работу в унылом научно-исследовательском институте, Гребенщиков по-прежнему слушал много музыки и в какой-то момент четко уловил стагнацию в современной культуре. «В конце семидесятых я начал разочаровываться в положении вещей в роке, — объяснял позднее Борис. — Я помню первый сокрушительный удар по моей вере, и это был альбом группы Uriah Heep, который назывался Magician’s Birthday. Я поставил пластинку на проигрыватель, посмотрел на великолепную обложку и стал ждать очередного духовного откровения. Вместо этого я услышал полную чушь. Меня обманули! Я был готов к пророчеству, но оказался поражен абсолютной глупостью. Разочарование росло во мне, и поэтому, когда в Англии появился панк, я всей душой приветствовал его». После таких внезапных озарений Борисом были переаранжированы «Блюз простого человека» и «Летающая тарелка», а также акустические «Герои» и «Марина», у которой оказался откровенно криминальный текст: «Марина мне сказала, что ей надоело, / Что она устала, она ох…ела, сожгла свой мозг и выжгла тело…» Звучание группы было «утяжелено» джазовым барабанщиком Евгением Губерманом, который до этого уже несколько раз выступал с «мозговыми рыбаками» в рамках проекта «Вокально-инструментальная группировка имени Чака Берри». У университетских знакомых Борис купил электрическую гитару и на концертах выставлял звук со значительным перегрузом. Кроме того, юный Фагот в корне изменил свои партии, издавая дикие звуки — как правило, перпендикулярно основной мелодической линии. На концерте в Москве «Аквариум» устроил небывалый перфоманс, не вписывающийся в традиции столичной рок-сцены. Настроив гитару, бородато-джинсовый Гребенщиков надел темные очки и загадочно произнес: «Наш ансамбль состоит при Доме культуры металлического завода. Мы играем для рабочих, и им эта музыка нравится». Затем «Аквариум» резко «включил пушки»: «Летающую тарелку», «Герои» и «Блюз свиньи в ушах». Звук на сцене несколько раз отключался, но это никого не смущало. Квинтэссенция наступила на «Блюзе простого человека», который превратился в настоящую деструкцию — с истеричной флейтой, атональной виолончелью, безумной партией фагота, минималистичным басом Михаила «Фана» Васильева и чудовищным скрежетом гитары. За этой вакханалией в духе Sex Pistols наблюдали концертный промоутер Костя Моисеев, идеолог «Арсенала» Алексей Козлов, звукорежиссер «Машины времени» Саша Катамахин, журналисты Александр Липницкий и Андрей Гаврилов, магнитофонный «писатель» Саша Агеев, а также музыканты групп «Сиполи» и «Последний шанс». «Я познакомился с «Аквариумом» при посредничестве Андрея Макаревича (признан иноагентом, — Forbes Life) и сразу пригласил их на рок-фестиваль в Черноголовку, — писал рок-критик Артемий Троицкий в московском самиздатовском журнале «Зеркало». — За три дня до предполагаемого события фестиваль был прикрыт, но я все-таки привез музыкантов на двадцатый этаж комбината редакции «Молодой гвардии». Получилось стихийное выступление с полуакустическим-полупанковым репертуаром. И когда Гребенщиков запел: «Вчера я шел домой, кругом была весна, его я встретил на углу и в нем не понял ни хрена», я поежился от сладкого ощущения, что впервые слышу натуральный рок на русском языке… Вскоре я пригласил их на всесоюзный фестиваль рок-музыки в Тбилиси». После концерта в «Молодой гвардии» «Аквариум» словно вынырнул из облаков местечковых баек в журнале «Рокси». А после выступления в Тбилиси его реальная история — а значит, и мифология — вышла на совершенно новую орбиту. В биографии любой культовой рок-группы присутствуют один или два концерта, которые принято считать «главными». Для Doors — это Нью-Хейвен, у Rolling Stones – Альтамонт, а у «Гражданской обороны» — скандальный дебют в ДК Чкалова, после которого в ходу еще долгое время был народный афоризм: «панк-рок существовал в СССР ровно двадцать минут — во время концерта Егора Летова в Новосибирске в 1987 году. Все остальное — это уже постпанк». Для «Аквариума» подобной «точкой невозврата» стал нашумевший концерт на фестивале «Весенние ритмы» в Тбилиси. В грузинскую столицу бэнд отправился в идеальном составе, с джазовым барабанщиком Женей Губерманом, который заменил выступавшего в Москве Майкла Кордюкова. Все в группе прекрасно понимали масштаб грядущего события и основательно к нему готовились. В марте 1980 года на фестиваль «Весенние ритмы» прибыли ансамбли со всей страны: эстонский «Магнетик бэнд», латвийский «Сиполи», джаз-роковый «Гунеш» из Ашхабада, множество закавказских рок-ансамблей, а также «Машина времени», «Автограф» и «Удачное приобретение». На этом пестром фоне «Аквариум» выглядел «темной лошадкой» — вроде бы акустическим ансамблем с флейтой, фаготом и виолончелью, приехавшим поучиться уму-разуму у корифеев жанра. «Однако люди, пригласившие нас на фестиваль, плохо понимали, с кем они связались», — ухмылялся Гребенщиков. Подвох состоял в том, что ленинградские музыканты направлялись на это мероприятие не просто в роли участников фестиваля, а «с ножом в кармане». Как упоминалось выше, в тот период они плотно «подсели» на лучшие образцы панка и анархического рока. «Наш эквивалент панка — это освобождение сознания от привычной мысли, что над нами стоит большой аппарат, — провозглашал в те времена идеолог «Аквариума». — Панк — это большая энергия и стремление к непривычным, неортодоксальным звукам. Панк включает в себя, в частности, неправильное пение и неправильную игру». Перфоманс «Аквариума» состоялся на третий день фестиваля, и начался с псевдоиндуистской инструментальной импровизации «Микроб», которую группа исполняла втроем: виолончель, фагот и флейта. Потом на сцену вышли остальные музыканты, и дальше революционеры из Питера выступили секстетом — в том же составе, что и в Москве. «Судя по реакции зала, я почувствовал, что все находятся в некотором шоке, — рассказывал Борис спустя годы. — Женя Губерман кричит Фану: «Блюз свиньи в ушах» давай!», а я говорю: «Может, не надо?»… Помню, что мне было очень страшно». Дальше началась тяжелая мистика — ленинградские ребята заиграли монотонный рок в духе The Velvet Underground: нервную «Марину», морозящую кожу «Минус тридцать» и новую композицию «Кусок жизни», в которой Гребенщиков и Гаккель с нездоровым блеском в глазах вопили в микрофон: «Пока я не вышел в-о-о-он». В зале царило жутковатое напряжение — словно грузинскую интеллигенцию подвергли атаке из генераторов отрицательных ионов, которые уже тогда применяли концептуальные арт-провокаторы из английской группы Throbbing Gristle. «Половины не случилось, если бы не Женька Губерман, — утверждал Гаккель. — Он играл, как Кит Мун — стоя за барабанами. Барабаны были туркменской группы «Гунеш», и почему он их не разбил, мне до сих пор непонятно». Сам Севка тоже оказался парень не промах. На «Летающей тарелке» он попытался уничтожить виолончелью катающегося по полу Гребенщикова, который злобно кусал вертевшийся над головой смычковый инструмент… В воздухе ощущался запах бунта — в итоге в зале включили свет, в динамиках предательски зафонило, а жюри во главе с композитором Юрием Саульским демонстративно покинуло зал. После этого судьба «Аквариума» была решена, окончательно и бесповоротно. В тот мартовский вечер зрители покидали здание госфилармонии с вывернутыми набекрень мозгами, тщетно пытаясь уловить тайный месседж «Аквариума». Что это за странная группа и непонятная летающая тарелка, нарушающая закон всемирного тяготения? Может, мы чего-то не знаем? Кто такая, прости, господи, Sweet Jane? И что им нужно было съесть на завтрак, чтобы написать «Блюз свиньи в ушах»? Спустя сорок лет мне удалось отыскать очевидца, который успел запечатлеть этот концерт на фотопленку. Семидесятилетний Константин Кохреидзе уже давно не живет в Тбилиси, но умудрился сохранить все фотографии, сделанные во время данной акции. «Впечатления от «Аквариума» были настолько необычными, что многие в зале решили, что ленинградские музыканты исполняли не свои песни, а чужие, — объяснял мне Кохреидзе. — Мол, наши группы не могут так круто сочинять и играть панк. Это было просто фантастическое зрелище, и мы в Тбилиси, насмотревшись всякого джаза, такое видели впервые. Один из моих друзей подбежал ко мне, и у него от восторга изо рта капала слюна. И он тут же рванул за кулисы, чтобы пригласить музыкантов к себе в гости. Его восхищению их смелостью не было предела». Примечательно, что фокусы Гаккеля с виолончелью имели непредсказуемые последствия. Спустя несколько дней группа выступила в цирке города Гори, расположенном неподалеку от места, где родился «вождь народов» И. В. Сталин. «Администратор цирка был с самого начала профессионально холоден, — вспоминал Дюша в своих мемуарах. — Но одно выражение он себе все-таки позволил: «Делайте что хотите, только «смичек в жопа не надо». Над смыслом этой фразы не первое десятилетие бьются опытные аквариумисты, но ее разгадка еще впереди». Как известно, этот концерт снимался финским телевидением, которое в Грузию авантюрно пригласил Артемий Троицкий (признан иноагентом, — Forbes Life). Их фильм про рок-фестиваль в Тбилиси доступен в интернете, и в нем есть немало ярких эпизодов — начиная с барабанного соло виртуозного Рашида Шафиева («Гунеш») и заканчивая фрагментом концерта «Аквариума» в Гори. «Мы возвращаем року его первородный смысл», — тяжело дыша после этого выступления, вещал в телекамеру Гребенщиков. Все его «мартовские тезисы» звучали тогда крайне убедительно… Как гласит история, перфоманс «Аквариума» должны были снимать еще в филармонии, но у человека с камерой в ужасе от увиденного свело руки, и он не смог нажать кнопку. У финнов оператором работал чилийский парень Кристиан Вальдес, который и запечатлел бесценные кадры. После фестиваля Борису удалось разыскать где-то на юго-западе Москвы этого человека — вместе с пленкой из семи композиций, которая ушла гулять в народ в виде стихийного бутлега «Live in Гори». В таком виде этот концертник циркулировал среди фанатов группы, пока не попал в 1981 году на первую сторону легендарного альбома «Электричество». Позднее Гребенщиков неоднократно вспоминал о фестивале с огромной теплотой — в частности, в неопубликованных черновиках для самиздатовского журнала «Рокси»: «Накануне отъезда из Грузии у нас собрались представители, наверное, всех рок-групп. В номере у «Аквариума» был единственный (неработающий) холодильник, и с самого утра он был набит вином и водкой. Я смутно помню, что там происходило, но все было очень шумно и весело. Такой хороший ненапряженный бред». Действительно, на втором этаже гостиницы «Абхазия» творился полный беспредел. У доверчивых Фана с Губерманом были украдены из номера личные вещи, а клавишник «Сиполи» периодически палил в окно из стартового пистолета. По коридорам хмурой тенью бродил Гуннар Грапс из «Maгнетик бэнда» и задумчиво исполнял на губной гармошке блюзовые стандарты. На десерт похмельным утром все нестройно орали песню «Аквариума» «Хавай меня, хавай». Страна тем временем жила своей трудовой жизнью и готовилась к московской Олимпиаде. Хорошо помню, как в один из мартовских дней я услышал из кухонной радиоточки новость следующего содержания (цитирую по памяти): «В столице Грузии прошел фестиваль-смотр вокально-инструментальных ансамблей «Весенние ритмы – 80», на котором выступило тридцать участников из разных уголков страны. По решению жюри, возглавляемого композитором Юрием Саульским, первое место заняли два коллектива: «Машина времени» из Москвы и эстонская группа «Магнетик бэнд». Об «Аквариуме», как вы догадываетесь, не было сказано ни слова. Аналогичным образом вела себя и пресса — ни в «Советской культуре», ни в «Комсомольской правде» группа не упоминалась. Недавно я нашел черновой вариант статьи Троицкого для журнала «Зеркало», где анархия в Тбилиси была описана предельно реалистично: «Фагот лупил фаготом кого попало, Дюша плевался в зал смачной харкотиной и как слепой котенок тыкался в ударную установку. Госфилармония такого еще не видела». Очевидно, что в стране развитого социализма этот скандальный перфоманс не мог остаться незамеченным. Культурная столица встретила духовных сыновей Джонни Роттена «с распростертыми объятиями»: «Аквариум» вылетел с репетиционной точки, а Гребенщиков — с работы в научно-исследовательском институте. Затем в течение нескольких дней его выгнали из комсомола — с жесткой формулировкой «за отрыв от комсомольской жизни коллектива». Все эти репрессии оказались прямым следствием письма-доноса, суетливо присланного в Ленинград организаторами фестиваля. Впервые попавший в такую передрягу Борис вовсю писал апелляции, которые обсуждались на заседании бюро ВЛКСМ в родном ЛГУ, но все его усилия долгое время оставались безрезультатными. Так впервые в жизни лидер «Аквариума» выпал из социума и стал абсолютным аутсайдером. «Если честно, мне было страшно, — признавался Гребенщиков. — Страшно, когда тебя в советские времена выгоняют с работы, и ты попадаешь в «черный список»… Я перестал быть научным сотрудником и стал человеком. Думаю, что этот обмен чего-нибудь да стоил». https://www.forbes.ru/forbeslife/494414-anarhia-v-tbilisi-kak-akvarium-sygral-svoj-glavnyj-koncert Сравнивая мифологии 106 Революция стиля 114 Топливо для одиночек 122 После скандала на рок-фестивале в Тбилиси «Аквариум» периодически совершал партизанские вылазки из Ленинграда в другие города, подвергая аборигенов эстетской дефлорации. Особенно ярким получился хэппенинг в Клайпеде, где музыканты весной 1980 года сыграли расширенную версию программы тбилисского фестиваля, поставив на уши целый кинотеатр. «Зрителя вышибло, как вышибает горячий пар крышку любого сосуда, — утверждал флейтист Андрей «Дюша» Романов. — Концерт несло вперед, без тормозов и привязей, а группа сметала все на своем пути и, видимо, смела что-то не то. Саша Александров в свете прожекторов направлял в зал свой чудо-фагот, и партер стонал в ожидании орудийного залпа. Все вокруг просто свихнулись!» Говорят, что в тот безумный вечер меломаны били стекла, а в центре города начались волнения и демонстрации. К этому моменту организатор концерта попытался скрыться с деньгами (успешно), а пьяный в хлам барабанщик Женя Губерман решил отцепить от поезда, идущего в Вильнюс, последний вагон (не очень успешно). После этого акта вандализма, отвечая на вопросы самиздатовского журнала «Рокси», Борис признавался: «Я продолжаю прекрасно относиться к Губерману, но больше с «Аквариумом» он работать не будет. Какие-то альянсы у нас получаются, а какие-то — нет. Человек выкидывает себя из группы, сам того не замечая. Поэтому мы остаемся вчетвером: Дюша Романов, Сева Гаккель, Миша Файнштейн и я». Любопытно, что в конечную версию это заявление не вошло, но сохранилось в архивных черновиках. Оно показалось мне важным — в первую очередь для понимания атмосферы внутри группы. А там все было крайне нелогично. Зимой 1982 года «Аквариум» выступал с Губерманом в архангельском ДК строителей, шокируя зрителей оголтелым панк-роком, а также черным кимоно и позолоченными пуантами на ногах у Гребенщикова. Все это визуальное великолепие было куплено в магазинчике на Васильевском острове, торгующем театральной утварью. Этот момент был крайне важен — Борис всегда уделял много внимания концертному облику, дотошно изучая оформление альбомов Дэвида Боуи, и в частности провокационный имидж «изможденного Белого Герцога». Я помню, как фри-джазовый саксофонист Сергей Летов рассказывал мне, что перед одним из концертов заметил в руках у лидера «Аквариума» аккуратный сверток с джинсами — такими же, какие были надеты на нем. Перехватив удивленный взгляд столичного авангардиста, Борис пояснил: «Ну не могу же я выходить на сцену в той же одежде, в которой хожу по улице!» «Самым доступным клавишным инструментом был гэдээровский электроорган Vermona, на котором играли все, потому что ничего другого тогда не было, — вспоминал в беседе со мной Сева Гаккель. — Особое усердие проявлял Дюша, который, впрочем, делал это зря. Он неплохо играл на рояле, но игра на органе требует определенной атаки и другого навыка. Помню, что, наткнувшись за кулисами какого-нибудь Дома культуры на ненастроенный рояль, Дюша тут же заявлял, что будет на нем играть, и требовал, чтобы его немедленно подзвучили. Зачастую не было ни нужды в этом, ни лишнего микрофона, и вообще это был кромешный ад». В ту пору немалое количество сейшенов было сыграно группой в малом зале ДК Ленсовета, горном институте и ДК Крупской. «Практически на всех концертах нам приходилось биться, — утверждал лидер «Аквариума». — К примеру, Майк со своим «Зоопарком» бился по-своему, а мы бились по-своему. Но это всегда была борьба, и она всегда приводила к очень хорошим результатам. Потому что, во-первых, возникала боевая закалка, а во-вторых, мы были вынуждены подтягиваться и делать что-то всё лучше и лучше». Начинались восьмидесятые, и Гребенщиков прекрасно понимал, что помощи в продвижении группы ему ждать неоткуда. Поэтому Борис сделал ставку на своих столичных друзей: Артемия Троицкого, Александра Липницкого, Андрея Макаревича и Александра Агеева. В частности, он написал для Артема огромное письмо — целый манифест, который назвал «Правдивая автобиография «Аквариума». По сути, это был первый пресс-релиз в истории отечественного рока. Позднее он был целиком опубликован в машинописном журнале «Зеркало» и сопровождался подзаголовком: «История «Аквариума», предвзято изложенная мною (который далее из скромности упоминается как БГ) при боли в зубе (или в вагоне электрички) — посему часто невнятная, но максимально правдоподобная». Этот документ достоверно запечатлел неровную эволюцию ансамбля — со времен выпуска альбома «Искушение святого «Аквариума» и до фиксации новейших источников вдохновения. Гребенщиков с безупречной честностью перечислял всех, кто повлиял на музыку группы, — от Лу Рида и Фрэнка Заппы до Боба Дилана и Брайана Ино. Этот эпохальный материал Троицкий дополнил собственной статьей «Ребята ловят свой кайф» и опубликовал его в одном из номеров «Зеркала». «Я уже давно отвык воспринимать «Аквариум» как музыкальный ансамбль, — рассуждал Троицкий. — Скорее это человеческое существо, своенравное, часто глупое, но симпатичное. Четвертушки его составляют абсолютно безвольный лидер БГ, болтливый, но таинственный (и томный) Дюша, просветленный князь Мышкин — Гаккель и Файнштейн, прямой и нормальный, в общем завернутом контексте «Аквариума» воспринимающийся со своей прямотой вдвойне гротесково». Также Артем предложил редакции «Зеркала» организовать выступление группы в стенах общежития МИФИ, где жила часть журналистов этого издания. Небольшой концерт дуэта БГ + Дюша, состоявшийся в апреле 1981 года, оправдал самые смелые ожидания. После эмоционального исполнения «Героев» Борис поинтересовался у зрителей: «Скажите, а вы тоже любите злые песни? Интересно, а почему все любят злые песни?» Воспитанные на меланхоличных балладах «Машины времени», юные физики-ядерщики с раскрытыми ртами слушали «Прекрасный дилетант» и написанную еще в Тбилиси композицию «Держаться корней». Но наибольшим успехом пользовался яркий регги-номер «Мой друг — музыкант», названный впоследствии в «Зеркале» «лучшей песней 1981 года». «Единственным новым стилем, который тогда очень подходил Борису, был регги, — писал позднее Троицкий в книге «Тусовка». — Ганжа и наивный растафарианский культ оказались идеальным кормом для «Аквариума». И здесь проявилась блестящая способность БГ адаптировать чужеродные культурные влияния и трансформировать их во что-то русское. Он написал песню «Вавилон» в чистейшей традиции раста — как в музыке, так и в тексте. Неудивительно, что вскоре она стала почти студенческим гимном, поскольку все чувствовали, что Вавилон «Аквариума» на самом деле был их отчаявшейся родиной». Вскоре рок-активисты из «Зеркала» замутили еще один сейшен, который состоялся вблизи Ленинградского вокзала, на квартире у студента Плехановского института Володи Левитина. «Я услышал про «Аквариум» в 1981 году, вскоре после того, как в Москве появился «Синий альбом», — вспоминал Левитин. — Он произвел на меня потрясающее впечатление и заворожил, несмотря на не очень хорошую запись. И этот момент я по сей день прекрасно помню». Первый московский квартирник с участием БГ и Фана продолжался более двух часов и закончился исполнением песни «Моей звезде». Левитин провел весь вечер в организационной суете, и только потом сообразил, что этот концерт никто не записывал и не фотографировал. Для истории остались лишь воспоминания идеолога «Отделения ВЫХОД» Олега Ковриги, выпустившего впоследствии немало дисков «Аквариума». «Из окна была видна Комсомольская площадь, — рассказывал мне Коврига в 2020 году. — На крыше одного из домов я заметил неоновую рекламу меда, хотя подобных вывесок тогда в столице было мало… На этот сейшен я пришел с приятелем Гришкой Литвинским, и после концерта мы обменялись впечатлениями. Вокалист «Аквариума» показался нам приятным человеком, но его песни почему-то не запомнились. Мы считали себя серьезными меломанами, которые слушают актуальный западный рок: Can, King Crimson и Клауса Шульце. И на этом фоне акустика Гребенщикова впечатлила нас не очень сильно». ******************************************** Женщины-музы всегда играли заметную роль в жизни БГ. Очередь из них, как правило, была немалой, но при этом двигалась очень быстро. Так было всегда, и никого из участников семейного мюзикла это обстоятельство сильно не смущало. Поэтому неслучайно, что после затянувшейся войны с родственниками Гребенщиков решился на радикальный шаг: в конце 1980 года он все-таки развелся с женой Наташей. Двухлетняя дочка Алиса осталась жить с мамой. Параллельно в жизни Бориса появилась пылкая красавица Люда Шурыгина, которая, как пелось в песне «Аквариума», «читала все, что нужно, и это — наверняка». Обладательница густых вьющихся волос, осиной талии и огромных каре-зеленых глаз активно обитала в пространстве местного рок-н-ролла. В конце семидесятых у нее был роман с главой местных хиппи Геной Зайцевым, который в книге «Тяжелые одуванчики» описал этот период предельно откровенно: «Влюбились мы друг в друга крепко-накрепко… Единственное, что меня угнетало, — это ее пристрастие к наркоте, в то время как мои эксперименты с травкой уже были завершены… В какой-то момент мне эти дела встали поперек горла, и я поставил ультиматум: «Если хочешь быть рядом со мной, завязывай употреблять!» Именно тогда от передоза умерла ее лучшая подруга. Мой ультиматум плюс эта трагедия — и Людмила рассталась с наркотой». Так получилось, что спустя некоторое время госпожа Шурыгина начала встречаться с Севой Гаккелем. Как признавался впоследствии виолончелист «Аквариума», «у нас в те времена все было очень запутанно». И когда позднее Людмила коротала зимние вечера на нетопленой даче уже вместе с Борисом, никто даже представить не мог, что эти непростые отношения продлятся около десяти лет. «Людмила устроилась работать машинисткой в школу на улице Софьи Перовской и получила служебную площадь в соседнем доме, — пояснял Гаккель. — В числе прочих вещей она забрала туда и мой магнитофон с пленками. Когда Боб переехал в коммуналку на Софьи Перовской, ему в голову пришла гениальная мысль — тиражировать «Синий альбом» на бобинах. На это ушли все мои пленки, а для молодой семьи это стало основным источником дохода. Так в каждом приличном доме появился этот альбом. Не было его только у меня, поскольку мне его не на чем было слушать». Необходимо заметить, что в те годы уже начинала функционировать сеть «магнитофонных писателей». Многие из них обзавелись домашними студиями, работа в которых продолжалась круглые сутки. Первоначально эти «инженеры человеческих душ» переписывали с магнитофона на магнитофон концерты Высоцкого, Окуджавы и Галича, но со временем переключились на русский рок. Этим рискованным промыслом занимались Александр Агеев, Володя Иванов, Петр Николаевич Ушаков в Москве, а также Андрей Тропилло, Сергей Фирсов и, чуть позже, Леша Вишня в Ленинграде. От этих «комиссаров подпольной субкультуры» тянулись ниточки к «писателям» второго эшелона, а от них — в сотни городов необъятной родины. Дефицитные магнитофоны высшего класса приобретались ими в комиссионках или в валютном магазине «Березка». Но самым оригинальным образом добыл себе звукозаписывающую технику инженер некой унылой конторы и будущий звукорежиссер Саша Агеев. «На станции метро «Щербаковская» я увидел грустного негра в ушанке, который тащил по платформе новенький магнитофон AKAI, — вспоминал Агеев. — Мое сердце остановилось, и я перестал дышать. В тот момент меня волновало только два вопроса: умеет ли негр разговаривать по-русски и успею ли я сбегать на работу за деньгами?» С начала восьмидесятых вся «писательская братия» безостановочно тиражировала «Синий альбом», «Треугольник» и «Электричество», и вскоре на записи «Аквариума» стали поступать предзаказы из многих регионов. А когда разговоры о группе наконец-то переместились из области слухов в пространство актуального фольклора, активисты из журнала «Зеркало» решили устроить для «Аквариума» первый электрический концерт. В качестве испытательного полигона ими был выбран Дом культуры Кусковского химзавода, находившийся на окраине Перова. Как выяснилось, на этом социалистическом предприятии (где вскоре случилось отравление метиловым спиртом) проходил практику один из приятелей Олега Ковриги. Все остальное, как говорится, оказалось делом техники. Итак, в жаркий июньский день 1981 года «Аквариум» отыграл свой первый сольный концерт в столице. Очевидцы вспоминают, что после исполнения песни «Ребята ловят свой кайф» Гребенщиков прислушался к треску в колонках и задумчиво произнес: «Какая же хорошая в Москве аппаратура! Она просто не позволяет воспринимать себя всерьез». Исполнив «Железнодорожную воду» и «Прекрасного дилетанта», БГ неожиданно спросил у притихшей публики: «Скажите, а знаете ли вы Майка?» Будущие химики, которые редко ездили в Ленинград, смущенно молчали. «Тогда срочно меняем программу!» — заявил Борис и в ускоренном темпе исполнил «Я сижу в сортире и читаю Rolling Stonе». Вскоре на «Аквариум» положили глаз не только студенты-физики, но и молодые кинорежиссеры, студенты ВГИКа, Саша Ильховский и Саша Нехорошев. Под видом курсовой работы они осенью 1981 года сняли короткометражный фильм «Иванов» — с БГ в главной роли. Он получился теплым, трогательным и немного идеалистическим — впрочем, как и эпоха начала 80-х годов. А через несколько месяцев юмористическая телепрограмма «Веселые ребята» записала в пародийном ключе несколько песен из «Треугольника», убрав из текста подозрительное «пиво» и заменив слово «трактористы» на «пианисты». После чего эти видеоклипы были показаны на всю страну под нейтральной вывеской «Ансамбль пародистов «Аквариум». Но по-другому тогда было просто нельзя. «Я использовал то, что мне нравилось, — признавался позднее редактор «Веселых ребят» Андрей Кнышев. — Я услышал альбом «Треугольник» и решил любой ценой вытащить группу на съемки. Они тогда, как и почти все, были под негласным запретом. И мне пришлось играть роль редактора-цербера, чтобы хоть как-то выпустить их в эфир». «Перед записью мне сказали, что слово «трактористы» в эфир пойти не может, — объяснял Гребенщиков. — И попросили заменить его в качестве шутки на что-то другое. Я с воплем восторга вызвался это сделать, поскольку то, что нас пригласили выступить на телевидении, уже было абсурдом. А менять «трактористов» еще на что-то было еще большим абсурдом. В результате один абсурд нагромоздился на другой, и в итоге получился памятник. Это была очень кафкианская передача». Примечательно, что незадолго до этих съемок в Ленинграде произошло крайне важное событие. В марте 1981 года, через год после всесоюзного рок-фестиваля в Тбилиси, там открылся официальный рок-клуб, в котором первоначально правили бал такие группы, как «Россияне», «Пикник» и «Зеркало». «Рок-клуб был искусственным образованием, — признавался спустя много лет Гаккель. — Он был хорош всем, кроме того, что группы, в нем зарегистрированные, могли играть там три-четыре раза в году. Но по большому счету это ничего не меняло». Итак, с начала 1980-х годов основным местом для выступлений «Аквариума» в Питере оставались акустические квартирники. Как пел тогда Борис, «из города в город, из дома в дом по квартирам чужих друзей». Так случилось, что после одного из подобных концертов в общежитии на Белоостровской организаторы вручили «группе из телевизора» непривычный гонорар размером в сто рублей. Фактически это была месячная зарплата советского инженера. Все произошло внезапно, но Борис половину суммы забрал себе, а вторую половину отдал Дюше, Фану и Севе. В тот вечер у музыкантов впервые появились нормальные деньги, и это стало началом серьезных конфликтов, увы и ах… «Это событие стало поворотным пунктом в наших отношениях, — нервно вспоминал Гаккель. — Мы купили бутылку водки и поехали домой к Мише Файнштейну, где полночи говорили за жизнь. Проблемы были названы и сформулированы. Но кто-то между нами пробежал, и Боб лучше нас знает, кто именно это был». https://rbclife.ru/news/64d3ce209a7947c675a41849?from=column_51 Обман зрения 132 Праздники непослушания 140 Прыжок в неизвестность 149 Искусство быть смирным 158 После записи альбома «Табу» лидер «Аквариума» «погрузился в себя» и стал избегать приятелей и знакомых. Слегка подустав «быть послом рок-н-ролла в неритмичной стране», духовный наследник обэриутов попытался изменить вектор собственной эволюции. Переполненный свежими идеями, БГ вместе с искусителем «Капитаном» Курёхиным продолжал разрабатывать авангардистскую игру «не по правилам». Вдвоём они выдумывали всевозможные проекты и записывали импровизационные опусы, пытаясь уйти от наработанных формул и традиционных схем. «В то время "Аквариум" находился в разобранном состоянии, — признавался Гребенщиков*. — Зато мы с Капитаном часто баловались новой музыкой, веселились напропалую и придумывали всякие авантюры. Мы много времени проводили вместе, даже больше, чем с семьёй. Сложно описывать это состояние восторженного опьянения, потому что постоянно происходил какой-то цирк, и, наверное, упомянуть все наши подвиги просто невозможно». Тем не менее, мы попытаемся. В 1983 году два приятеля частенько мотались в Москву, где смотрели дома у Саши Липницкого всевозможные видео — от боевиков с Брюсом Ли до документальных фильмов о рок-музыке. Любопытно, что у себя дома заклятые экспериментаторы слушали совершенно другую музыку. На магнитофоне у Бориса тогда крутились плёнки c альбомами Talking Heads, Japan и Брайана Ино. Курёхин с огромным интересом изучал полиритмические опыты Сесила Тэйлора, советское ретро 30-х годов, записи Карлы Блей и джаз исламских стран. Затем, в процессе совместных импровизаций у приятелей получалась гремучая смесь разных стилей и эпох. «У нас был один знакомый, который работал хранителем органа в Мариинском театре, — однажды рассказывал мне Курёхин. — Однажды, поддавшись его соблазнам, мы с Бобом в состоянии сильнейшего опьянения приехали ночью в театр "поиграть джаз". Пустое здание содрогалось от визгов органа и гитары, включённой прямо в пульт. При этом друг друга мы абсолютно не слышали. Весь этот бред записывался на двухдорожечный магнитофон, и когда мы прослушали это безумие, нам неожиданно понравилось — как иллюстрация двух параллельных сознаний, которые внезапно смыкаются». Современная наука так и не смогла объяснить эту аномалию. Спустя несколько лет джазовая сессия в Мариинском театре материализовалась в пластинку Mad Nightingales of The Russian Forest, выпущенную в Англии. Солидные западные издания писали о том, что данная работа вообще не подпадает ни под какие критерии и, скорее всего, это либо «музыка будущего», либо «проявление русского независимого сознания на авангардной сцене». «Аквариум» в этот период бездействовал, ревниво ожидая завершения оккультных экспериментов. А Гребенщиков периодически записывался с Владимиром Чекасиным и нелегально выступал с Валей Пономарёвой. Также он играл на «утюгоне» с «Новыми художниками» и учился петь, засунув в рот газету, на хэппенингах Crazy Music Orchestra. Принимая участие в анархических проектах Курёхина, Борис любил раскрашивать лицо в смертельно-бледный цвет, издавать утробные звуки на спущенных струнах, изображать зомби и разбивать электрогитары. «Этой идеей все загорелись накануне сейшена в Доме культуры Ленсовета, — пояснял звукорежиссер Андрей Тропилло в одной из наших бесед. — Я принёс с пионерской выставки декоративную гитару, передняя сторона которой была сделана из толстого оргстекла. Ближе к финалу, когда на сцене начался шабаш, Гребенщиков незаметно подменил гитару и начал ломать её об пол. Всё было бы ничего, но в суете все позабыли об оргстекле. Следует несколько мощных ударов, но оргстекло на гитаре стоит намертво. Наконец-то Боб наносит сокрушающий удар, гитара проламывает пол и наполовину уходит под сцену... Что и говорить, веселье удалось на славу». Тем временем жизнь в стране не ограничивалась концертами в ДК Ленсовета. Новый генсек Андропов начал «закручивать гайки», и обстановка вокруг рок-музыки становилась напряжённой. В частности, у «Аквариума» было отменено несколько выступлений в Москве,и музыкантам пришлось уйти в идеологическое подполье. «Какие нервные лица, быть беде», — пел Гребенщиков, и теперь для него было органично назвать одну из композиций не иначе, как «Искусство быть смирным». Не без иронии, естественно... «Мне безумно надоел скандал, — откровенничал Борис в беседе с новым редактором "Рокси" Сашей Старцевым. — Мне надоело объясняться перед чиновниками, ругаться с ними и материться. Очень грустно общаться с какой-то архангельской тёткой, которая долго объясняла мне, что "на сцену нужно выходить в приличном виде", а не в какой-то китайской одежде. В идеале я бы предпочёл приезжать на концерт в лимузине, чтобы дорогу на сцену мне устилали розами, деньгами, девушками и шампанским». Но подобные настроения совершенно не означали, что, находясь «под высоким давлением», надо отказываться быть «новым романтиком». И удачный случай проявить свои безудержные фантазии не заставил себя долго ждать. Как только в «пионерской» студии у Тропилло появились свободные часы, Курёхин с Гребенщиковым начали записывать концептуальный «языческий» опус. И было бы немного странно, если бы нашим героям пришло в голову что-то другое. Все свои проекты они теперь называли «Радио Африка» — именно под таким логотипом запрещённый «Аквариум» подпольно выступал в подмосковных домах культуры, обкатывая новые композиции: «С утра шёл снег», «Капитан Африка», «Вана Хойя» и «Рок-н-ролл мёртв». Примечательно, что на этих концертах Капитан, играя на старенькой «Вермоне», ни разу не повторил аранжировки, и постоянно придумывал что-нибудь новое. Гребенщиков решил не отставать от своего приятеля и также отрывался по полной программе. К примеру, находясь под впечатлением от просмотра видеобоевика Enter the Dragon, Борис в финале романса «Ты успокой меня» восторженно выдал фрагмент монолога Брюса Ли: «It’s like a finger pointing away to the moon...» Увлечение лидера «Аквариума» культурой Древнего Китая проявилось и в оформлении обложки будущего альбома, на которой его название было написано иероглифами — в исполнении синолога Сергея Пучкова, обучавшего группу «Кино» приёмам кунг-фу. При этом «Радио Африка» оказался единственным студийным творением «Аквариума», на котором не было указано название группы. Спустя годы это обстоятельство объяснялось по-разному — от предполагаемого гэбистского прессинга до соображений дизайнерского характера. Увлечения БГ ретро-стилистикой, «новой волной» и world music не могли не отразиться на саунде. Теперь в студии начали использоваться нетипичные звуки — от квазиэлектронных клавиш до экзотических японских барабанов, за которыми Капитан не поленился съездить на другой конец города, чтобы записать модный «стреляющий» саунд. Также Сергей сочинил феерическое «Тибетское танго», смикшировав в рамках одной композиции фортепианный регтайм, набор мантр и саксофонные атаки юного Игоря Бутмана. «На "Радио Африка" нам хотелось создать некий гобелен, воткнув в него всё, что мы знаем о звуке», — признавался мне Гребенщиков. Количество музыкальных цитат на новом альбоме зашкаливало — как откровенно пел лидер «Аквариума», «я возьму своё там, где увижу своё». В частности, «Песни вычерпывающих людей» была написана под влиянием довоенного романса «Счастье моё», который Курёхин услышал на грампластинке в исполнении Георгия Виноградова. Мелодия в «Твоей звезде» отражала впечатления Бориса от песни Вертинского «Ты успокой меня», а в тексте «Время Луны» сквозило влияние поэзии Хармса. Для полного счастья в финале композиции «Ещё один упавший вниз» Гребенщиков имитировал с друзьями хор шаолиньских монахов: «А-мито-бо, а-мито-бо...» «Во время работы над "Табу" мы научились записывать плотный электрический звук и, расширив эту схему до максимума, применили её на "Радио Африка", — вспоминал Гребенщиков. — Теперь мы не мучились с настройкой инструментов, а игрались в то, как далеко всё это может завести — в плане расширения возможностей звучания. Поэтому запись "Радио Африка" была для нас сплошным удовольствием». ****************************************************** Несколько композиций появилось на плёнке в самый последний момент — в передвижной студии MCI, где с 18 по 28 июля 1983 года происходило финальное микширование альбома. Студия представляла собой 10-метровый вагон, внутри которого находились 24-канальный магнитофон Sony. Эта суперсовременная «передвижка» была сделана в Лондоне для международной выставки «Связь-80». Оборудованный по последнему слову техники вагон произвёл настоящий фурор и после недолгих торгов был приобретён советской стороной за 250 тысяч американских долларов. Прошло несколько лет. В середине 1983 года передвижная студия MCI прибыла в Ленинград, не подозревая об уготовленных ей испытаниях. Сверкающий никелем вагон ожидала запись оперы «Спящая красавица». Скорее всего, эта командировка ограничилась бы обычной сессией в местной филармонии, не окажись за микшерным пультом самозабвенный звукорежиссёр Виктор Глазков. Будучи «своим среди чужих», штатный сотрудник «Мелодии» уже давно был готов к подвигам, хотя никогда об этом не подозревал. Как пелось у «Аквариума», «кто мог знать, что он провод, пока не включили ток?» Эти слова относились не только к 27-летнему Виктору, но и к его приятелю Андрею Тропилло. Именно в эти дни неугомонный промоутер решил воспользоваться любовью Глазкова к рок-музыке и организовал наиболее толковый вариант эксплуатации звукозаписывающего фургона. Дело в том, что у Андрея уже была готова километровая «болванка», содержавшая большинство композиций из «Радио Африки», зафиксированных в Доме юного техника с ноября 1982 по июнь 1983 года. Прекрасно понимая, что 24-канальный магнитофон на дороге не валяется, Тропилло повёл игру по-крупному. Используя служебное положение, он убедил администрацию психфака ЛГУ профинансировать студийное время для «Аквариума», «Странных игр» и «Мануфактуры». Стоит ли удивляться, что это рискованное удовольствие влетело университету втри тысячи рублей безналичного расчёта. После чего, продолжая творить «очевидное — невероятное», Тропилло оформил документы на работу в студии как официальный заказ от ленинградского отделения фирмы «Мелодия». «Я постарался аккуратно подстраховаться именно с тех сторон, с которых можно было ожидать неприятностей, — объяснял Андрей. — Теперь музыканты были ангажированы "Мелодией" и не являлись "пришедшей с улицы" самодеятельностью. В этой ситуации сотрудники КГБ могли только руки умыть». После оформления документации Тропилло одержал не менее важную победу, обеспечив круглосуточную подачу электроэнергии в фургон, пришвартованный к зданию филармонии. Сделал он это за спиной у местной администрации, которая после концертов имела дурную привычку вырубать в здании ток. Посредством нескольких бутылок водки Андрей договорился с местным электриком, и тот каждую ночь возвращал рубильник в исходное положение. Лимит электроэнергии волновал несуетливого монтёра в последнюю очередь. Таким образом «Аквариум», «Мануфактура» и «Странные игры» получили нереальную возможность работать на сверхсовременной аппаратуре в самом центре Ленинграда. «Настроение, конечно, было очень дерганое, — рассказывал Глазков. — На микшерном пульте стояло небольшое зеркальце, в которое я наблюдал, что происходит у меня за спиной и кто входит в дверь фургона. Вагон стоял на Невском проспекте, в двадцати шагах от напичканной кагэбэшниками гостиницы "Европейская", и я сидел, как истребитель, ежеминутно рискуя слететь с работы». Оценив всю эпохальность момента, Гребенщиков «переступил через себя» и поехал налаживать отношения с Сашей Ляпиным, который в итоге сыграл гитарные партии в «Капитане Африка», «Мальчике Евграфе» и «Искусстве быть смирным», а также придумал классическую аранжировку для композиции «Рок-н-ролл мёртв». Справедливости ради надо отметить, что на концертах этот монотонно-гипнотический гимн выглядел мощнее, а виртуозный гитарист признавался, что «по техническим причинам» сыграл самое неудачное соло в жизни. «Это программное произведение, которое неизменно становилось кульминацией наших выступлений, совершенно провалилось в студии, — утверждал Гаккель в своих мемуарах. — В припевах наши голоса были записаны с разной обработкой и в разных акустических пространствах. Кроме того, вокальные партии были спеты с разной динамикой, и Дюша там почему-то сильно кричит. В результате получилась демонстрация нашей художественной самодеятельности, как по части исполнения, так и по части записи». Но это было ещё полбеды. В финале Гребенщикову пришлось сумбурно экспериментировать с составом — к сожалению, не от хорошей жизни. Как гласит история, в аквариумовском «Сержанте Пеппере» приняли участие не менее двадцати музыкантов, звукорежиссёров и ассистентов. Одних только барабанщиков, за которыми надо было носиться по всему городу, было четверо: Петя Трощенков, Александр Кондрашкин, Майкл Кордюков и неожиданно всплывший на вечер Женя Губерман. Столько же в студии оказалось и басистов: игравший на «Табу» Грищенко, Файнштейн, Гаккель, а также бывший музыкант группы «Земляне» Саша Титов, который с ходу отыграл свою партию на «Времени Луны» и тут же получил приглашение стать членом «Аквариума». Слегка ошалевший от такого количества людей, Андрей Тропилло позднее неоднократно заявлял, что «Радио Африка» — это «альбом, для старого состава "Аквариума" совершенно невозможный». «Собрать на эту сессию разных музыкантов было несложно, — рассказывал звукорежиссёр в 1983 году. — Мы могли записывать альбом наложением, но я старался, чтобы все смотрели друг на друга, чувствовали друг друга, заряжались друг от друга. Иначе никакой джаз не записать вообще. И ещё — чем меньше музыкант репетирует, тем лучше. Только так можно добиться истинной импровизации». Решающий штурм происходил в последние двое суток, когда у музыкантов появилась надежда закончить запись до отъезда фургона. Все участники сессии сходятся во мнении, что это были «стахановские» смены: у Гребенщикова шла кровь из носа, Виктор Глазков, которого музыканты уважительно называли «Мастером», не спал несколько суток, а Тропилло рвало от усталости. Несмотря на титанические усилия, «Аквариум» не успевал закончить сведение. Все понимали, что когда вагон уедет в Москву, оказаться внутри этой чудо-студии будет невозможно и альбом окажется недописанным. Тогда Глазков решился на хитрость и презентовал своему шефу из «Мелодии» бутылку армянского коньяка. В течение многих лет Виктор был уверен, что его босс не употребляет алкоголь, но в этой ситуации кожей прочувствовал, что это совершенно не так. В итоге звукорежиссёр MCI спас бесценный проект, задержав отъезд трейлера на целые сутки. «Чтобы хоть как-нибудь меня порадовать, музыканты принесли в подарок огромный арбуз, — признавался Виктор. — И сами же, голодные, его и съели. Они были нищими, худыми, заросшими и оборванными. На их фоне я со своими командировочными и зарплатой в 120 рублей чувствовал себя богачом». После того, как последняя композиция «Вана Хойа» была закончена, Гребенщиков попросил включить фонограмму ещё раз. И пока все изнемождённо хохотали, он произнёс в микрофон: «Чуки-чуки, банана-куки». Непонятно, что Борис имел в виду, но в этом был такой шарм, что одна из девушек устроила танцы прямо возле вагона MCI. Часы у входа в гостиницу «Европейская» показывали шесть часов утра. «На рассвете Гребенщиков вылез из фургона с красными от бессонницы глазами, — вспоминал оформлявший альбом фотохудожник Андрей "Вилли" Усов. — Мы сели на электричку и поехали на рок-фестиваль в Выборг, где выступили с "Россиянами", "Мануфактурой" и новой группой "Центр", приехавшей из Москвы с Троицким и Липницким». Через несколько дней Борис принёс в студию запись искусственных шумов, среди которых была плёнка со звуками мирового эфира, извлечёнными из старенького радиоприёмника «Казахстан». Затем треск радиоэфира был вмонтирован между тринадцатью композициями, а звоном колоколов начинался и заканчивался этот удивительный 52-минутный опус. Музыкантов «Аквариума» не смущало нестандартное время звучания, поскольку в футуристических мозгах БГ присутствовала совершенно иная система ценностей. «Когда я понял, что сведена последняя песня, у меня выступили слёзы, — доверительно рассказывал Тропилло. — "Архангельский всадник смотрит мне вслед: прости меня за то, что я пел так долго" — это как мать, которая выпихивает из чрева собственного ребёнка». https://www.pravilamag.ru/letters/704469-glava-iz-knigi-aleksandra-kushnira-akvarium-geometriya-haosa-k-yubileyu-gruppy/
Часть III. ИСТОРИЯ СОПРОТИВЛЕНИЯ (1984—1991) Сумерки богов 172 Так случилось, что в начале 1983 года волшебный дым вокруг «Аквариума» развеялся. В стране усилилась волна гонений на рок, и вскоре музыканты почувствовали это на собственной шкуре. Незадолго до концерта в ДК им. Русакова Борис Гребенщиков узнал от Артемия Троицкого, что группу будут «винтить», причем — весьма конкретно. Играть в этой ситуации было безумием, и музыканты в Москву не поехали. Но в тот декабрьский вечер 1983 года у организаторов этого сейшена существовала еще одна проблема. Стянутые в район Сокольников отряды милиции, возглавляемые тремя полковниками в форме, кровожадно ожидали зрителей. И, естественно, небескорыстно — на допросе можно было снять свидетельские показания: кто, когда и при каких обстоятельствах продавал билеты. После этого органы правопорядка планировали уничтожить всю концертную мафию Москвы. Это было не очень сложно — оставалось только разыскать несколько «свидетелей преступления». Ситуация становилась тревожной. «Нам срочно требовалось найти замену „Аквариуму“, — пояснял один из устроителей концерта, редактор журнала „Ухо“ Илья Смирнов. — Мы честно объяснили музыкантам, что и кто их ждет в Сокольниках, и не нам винить тех, кто всё-таки отказался. Но Саша Градский согласился, без лишних разговоров… Его внезапное появление спутало программу — Александр Борисович сидел на сцене и мрачно смотрел в зал, а люди в штатском боялись подойти к нему». Перед началом мероприятия организаторы успели предупредить зрителей, чтобы они категорически забыли три слова: «Аквариум» и «Борис Гребенщиков» — дабы избежать беды. В огромном зале, построенном советским конструктивистом Мельниковым по совершенно неземным законам, народу было «по самые не балуй» — около тысячи человек. Среди них оказались известный драматург Виктор Славкин, певица Умка, рок-менеджеры Тоня «Акула» Крылова и Артур Гильдебрандт, магнитофонный «писатель» Саша Агеев и др. В свою очередь, Александр Градский был бесподобен и выбрал наиболее стремные композиции из своего репертуара. Правда, в разгар выступления в зале нашелся полный мудак, который завопил на всю ивановскую: «„Аквариум“ давай!» Серые люди в штатском, которые оцепили партер по всему периметру, прямо просветлели, но, слава богу, ненадолго. «А ну, заткнись, сука, пока я тебе башку не оторвал!» — прорычал со сцены будущий наставник «Голоса», и концерт всё-таки удалось довести до финала. Несложно догадаться, что подобные мероприятия не добавляли Гребенщикову оптимизма. Некоторое время он бодрился, но во время одного из квартирников не сдержался и выдал пронзительный монолог. «„Аквариум“ — это название, от которого любые власти шарахаются, как кони, — говорил Борис притихшим слушателям, даже не догадываясь, что на следующий день эта запись будет лежать на столе у следователей из Большого дома. — Пока нам на время разрешили играть. Не знаю, насколько долго продлится такой райский период… Думаю, что недолго. Будем играть, пока нас не запретят опять. В Москву обязательно поедем, но это — автоматический вариант самоубийства. Потому что там сразу же разразится какой-нибудь скандал… Причем либо он устраивается сам собой, либо его устраивают специально. И тогда уже мы тонем надолго». До Бориса доносились слухи, что происходило в столице в те смутные времена, очень похожие на оруэлловский 1984 год. После отстранения от журналистской работы Артемия Троицкого и разгона подпольных фанзинов «Ухо» и «Попс» там стали случаться куда более серьезные вещи. В феврале к власти пришел новый генсек Черненко, который заявил: «Не всё удовлетворяет нас и в таком популярном искусстве, как эстрадное. Нельзя, например, не видеть, что на волне этой популярности подчас всплывают музыкальные ансамбли с программами сомнительного свойства, что наносит идейный и эстетический ущерб». На языке партийного аппарата подобное заявление означало команду «фас!» — и повсеместно началась очередная атака на рок-музыку. По всей стране замелькали всевозможные «черные списки», в которых «Аквариум» стоял на первом месте — возможно, по алфавитному порядку. Смысл этого запретительного документа состоял в том, что магнитофонные записи андеграундных команд — начиная от «ДДТ» из Уфы и «Урфина Джюса» из Свердловска и заканчивая московскими «ДК» и «Гулливером» — категорически не могли звучать на дискотеках. И уж тем более эти команды не могли давать концерты. Неудивительно, что вскоре за решеткой оказался вокалист Алексей Романов из «Воскресения», а при попытке перехода государственной границы был задержан идеолог христианской рок-группы «Трубный зов» Валерий Баринов. Примерно тогда же пропал Жора Ордановский из «Россиян», судьба которого осталась неизвестной. «В начале 1984 года власти посадили московского импресарио Володю Литовку, — объяснял Илья Смирнов. — Затем прямо на сцене была арестована Жанна Агузарова, после чего концертная деятельность в Москве прекратилась. Пытаясь понять, насколько возможно ее возобновление с помощью „импорта“ из Питера, мы с художником „Уха“ Юрием Непахаревым, соблюдая все меры конспирации, отправились в гости к Майку Науменко, в его знаменитую коммуналку, не знавшую ремонта со времен Николая II. Лидер „Зоопарка“ честно объяснил нам, что происходит. К каждой серьезной группе приставлен куратор, и теперь все обращения в рок-клуб поступают на два адреса. И, наверное, самое лучшее для нас — на время забыть о существовании на северо-западе СССР города Ленинграда». Майк как в воду глядел. С каждым месяцем обстановка становилась тревожнее, а прессинг — сильнее. В частности, в квартиру к Гребенщикову подселили соседа, который до этого несколько лет просидел в тюрьме. В этом не было катастрофы, но, когда к Борису приходили друзья, он начинал усердно пылесосить на кухне — ровно до тех пор, пока беседа не заканчивалась. Все в доме были уверены, что их любознательный сосед подрабатывал стукачом в КГБ, скрупулезно докладывая обо всех событиях, происходящих в коммуналке на улице Софьи Перовской. «У подъезда школьной служебной жилплощади, где, формально говоря, людям и жить-то не положено, но мы, тем не менее, жили, вдруг начинает дежурить черная „Волга“, — рассуждал позднее БГ. — И сидят в ней мужчины в одинаковых серых плащах, скучают и делают вид, что тебя совсем не видят. И ты думаешь: неужели вам, здоровым мужикам, нечем больше заниматься? Неужели мы зажили в таком раю, что нищие музыканты стали такой страшной опасностью для нашего государства?» Вскоре лидера «Аквариума» пригласили в кабинет замдиректора Дома народного творчества на улице Рубинштейна, в котором базировался ленинградский рок-клуб. Там сидел немолодой человек, тусклый взгляд которого красноречиво говорил о его профессии. Разговор получился тяжелым, о чем Борис признавался позднее писателю Александру Житинскому — в интервью для книги «Путешествие рок-дилетанта». «„Вы знаете, кто я? Я — оттуда… Вы знаете, что вы под запретом? — озвучивал Гребенщиков детали этого допроса. — Так вот, вы имеете влияние на молодежь, и вас слушают. Надо думать о воспитательном значении вашего творчества!“ Я ему отвечаю, что это было от желания попонтить, а он мне заявляет: „А почему у вас в новой песне съезд упоминается? Нехорошо! Зачем вы нам неправду говорите, мы же всё про вас знаем…“ В итоге договорились, что они будут мне звонить. Вот звонят и спрашивают: „У нас есть точные сведения, что вы были в Москве и пели там песню про Седьмое ноября. Вы снова собираетесь в Москву? Ну что же вы, там уже афиши висят. Так вот, ехать вам туда не надо, вас там уже ждет ОБХСС“. И так напугал, что меня до шести вечера дрожь била». Слегка озверевший от такой скотской жизни БГ попытался восстановить душевное равновесие в провинции. Дело в том, что руководство cвердловского ТЮЗа решило поставить пьесу Александра Вампилова «Прощание в июне». Завлит Олег Лоевский посоветовал ленинградцу Владимиру Рубанову, который недавно переехал на Урал поработать режиссером, пригласить Гребенщикова — чтобы тот написал несколько композиций для местного театра. Едва прилетев в Кольцово, Борис, одетый в летчицкий шлем Тимура Новикова, увидел в зале ожидания молодого парня с гитарой. Тот сидел прямо на полу и негромко напевал «Сползает по крыше старик Козлодоев…» Затем гостеприимные театралы поселили рок-поэта в нелепый Дом крестьянина, где уже в первый вечер состоялось знакомство с местной рок-интеллигенцией. В процессе беседы Гребенщиков признался, что для него этот проект оказался спасением: получив в руки магнитофон, пленки и театральную радиорубку, он с жаром принялся за работу. Прямо на месте идеолог «Аквариума» презентовал Владимиру Рубанову и писателю Андрею Матвееву несколько новых песен. Актеры ТЮЗа разучили их и с большим воодушевлением представили в декабре 1984 года на суд местной публики. В Екатеринбурге у меня водится немало приятелей, и многие из них по многу раз ходили на «Прощание в июне», исключительно с целью послушать зонги Гребенщикова, среди которых выделялись поп-композиции «Девушка из приличной семьи» и «Бери, когда дают». Примечательно, что, когда настало время за эту работу рассчитаться, бухгалтерия потребовала предоставить ноты песен, и это выглядело для Бориса задачей практически невыполнимой. Пришлось звонить Сергею Курехину в Ленинград и напевать мелодии из спектакля. А потом ехать в аэропорт и встречать посылку, в которой Капитан отобразил в нотной тетрадке музыкальное творчество друга. После того как все производственные вопросы были улажены, уральские приятели предложили устроить Гребенщикову небольшое акустическое выступление. «Борис уже рассказывал мне, как несколько месяцев назад был в городе Жёлтые Воды, куда его пригласили с концертами, — вспоминал позднее Андрей Матвеев в книге „Сыновья молчаливых дней“. — КГБ мгновенно село ему на хвост, и никаких выступлений, естественно, не случилось. И Гребенщикову только и оставалось, что у себя в гостиничном номере пить с устроителями водку… Сейчас трудно поверить, но тогда организация под названием КГБ мерещилась нам за каждым деревом. И не всегда мерещилась, на девяносто процентов она там и торчала… Поскольку на следующее утро БГ должен был улетать, мы решили собрать компанию, чтобы пообщаться дома у одной девочки, которая нажарила картошки и пообещала предоставить нам приют. Никто в городе не знал, что мы у нее, но внезапно зазвонил телефон. „Кто говорит?“ — спросила она. А потом повернулась к нам и сказала: „Они нашли вас и здесь“. И назвала фамилию комсомольского инструктора, который ассоциировался у рокеров исключительно с упомянутой организацией. И тут что-то случилось… Скорее всего, просто не выдержали нервы, и мы с Борисом ударились в бега». <…> Вернувшись в Ленинград, Гребенщиков исключил возможность «электрических» концертов и переключился на «квартирники». Причем эти акустические сейшена проходили, как правило, в двух версиях — либо в паре с Севой Гаккелем, либо вместе с новичками группы: скрипачом Александром Куссулем и басистом Сашей Титовым. «В этот период „Аквариум“ был в очередной раз запрещен рок-клубом, — объяснял Борис. — На это мы, как один, откликнулись обещанием сыграть концертов больше и лучше. Будучи во главе „черного списка“, мы постоянно играли по квартирам неизвестных нам людей». Летом 1984 года «дети бесцветных дней» решили сыграть на дне рождения у басиста «Звуков Му» Александра Липницкого. В дачном поселке на Николиной Горе бесстрашный культуртрегер решил организовать фестиваль с участием «Звуков Му», «Зоопарка», «Браво», «Последнего шанса», «Кино», «Центра» и «Аквариума». Так случилось, что команды Майка Науменко и Васи Шумова до именинника не доехали, как и отбывающая ссылку в Сибири Жанна Агузарова. Но рок-составы Гребенщикова и Цоя там всё-таки выступили, несмотря на очевидный риск. «Ленинградцы вели себя просто безупречно, — признавался Липницкий. — В какой-то момент стало ясно, что концерт не состоится, потому что из-за соседних домов выглядывали комитетчики, причем как минимум капитаны. День был жаркий, и они, чтобы не потеть в своих серых костюмчиках, разделись и стали играть в волейбол. Плюс фотограф, который как бы снимает волейболистов, а объектив норовит перевести на нашу тусовку. А Гребенщиков с Цоем, сидя там на ступеньках, смотрели на них взглядом Брюса Ли. Не знаю, может, они дома тренировались перед зеркалом, но ментов они тогда явно пересилили. И вот в какой-то момент из-за дерева выходит майор и говорит: „Хватит валандаться! Приказываю вам отправить людей по домам, или начнем подвергать аресту. Убирайтесь куда хотите, у нас приказ!“ И мы пошли ко мне и прямо на верандочке отвязались по полной программе. В ту ночь у меня на даче осталось ночевать около сотни человек, а соседи потом месяца полтора боялись со мной здороваться». А в это время Гребенщиков с Курехиным попытались найти выход из этого идеологического тупика. Как вариант они даже рассматривали теоретическую возможность поработать в «Ленконцерте». С этой целью они встретились с джазовым критиком Владимиром Фейертагом, который порекомендовал им компромиссный сценарий. «Мы долго говорили, и я видел, что им неохота идти в госорганизацию, — рассказывал Фейертаг. — С другой стороны они хотели изучить возможные пути отступления. И я предложил им: „Соберите „Aквариум“, сделайте для худсовета нейтральную программу, и вам за нее дадут ставку. Дальше вы можете ехать куда угодно и играть что угодно, потому что никто в этой стране ничего не понимает“. Но при этом я подстраховался и спросил у своего начальства: „Вы бы „Аквариум“ к себе взяли?“ — „Наверное, взяли, если бы с Гребенщиковым можно было договариваться“, — ответили они. А Боря не захотел договариваться. В итоге всё закончилось тем, что мы достали водки и напились. Так всё и зависло». Вскоре после этой «тайной вечери» Курехин забил на все запреты и решил провести презентацию нового проекта «Поп-Механика» в логове идеологического врага. А именно — в стенах Ленинградского университета имени Жданова. Сама акция называлась предельно формально — «Вечера современного джаза», но уже изначально подразумевала скандал. Дело в том, что еще со времен тбилисского рок-фестиваля Борис Гребенщиков был объявлен в родном институте персоной «нон грата». «Почему-то университетские власти Сережу терпели и даже позволили устроить концерт, — вспоминал лидер „Аквариума“. — А меня ненавидели лютой ненавистью, как во времена царской охранки». Итак, первое ленинградское выступление «Поп-Механики» состоялось в ноябре 1984 года — в самый разгар давления на рок-музыку. На афише издевательски невинно было написано: «Лауреат всесоюзных джазовых фестивалей Сергей Курехин и ансамбль ленинградских музыкантов». Непросто представить, как Сергею удалось убедить университетскую администрацию разрешить это мероприятие. Предполагаю, что он поклялся «делом Ленина, делом партии», что никакого Гребенщикова здесь и близко не будет. Не только на сцене, но даже в зале. И Курехину в ректорате поверили. Это была ошибка. Концерт начался мрачно. Двадцать три музыканта из «Аквариума», «Кино», «Странных игр», «Звуков Му» и несколько джазменов-авангардистов хмуро вышли на сцену, подняли черный рояль и унесли его в неизвестном направлении. Курехин словно отрезал себе путь к отступлению — играть ему было абсолютно не на чем. Поэтому он экспрессивно дирижировал сборной командой ленинградского рок-клуба — до тех пор, пока «незнакомый» гитарист не начал снимать пальто, шарф и пиджак. Затем сорвал парик, темные очки, берет, усы и бороду. И зрители с удивлением обнаружили в центре сцены «запрещенного» Гребенщикова, сидевшего на стуле с электрогитарой в руках. Сейчас уже не секрет, что за несколько часов до концерта лидера «Аквариума» гримировали долго и тщательно. Ему надели рыжую шевелюру, приклеили густую растительность на лицо, подняли воротник, а сверху водрузили берет. Внутрь здания его удалось провести под носом у местных спецслужб. Это был жест неповиновения всем деканатам и ректоратам, вместе взятым. «Несмотря на то что Борис надел очки и пальто, всё равно за версту было видно, что это Гребенщиков, — пояснял виолончелист „Аквариума“ Сева Гаккель. — Но университетская администрация оказалась настолько тупой, что этого не заметила, и поэтому у нас присутствовал дополнительный кайф от всей интриги». Итак, по залу забегали фискалы, а Капитан продолжал нагнетать напряжение — в тщетной надежде на то, что знакомый электрик выключит рубильник с током. По каким-то причинам свет гаснуть не хотел, и администрация после первого отделения объявила, что концерт продолжаться не может. Гребенщиков и Курехин незаметно испарились через пожарный вход, всем участникам вакханалии также удалось в тот вечер выйти сухими из воды. В финале заметим, что «эффект обнажившегося БГ» оказался настолько сильным, что разговоров вокруг этого действа хватило еще на полгода. Присутствовавшие на концерте Артемий Троицкий и Саша Липницкий позднее признавались, что провести такой перфоманс в мрачной черненковской Москве было тогда совершенно невозможно. https://knife.media/ragnarock/ Область тьмы 181 Смена пейзажа 190 Время колокольчиков 198 Многие годы «Аквариум» выпускал концертные записи только по необходимости — когда у музыкантов не было возможности зафиксировать материал в студии. «Я очень не люблю концертные альбомы, — признавался мне Гребенщиков* в одной из бесед. — Никакие и ничьи, поскольку меня интересует не столько энергетика, сколько чистота восприятия. И когда ты пишешь альбом в студии, между тобой и слушателем ничего не стоит. А „концертник“ — это как будто бы я наблюдаю со стороны, как группа целуется с залом. Такое ощущение, что я там никак не появляюсь. Когда я стою на сцене, у меня в ушах звук гораздо полнее, чем то, что я слышу. А то, что я слышу, — это Джимми Хендрикс, Beatles или Rolling Stones. То, что мы играем, недотягивает до этого. Поэтому меня всегда интересовала только прямая звукозапись». После того как легендарный звукорежиссер Андрей Тропилло был вынужден закрыть свою студию в Доме юного техника, ситуация вокруг «Аквариума» оказалась патовой. Новые композиции сыпались из Бориса* одна за другой, но записывать их было негде. И тогда Гребенщиков* с друзьями сконцентрировался на концертах, проходящих в сквотах, общежитиях, на квартирах или в мастерских у знакомых художников. «Карликовую прихожую двухкомнатной квартирки на опушке гольяновского леса завалило дубленками, — писал московский поэт Александр Бараш. — Напряженный молодой человек из пришедших вместе с Андреем Макаревичем* настойчиво интересовался: „А нельзя ли найти место для Макаревича*?“ Пришлось развести руками: места на досках, положенных на стулья и табуретки, не были регламентированы по статусу… Гребенщиков* сел на большой с зеленым сукном стол у окна, его басист поместился сбоку, у двери на балкон. Акустический концерт был посвящен медитативным рефлексиям: „Небо становится ближе“, „Сидя на красивом холме“, „Десять стрел“ etc. Это было, наверное, время наиболее качественной славы Гребенщикова*, звездный час русской рок-музыки — казалось, что в ней поселилось самое точное чувство стиля и эпохи». В Москве БГ* периодически играл один, а в Ленинграде выступал то с Андреем «Дюшей» Романовым, Севой Гаккелем и Фаном, то в усеченном составе — с новичками группы: скрипачом Куссулем и бас-гитаристом Сашей Титовым. А если помещение было крохотным, БГ* исполнял песни в паре с Титовым, который привозил на тележке комбик, сделанный из колонки VEF и ящика от киноустановки «Украина». «Акустика привлекала меня своей свободой и обнаженностью, — говорил басист „Аквариума“. — А Боб* частенько любил вытаскивать меня из комфортной зоны на публичный эксперимент. В этом был его способ подхлестнуть поток энергообмена с публикой и завестись самому. Однажды мы отыграли концерт из двадцати пяти песен в стиле регги. Некоторые такого не понимают, я же с удовольствием поддерживал подобные авантюры». В какой-то момент обе версии «Аквариума» объединились, сыграв вшестером, — как гласит история, в честь приезда в Ленинград старинных американских друзей. На этих идиллических концертах музыканты садились полукругом, и было отчетливо слышно, как Борис* улыбается. На бис — редкий случай — исполнялась вся классика американского рока шестидесятых — от Buffalo Springfield до Grateful Dead. Здесь уместно вспомнить, что именно в этот период Борис* познакомился с творчеством череповецкого рок-барда Александра Башлачёва. Лидер «Аквариума» пригласил самобытного менестреля выступить в своей коммунальной квартире на Софьи Перовской, причем видеосъемку, сделанную в тот вечер Джоанной Стингрей, удалось сохранить для истории. «Если нам не отлили колокол, значит, здесь время колокольчиков», — разбивая пальцы в кровь, надрывно чеканил СашБаш, выплевывая слова сквозь расшатанные зубы. Именно эта варварская энергетика вместе с привязанными к руке колокольчиками вытеснила из головы Гребенщикова* остальных кумиров — от Харрисона до Дилана. «Мое первое впечатление от Башлачёва оказалось очень сильным, — рассказывал позднее Борис*. — Это было столкновение с человеком, в котором от природы есть дар и который умеет им пользоваться — и производит впечатление, будто ты заглянул в горящую печку. Этот внутренний жар, захлебывающийся поток всегда действует сильно на кого бы то ни было… Этот Божий дар есть у всех, просто один из ста тысяч доводит его до ума». Еще одна хорошая новость: у «Аквариума» появился толковый концертный звукорежиссер. Так случилось, что в районе 1984 года молодой музыкант Слава Егоров познакомился с виолончелистом Севой Гаккелем. По выходным они развлекали гопников из поселка Васкелово неким подобием дискотек, проходивших в местном доме культуры. Всё остальное время Егоров слушал фолк-рок и писал красивые песни, которые затем вошли в магнитоальбом «Инородное тело». «Мне нравились рассуждения Егорова о звуке, — вспоминал Сева. — И я как-то привел его в гости к Бобу*, поскольку мне захотелось их познакомить и порекомендовать Славу как звукорежиссёра». Яркая и неординарная личность, Егоров оказался терпеливым человеком, которому удалось запечатлеть на пленку шедевры Александра Башлачёва. Запись цикла песен «Вечный пост» происходила на даче басиста «Звуков Му» Саши Липницкого, и далась его участникам немалой ценой. Но в итоге альбом получился, скажем так, медитативно-психоделическим, а Гребенщиков* смог оценить интуитивные навыки Егорова. Важное достоинство звукорежиссёра заключалось еще и в том, что на концертах «Аквариума» он не имел холуйской привычки выводить вперед вокал Гребенщикова*, «убирая» подпевки Дюши и Гаккеля. И при этом не страдали ни гармошка БГ*, ни перкуссия Фана, ни партии скрипки, флейты и виолончели. Теперь это акустическое совершенство оставалось только адекватно записать. Человека, сумевшего решить эту непростую задачу, звали Лёша Ипатовцев. В тот момент ему едва исполнилось девятнадцать лет, но все его источники вдохновения были на редкость правильными. Он был студентом Кораблестроительного института в Алжире, где трудились его родители. Буквально за год до описываемых событий Лёша приобрел за немыслимые деньги кассетную деку Pioneer CT-3000 и несколько «хромовых» кассет, позволявших осуществлять запись с максимально возможным качеством. «Как-то зимой я шел домой после одного из выступлений „Аквариума“, — рассказывал Ипатовцев. — Это был зенит акустических концертов втроем, когда, к примеру, композиция „Звезда Аделаида“ игралась так, что просто брало за душу. Поэтому в моей голове маячила всем знакомая мысль: „Это же надо писать!“ Настолько все было правильно, настолько цельно… Кроме того, меня всегда приводило в ужас, как был записан альбом „Ихтиология“ — на ненастроенную деку, на обычные кассеты, с резким обрывом аплодисментов. Поэтому в ноябре и декабре 1985 года на каждый из концертов я приходил с магнитофоном. Поначалу никаких разговоров об альбоме не велось. Так, иногда после концерта дашь Гребенщикову* запись, он послушает, подивится, откуда я кассету TDK достал, и между прочим заметит: „Может, что-нибудь и получится“». Получилось. На каждом выступлении Лёша подключал к пульту завернутую в целлофан деку и «снимал» отлаженный Егоровым звук. В итоге будущий концертный альбом оказался выстроен на основе нескольких акустических выступлений, когда после прослушивания разных версий музыкантами выбирался наиболее яркий вариант. По утверждению Ипатовцева, большая часть песен была записана на концерте в ДК Невский 19 декабря 1985 года. «Там был переполненный зал и царила самая настоящая истерия, — говорил Лёша. — Девочки кричат, аплодисменты, очень живой концерт!» Композиции «Дорога 21» и «Лёд» были зафиксированы в общежитии корабельного института. В тот ноябрьский вечер музыканты выступали без Куссуля, а организатором акции оказался сам Ипатовцев. «Часто Борис* с друзьями играли при свечах, чтобы успокоить толпу, сидевшую на полу, — вспоминала американская подруга „Аквариума“ Наоми Маркус. — Кто-то пускал по кругу шапку, кто-то давал ему бутылку, кто-то заботился о том, чтобы успокоить соседей. На такие концерты Гребенщиков* часто надевал кольца: с гранатом, лунным камнем и бирюзой. Его голос казался усталым, он с музыкантами мог играть часами… Все с напряжением слушали, тяжело вздыхали на лирических мечтах, бесконечно прося исполнить понравившуюся песню „Сталь“». Очень любопытный сейшен состоялся сразу же после дня рождения Бориса* в намоленных стенах Военно-медицинской академии. Здесь русский дух, здесь дурью пахнет! Ни одна из песен, прозвучавших в академии, не попала ни на какие записи — последствия празднеств дали о себе знать: лидер «Аквариума» был охрипшим и «слегка офигевшим». «К Новому году я решил сделать сюрприз и говорю Борису*: „Вот альбом концертный готов“, — рассказывал позднее Ипатовцев. — А Гребенщиков* не удивился и отвечает: „А название придумал?“ После изнурительных новогодних торжеств я отдал Борис Борисычу* исходники, а сам уехал на десять дней в лес. Вернулся только к старому Новому году. В тот день у Тропилло дописывали последние шумы к „Детям декабря“. Гребенщиков* нервничал, торопясь закончить все к вечеру. Заодно сказал мне, что крыша у него совсем едет и он не может скомпилировать то, что в голове у него уже носило название „Десять стрел“». В феврале собранный Ипатовцевым альбом пошел в народ. Примерно через месяц, осознав стихийность ситуации, Гребенщиков* этот бутлег авторизовал, убрав оттуда несколько композиций. К весне оба варианта получили широкое распространение, но официальной версией стала вторая. Любопытно, что одним из дистрибьюторов концертного альбома «10 стрел» стал Саша Титов, который обзавёлся ещё одним магнитофоном «Маяк 203» и таким причудливым образом зарабатывал себе на жизнь. Итак, до появления первых признаков гласности модель поведения «Аквариума» была проста и предсказуема. Страна жила своей социалистической жизнью, а рок-группа, сидя на красивом холме, — своей. Вплоть до 1986 года эти прямые не пересекались, да, наверное, и не могли пересечься. Но буквально за несколько месяцев ситуация изменилась, причем кардинальным образом. После переговоров между Рейганом и Горбачёвым на стол Михаила Сергеевича лёг выпущенный в Америке виниловый «двойник» с ярким названием Red Wave: 4 Underground Bands from the USSR. Американка Джоанна Стингрей, выступившая идеологом и продюсером этого диска, выслала несколько экземпляров лидерам обеих стран. Пластинки сопровождались письменным заявлением — мол, то, чего не могут достичь политические деятели на дипломатическом уровне, вполне успешно получается у рок-музыкантов. «Почему в Америке такие диски выходят, а у нас — нет?» — поинтересовался генеральный секретарь и приказал активизировать работу с молодыми рок-группами. И вскоре произошло невероятное: Министерство культуры дало официальное распоряжение фирме «Мелодия» выпустить пластинку «Аквариума». Звонкая цитата из незалитованной песни «все рокеры в жопе, а джазмены в *****» к осени 1986 года оказалась анахронизмом. «Когда вышла пластинка Red Wave, на нас наконец-то обратила внимание „Мелодия“, — рассказывал Гребенщиков*. — Во-первых, из-за популярности диска на Западе, а во-вторых, из-за перестройки, вдобавок они захотели заработать денег. Я ездил в Москву и просил разрешения соединить два магнитоальбома. „Нет“, — ответили мне. „Могу ли я вставить в альбом что-то новое?“ „Нет денег на студийное время“, — был ответ. На первом худсовете я знал, что „2-12-85-06“ не войдет в пластинку из-за упоминания Брюса Ли, „Жажда“ — из-за православного хора, а „Змея“ — потому что вызывает отрицательные эмоции. Но на второй худсовет пришли Вознесенский и Пугачёва, и вопрос был решен в три минуты. Что именно они там сказали, я не знаю, потому что находился в тот момент за дверью по традиции „Мелодии“… Но то, что в итоге получилось, имеет свою концепцию — цельный и радостный эффект весеннего солнца. Именно то, что я люблю в The Beatles». Тогда вряд ли кто-то догадывался, что выпущенная «Мелодией» коллекция песен станет последней студийной работой «Аквариума» с участием Сергея «Капитана» Курёхина. Дело в том, что эстетический конфликт БГ* и Капитана имел долгую предысторию. Кто-то утверждает, что холодок между ними пробежал ещё весной 1985 года, когда Курёхин, как казалось многим, сильно заигрался. Тогда обаятельный провокатор сумел убедить Бориса* вывести на сцену ленинградского рок-клуба экспериментальную модификацию, где из «золотого состава» присутствовал только Гребенщиков. Ни Дюши, ни Фана, ни Гаккеля в тот вечер на сцене не было. «Курёхин внёс в музыку Гребенщикова* массу такого, чего в ней никогда не было, — рассуждал позднее рок-критик Артемий Троицкий*. — Кому-то это наверняка не нравилось и даже раздражало… Но представить себе „Табу“ и „Радио Африка“ без Курёхина было бы невозможно. Фактически он определял музыку этих альбомов, эти остинатные фразы… Его бешеная энергетика, которой „Аквариуму“ всегда не хватало… Очевидно, что Капитан вписал в историю этого коллектива самую авантюрную в музыкальном отношении главу. Он был главным и абсолютно уверенным в себе. Он мог делать все, что угодно, ему достаточно было щелкнуть пальцем — и на концертах выстраивалась целая колонна из деятелей питерского андеграунда». В итоге расслабленный «Аквариум» не смог выдержать такого мощного демона-авангардиста, как Курёхин. В каком-то смысле этот ядерный реактор взрывал своими безумными идеями любой проект. Когда-то в идеологическом арсенале у Гребенщикова* была расхожая фраза о том, что «Аквариум» — это не группа, а образ жизни. На практике выяснилось, что этот полусонный «образ жизни» оказался слишком мелким для такого безжалостного экспериментатора, как Курёхин. Говорят, что ещё одной из причин разрыва их отношений стал приезд в Ленинград первых западных рок-экспертов, заинтригованных выпуском Red Wave. После очередной репетиции БГ* начал знакомить корреспондентов Rolling Stone с музыкантами «Аквариума». Подойдя к Капитану, он представил его не иначе как «Сергей, мой клавишник». Эта фраза стала последней каплей в переполненной чаше курёхинского терпения. Целый месяц Сергей ходил по друзьям, пересказывал эту сакральную мизансцену и не стесняясь обзывал БГ* самыми последними словами. Не особенно тщательно подбирал Капитан и выражения для прессы. К примеру, в «Ленинградской правде» он жёстко раскритиковал исполнительский уровень группы и порекомендовал комсомольским организациям над этим вопросом крепко задуматься. «Я совсем не злился на «Аквариум», — объяснял Сергей ситуацию в одном из интервью. — Но были определенные причины, по которым мне необходим был скандал. Две главные из них — неотложная потребность в резкой смене имиджа и задетое чувство собственного достоинства. Я ненавидел людей, называвших меня «клавишником «Аквариума». Это звучало почти как «аккомпаниатор Гребенщикова*»!» Миротворец Гаккель попытался как-то сгладить конфликт, пригласив Сергея на концерт «Аквариума» в Театр на Таганке. «Те, кто рисуют нас, рисуют нас красным на сером», — пел Гребенщиков*, глядя в глаза Капитану, сидевшему в первом ряду. В ответ Курёхин сдержанно улыбался. Со стороны это выглядело как своеобразное перемирие, но, как выяснилось позже, весьма краткосрочное. https://www.maximonline.ru/longreads/akvarium-geometriya-khaosa-eksklyuzivnyi-otryvok-na-maxim-id902170/ Золото на голубом 206 Изгибы эпохи 216 В декабре 1987 года лидер «Аквариума» обнаружил себя в салоне серебристого лайнера «Аэрофлота», вылетавшего в Нью-Йорк. Он с грустью посмотрел в окно: несмотря на начало зимы, над серыми постройками Шереметьево-2 моросил мелкий дождь. БГ* недоверчиво взял в руки новенький загранпаспорт, в котором красовалась туристическая виза на трехнедельное пребывание в Соединенных Штатах Америки. Ситуация в тот момент выглядела не очень правдоподобной и смахивала на шпионский детектив. Но обо всем по порядку… За год до этого Джоанна Стингрей презентовала альбом ленинградского рока Red Wave американским приятелям Кенни Шаферу и Марине Алби. Будущая супруга гитариста «Кино» даже не догадывалась, что эффект от этого скромного подарка окажется гораздо большим, чем, например, от курения на бензоколонке. «Вся эта история началась с того, что в рамках крупного телепроекта мне нужно было привезти в Ленинград картину известного авангардиста Роберта Раушенберга, — рассказывала мне Марина Алби, сидя в одном из питерских кафе. — За кулисами “Музыкального ринга” я познакомилась с Курехиным, Африкой и чуть позднее — с Гребенщиковым*. Я была ими просто очарована, потому, что таких красивых, образованных и талантливых людей до этого не встречала». Марина уже несколько лет помогала Кенни Шаферу в деятельности его международной компании Belka International. Будучи симпатичным и обаятельным человеком, она все делала быстро и легко. Это был ее стиль жизни. Легко общалась с политиками, договаривалась с таможенниками, продавала программы советского телевидения американским университетам. Побывав на концерте «Аквариума» и впечатлившись увиденным, она поняла, что карты в колоде складываются на редкость удачным образом. Дело в том, что ее босс уже давно искал яркого артиста для своего советско-американского проекта. Но не слишком удачно, поскольку во время вояжей в Москву чиновники из Госконцерта подсовывали ему эстрадный шлак не первой свежести. Эти представители советской музыкальной мафии являлись, по меткому выражению критика Артемия Троицкого*, «настоящим кладбищем международных контактов, причем большинство надгробий принадлежало именно рок-проектам». Именно фавориты Госконцерта неловко представляли Отечество на рок-фестивале 1987 года в Измайлове — том самом, куда не пустили выступить «Аквариум» и «Машину времени». Будь я циником, то наверняка вспомнил бы пословицу о том, что настоящий талант пробьет себе дорогу сам. И все же факт мистического знакомства Кенни Шаффера с Борисом Гребенщиковым* оказался для обеих сторон подлинным «даром небес». Судите сами. Американский бизнесмен сочетал в себе качества романтика и авантюриста международного класса. Свою карьеру он начинал в Калифорнии — в роли пиарщика ***-гуру Тимоти Лири. Потом переехал в Нью-Йорк и работал пресс-агентом у рок-звезд первого эшелона: Элиса Купера, Стива Тайлера и Джими Хендрикса. В наследство от последнего ему досталось полторы тысячи часов записей, на издании которых можно было безбедно жить долгие годы. Как, скажем, сделал его коллега, продюсер Алан Дуглас, специализировавшийся на выпуске многочисленных «посмертных альбомов» Хендрикса. Но для Шаффера, который любил называть себя «бродягой рок-н-ролла», это был явно не «путь воина». Внезапно увлекшись техническими разработками, Кенни изобрел беспроводной микрофон, который использовался музыкантами Kiss, AC/DC и The Rolling Stones. Кроме того, он изготовил уникальную электрогитару, на которой Джон Леннон играл на альбоме Double Fantasy. Легко догадаться, что в музыкальной индустрии он знал практически всех «вершителей судеб» — по крайней мере в пределах города Нью-Йорка. Скажем прямо: для Гребенщикова* это был идеальный посредник, способный на мутной волне перестройки помочь артисту прорваться сквозь пресловутый «железный занавес». Любопытно, что в начале знакомства Борис* категорически отказывался верить в реальность происходящего. «Этот вопрос решается в астрономических верхах, — признавался Гребенщиков* в интервью журналу “Рокси”. — Я познакомился с людьми, которые мне сказали: “Парень! Ты — крутой рок-н-ролльщик. Давай мы тебя вывезем в Америку, и это будет всем интересно”. Я, ни секунды не веря, говорю: “Давайте!” Для меня речь идет не о музыке, хотя по идее мы должны записать пластинку. Там, скорее всего, я никакой музыки не напишу, — я могу ее писать только здесь, сидя во всем этом дерьме. Скорее всего, речь идет о том, чтобы купить в США магнитофон и хвастаться тем, что я пил с рок-звездами. Для меня все это — оттяжка». Но рулевой «Аквариума» ошибался. Он явно недооценил пробивные способности Шаффера. Очарованный собственной идеей и перспективами, Кенни придумал безошибочный план действий. Во-первых, в обход Госконцерта он закорешился с авторитетной организацией «Международная книга», в лице которой получил надежную поддержку. Затем Кенни запланировал выдернуть лидера «Аквариума» в США, чтобы найти лейбл и продюсера для записи альбома, стилистически близкого БГ*. В свою очередь, Марина Алби, воспользовавшись гастролями певца Билли Джоэла в СССР, уговорила американское MTV снять репортаж о русской рок-сцене. И осенью 1987 года фильм под названием «Расскажи Чайковскому новости. Рок в России» был показан в Америке. Уделив внимание БГ* и Мамонову, музыкальный телеканал начал настраивать зрителей на новый тренд: Russians Are Coming! «Борис Гребенщиков*, чья подпольная музыка была признана благодаря политике Горбачева, вскоре поедет в Соединенные Штаты, чтобы записывать песни с западными музыкантами, — сообщала газета The New York Times. — Со слов продюсера Кенни Шаффера следует, что новый альбом выйдет на Западе и в странах восточного блока, а Гребенщиков* станет первым рокером из СССР, который запишется с западными музыкантами». Итак, информационная почва для атаки была готова. Теперь, с точки зрения сотрудников Belka International, оставались сущие мелочи — получить визу, купить билеты на самолет и найти американского партнера для работы в студии. «На моих глазах происходил мучительный выбор продюсера, — объяснял музыкальный критик Алик Кан. — Я помню, как в квартиру Бориса* на улице Софьи Перовской пришел Фил Рамон, человек старой школы, который работал с артистами типа Элтона Джона, Билли Джоэла и Пола Саймона. Это была, скажем так, “мягкая продюсерская линия”… Через Джоанну велись постоянные разговоры с Дэвидом Боуи, который говорил о мрачном андеграундном звучании, что Бориса* немного пугало. В тот период Боуи сильно торчал и звонил Гребенщикову* в три часа ночи, толкая в наркотическом угаре лютые телеги. До этого Борис* был знаком с этими людьми исключительно как слушатель, а тут нужно было быстро разобраться в структуре бизнеса, причем — прямо по ходу пьесы». Все последующие движения, по словам Гребенщикова*, выглядели как «грандиозное приключение». Тогда казалось, что шансов победить в этом марафоне советскую бюрократию у него немного. Неприятные сюрпризы начались с того, что в горкоме ему отказались выдавать характеристику, обязательную для поездки за рубеж. И это было только начало тяжелейших «гонок по вертикали», где, как казалось, главным призом была абсолютная свобода. Во время работы над этой книгой мне подарили редкую кассету, где лидер «Аквариума» вспоминает нервные перипетии тогдашнего выезда из СССР. Эти нервные факты реально впечатляют – тот выезд Гребенщикова* в Америку напоминал настоящий триллер. «Было оговорено, что осенью 1987 года я приму участие в благотворительном концерте вместе со Стингом, — рассказывал БГ*. — Это мероприятие планировалось в защиту индейцев, живущих в лесах Амазонки. Все согласились, что идея очень хорошая, поскольку такого никогда не делалось. Но оформление бумаг заняло порядка десяти месяцев, поскольку никто не мог понять, как именно это осуществить. И когда документы были наконец-то оформлены, Министерство культуры почему-то заявило, что они их потеряли. Потом они признались, что документы у них, но их не отдадут, поскольку мне ехать в США совершенно незачем. Затем они заявили, что бумаги потерялись по пути в следующее министерство. И только на четвертый раз нам их отдали по-настоящему. После этой многомесячной нервотрепки оказалось упущено очень много времени, потому что я должен был оказаться в Нью-Йорке еще в середине сентября». В справочном пособии Павла Северова информация о событиях тех дней подается очень сухо: «Гребенщиков* должен был вылететь в США для поиска звукозаписывающей компании еще 12 декабря. Но… 11 декабря он не получил заграничный паспорт. По словам Кенни Шаффера, за этим отказом стоял сам министр культуры СССР Василий Захаров. За один день, через знакомого Шаффера, Гребенщикову* все-таки выдали необходимый документ с выездной визой из СССР, в обход минкульта». Некоторый свет на события того периода пролила Людмила Харитоновна в автобиографической книге «Мой сын БГ*». «Борис* полетел в Шереметьево, имея на руках билеты в США, — объясняла мама Гребенщикова*. — Но в одиннадцать вечера он позвонил из Москвы и сказал, что разрешения на выезд ему все-таки не дали и он летит обратно домой. Мне ничего не оставалось, как обратиться к Богу и попросить, чтобы Борю* из страны все-таки выпустили. В два часа ночи мне позвонили из Министерства культуры и сказали, чтобы Гребенщиков* немедленно летел обратно в Москву. Боря* как раз в это время прилетел назад в Пулково и позвонил из аэропорта. Я передала ему радостную новость, и он вновь улетел в Москву, чтобы в семь часов утра сесть на самолет и отправиться в Соединенные Штаты. Мне очень понравилась эта быстрая связь Всевышнего, услышавшего мои молитвы, и членов Центрального Комитета партии». Наконец-то чудо свершилось. Буквально через шестнадцать часов в аэропорту имени Кеннеди Бориса* встречали взволнованные Марина Алби и Кенни Шаффер, а на парковке стоял, поблескивая хромом, новенький лимузин. После тяжелого перелета Гребенщикову* нужно было поспать, поскольку на следующий день в одном из кафе на Таймс-Сквер его ждал музыкант и продюсер по имени Дэвид Боуи. ********************************************************* «Меня привезли в Нью-Йорк в середине декабря, — пояснял лидер “Аквариума”. — Мы въехали в город вечером, а деревья возле домов светились всеми лампочками. И я подумал: “Господи, вот это жизнь!” А потом я открыл для себя, что в ресторанах можно вкусно покушать и еда, оказывается, бывает самой разной. Что есть, например, суши. А больше никакого другого шока у меня не было». За три недели в Америке Гребенщикову* удалось встретиться с большим количеством рок-звезд, которые до этого казались ему небожителями. К примеру, Борис* полностью отслушал двухчасовую репетицию Фрэнка Заппы, разговаривал с Игги Попом, Джулианом Ленноном, музыкантами Blondie и познакомился с Джорджем Харрисоном. Но наибольшее впечатление на лидера «Аквариума», конечно же, произвела встреча с Боуи. «Дэвид — безумно обаятельный человек, — восторженно говорил БГ*. — Его настоящий медиум — это общение, вот так, в узком кругу, с кайфом. Он встретил меня как старого друга, которого не видел лет пять. Сразу стал показывать новый фотоаппарат, который может делать удвоения, наложения и другие фокусы. Потом мы стали говорить про технику работы со словами Уильяма Берроуза, про все что угодно. Затем Дэвид предложил поменяться сапогами, и мы поменялись. За всю ночь он сказал две серьезные фразы. Первая: “Если я буду тебе нужен — можешь на меня рассчитывать”. И вторая, в шесть часов утра, на прощание: “Не дай им сделать из этого очередной американский альбом”. То есть Дэвид все время имел в виду, что предстоит что-то сделать». Спустя неделю идеолог «Аквариума» уже ощущал себя «первым свободным русским человеком с 1917 года». Он жил на квартире у Шаффера, слушал много музыки и посещал по ночам культовые клубы в Гринвич Виллидж. «В Америку Борис* прилетел в своей плохонькой белой дубленке, которую бабушка купила ему на барахолке, — писала Людмила Харитоновна в своих мемуарах. — Мы ведь бедные были. В таких дубленках ходили милиционеры. И американский агент, встретив Борю* в аэропорту, сразу же снял с него эту позорную вещь и сказал: “Для начала мы купим тебе пальто”». Вскоре Гребенщиков* полностью акклиматизировался и окончательно перестал понимать, где именно находится: в Лондоне, Москве, Нью-Йорке или Лос-Анджелесе. Он чувствовал, что попал в настоящую сказку. Наверное, потому что с детства ему интереснее было не читать сказки, а жить в них. Он мечтал быть натуральным персонажем из мифа, и на 34-м году жизни его фантазии наконец-то обрели реальное воплощение. «Мы представили Бориса* сразу нескольким рекорд-компаниям и чуть было не подписали контракт с A&M, где в одном лобби рядом оказались Гребенщиков* и Майкл Джексон, — рассказывал Шаффер в документальном фильме Long Way Home. — В итоге мы остановились на CBS Records, босс которого Уолтер Йетникофф сказал: “Это очень рискованная идея, но этим стоит заняться!”» Любопытно, что самому Шафферу финансовые условия на лейблах Polygram и A&M казались более привлекательными. Но с другой стороны, внук выходцев из России предоставлял своему далекому земляку больше творческой свободы. Позднее Йетникофф признавался, что не успевал ознакомиться с музыкой «Аквариума» и все решалось на уровне глаз. Кроме того, будущим партнерам нравился один и тот же сорт шотландского виски. В это пикантное обстоятельство можно верить или не верить, но, по сути, именно этот факт и определил судьбу контракта. И жесткий продюсер, выпускавший миллионными тиражами диски Пола Маккартни, Брюса Спрингстина и The Rolling Stones, предложил уникальный шанс русскому музыканту. «Вооруженный акустической гитарой и старыми записями “Аквариума”, Борис* произвел необычайно сильное впечатление на президента CBS Records, — писал в 1989 году журнал Rolling Stone. — В итоге компания Йетникоффа оказалась единственной из ведущих фирм грамзаписи, по-настоящему заинтригованной музыкой Гребенщикова*. Или, может быть, им понравилась подоспевшая ко времени идея про “русского Боба Дилана”. Как бы там ни было, Борис* подписал свой семидесятистраничный контракт с CBS Records, не прочитав ни единого пункта». Таким образом, половина дела осталась позади и финансовый тыл был найден. Теперь партнерам оставалось определиться с выбором студийного продюсера. Это был важнейший стратегический момент. Кенни настаивал на кандидатуре Майкла Стайпа из группы R.E.M., а его коллеги советовали Боба Джонсона или Тони Висконти, которые сотрудничали с Диланом и Боланом соответственно. «Когда мы продумывали будущую пластинку, я очень хотела, чтобы Борис* записал акустический глэм-рок, — признавалась Марина Алби в интервью для книги. — Я прямо-таки видела его в этом камерном минимализме, и мне казалось, что у Гребенщикова* с его тонким голосом это получится лучше всего». У Бориса*, который первоначально настраивался на ознакомительную поездку, теперь разбегались глаза. И его, безусловно, можно понять. Совсем недавно он убедительно заявлял на квартирниках, что не верит в существование Америки, а теперь его словно «выдернули из раковины». Судя по всему, попав в водоворот событий, он до конца не понимал, что именно хотел получить в местном контексте. Скорее всего, интуитивно догадывался, но лишь «методом от противного». И по-прежнему у него в мозгу крутилась фатальная фраза Боуи про «очередной американский альбом». В каком-то смысле Гребенщикову* было весело и страшно, но все расставил по местам Его Величество Случай. «В Лос-Анджелесе я случайно встретился с Дэйвом Стюартом, и это событие определило музыкальное направление альбома, — говорил Борис* в одном из интервью. — Отчасти потому, что Eurythmics по определенным причинам занимал в моем мире чрезвычайное место. Искра проскочила, и работа началась. Дэйв жил неподалеку от студии и наложил соло-гитару на экспериментальный трек “Пепел” — на русском, но совсем другой вариант. Такую крутую гитару, что я был сдут в пять минут… Потом он прислал письмо, что ему было бы интересно поработать. Это оказался второй реальный человек, с которым я хотел бы сотрудничать». Со стороны казалось, что это — идеальный выбор. Несмотря на протесты Шаффера, Борис* выглядел счастливым человеком. Ему нравился альбом Мика Джаггера, который спродюсировал Стюарт, он обожал пластинки Eurythmics, в которых его привлекало буквально все: свежесть идей, аранжировки и даже пресловутый стандартный саунд 80-х… Как выяснилось позднее, для Дэйва это тоже был своеобразный вызов, и он рвался в бой. «Я был просто ошеломлен, ознакомившись с песнями Бориса*, — уверял лидер Eurythmics. — Поскольку неожиданно услышал в них интонации старой английской народной музыки, о которых уже двадцать лет как забыл. С подачи Гребенщикова* я стал ходить в фольклорные клубы и обнаружил там массу интересного. Фактически Борис* вернул мне мои собственные корни». Перед возвращением в Ленинград Гребенщиков* успел все-таки выступить в Нью-Йорке. Этот акустический концерт состоялся в советском посольстве, и критики считают его одним из лучших в международной карьере БГ*. Вдохновленный событиями последних дней, Борис* бойко отвечал на записки из зала и впервые демонстрировал песни «Аквариума» в столь официозном контексте. В партере в тот вечер восседали матерые дипломаты, журналисты-международники, чиновники из ТАСС, сотрудники КГБ, а также члены их семей. В воздухе пахло дорогими духами, сильнейшим пафосом и недоверием. Скажем прямо: контингент подобрался не самый простой… Итак — чуть томный вокал, акустическая гитара и губная гармошка против ощетинившихся зубров советской номенклатуры. Гребенщиков* осторожно начал выступление с «Золота на голубом», затем спел «Аделаиду», «Моей звезде» и «Трамвай». Ближе к финалу атмосферу несколько смягчили несколько композиций Вертинского и «Чудесный вальс» Окуджавы. И когда сердца политической элиты растаяли окончательно, Борис* с безупречной дикцией выдал «Сползает по крыше старик Козлодоев». Спел — как вбил гвоздь в крышку гроба советской власти. За окнами незаметно наступал 1988 год… https://snob.ru/literature/akvarium-geometriya-haosa-otryvok-iz-knigi-aleksandra-kushnira/?fbclid=IwAR0uruyWj2e207ZzomgOpT0jme3cokbIGFXMFrSsJBTPKsZgcMVMSL9dZt0 Заложник рок-н-ролла 224 Битва деревьев 232 Часть IV. АРХИТЕКТУРА ХАОСА (1991—1997) Новые лётчики 242 В промежутке между путешествием в Париж и новогодней вакханалией в Питере у Гребенщикова* продолжался never ending tour по необъятной родине. «Репертуар приходилось изобретать на ходу, часто — прямо перед концертом, — рассказывал Борис. — К примеру, в Вятке „Русская симфония“ исполнялась настолько впервые, что никто не мог предсказать, какие аккорды грянут в следующую секунду, однако телепатический контакт между музыкантами был налицо». Часть новых композиций была написана под впечатлением от творчества Башлачева, Янки, Летова, «Калинова моста», а также «ослепительного Чижа», с которым Гребенщиков поехал в тур, исполняя его новый хит «Хочу чаю». Нагруженный кислотой, Борис запел о полуденных фавнах и психоделических сиринах на Волге, и многим стало казаться, что лидер «БГ-Бэнда» вот-вот сольется с абсолютом. При этом самому Гребенщикову было важно держать зазор между текущим репертуаром и классическими боевиками «Аквариума». Метод был прост: теперь на концертах исполнялись только новые произведения. Никаких «Партизан полной луны» и «Поезда в огне» Борис принципиально не пел, несмотря на уговоры поклонников. Любопытно, что новые «песни зеркальных Вселенных» создавались в разных уголках России. «Волки и вороны» были написаны после винных дегустаций на Пречистенке, «Государыня» — в Питере, «Никита Рязанский» — на Чегете, «Бурлак» — в Саратове, а «Ласточка» — недалеко от Ниловой Пустыни, где Борис оказался волею провидения. Дело в том, что летом 1991 года неугомонный Курёхин пригласил приятеля съездить на новую дачу, расположенную под Осташковом. Пересекая районы сакрального значения, которые славились ведьминскими традициями, Капитан предложил сократить путь и проехать к дому напрямик. Этот маршрут ему подсказал местный цыган, но слушать его ни в коем случае не следовало. В два часа ночи на подъезде к деревне машина начала проваливаться в болото. Дальше все было как в тумане. Питерских пилигримов спасли лишь молитвы, и с божьей помощью трагедии удалось избежать. Чудом вернувшись с дальнего берега реки Стикс, Борис Борисович заперся в комнате и на одном дыхании написал «Ласточку» и две композиции, которые история не сохранила. Стресс был настолько силен, что на сочинение этих песен у Гребенщикова ушло меньше часа. Спустя несколько месяцев «Ласточка», «Никита Рязанский», «Сирин», «Государыня», а также пара романсов Вертинского стали основой концертника «Песни капитана Воронина», записанного в Вятке осенью 1991 года. По сути, это был прообраз будущего «Русского альбома». «Наш звукооператор, исследователь акустических пространств и лесной человек Слава Егоров уехал в Канаду, — вспоминал Гребенщиков. — Его место занял будущий индеец Олег Гончаров. На концерте он выполз на сцену и исполнил народные пляски типа „Танцев маленьких лебедей“ наоборот. Незадолго до этого скрипач Рюша, уставший отважно прыгать ласточкой в ванны, полные роз, уехал на отдых в Германию — играть старинную музыку. Вызванный ему на смену Сережа Рыженко в Вятку приехал, но не смог преодолеть психологический стресс, поэтому концерт был сыгран квартетом». Надо отдать должное бойцам «БГ-Бэнда» — несмотря на тяготы и лишения гастрольной жизни, бодрости духа они не теряли, спасаясь от прелестей российского быта алкогольными джемами. По их воспоминаниям, «обильное употребление водки способствовало раскрытию русского духа внутри коллектива». В тот период Гребенщиков пристрастился устраивать импровизированные пресс-конференции. Иногда они происходили до мероприятий, а иногда — после, прямо в концертных залах. На одном из таких брифингов журналисты поинтересовались у музыкантов: «Скажите, а что именно вы употребляете из наркотиков?» Тут же последовал прямодушный ответ от Сакмарова: «Что Всевышний пошлет». «Во время „Русского тура“ у нас присутствовал необычный гибрид — соединение православия с легким налетом экстази и LSD, признавался Щураков. — Это очень удивляло, но это было». Очевидцы вспоминают, как в одном из населенных пунктов организаторы угостили «БГ-Бэнд» бесцветной «богословской жидкостью» — без вкуса и запаха. Тут же было решено провести фотосессию с девушками из модельного агентства — в ближайшем Гефсиманском саду. «Пока искали необходимый ландшафт, я вдруг понял, что не иду босиком по шишкам, а, скорее всего, парю, — смеялся Гребенщиков. — А музыканты мне говорят: „Смотри, как все вокруг красиво, какое все зеленое“. — „Что зеленое?“ — „Да все зеленое: песок зеленый, небо зеленое, солнце зеленое“». Но лишь после того, как казанско-питерские варяги увидали мотоциклиста, который задним ходом въезжал в Волгу, набирал воду в коляску и, громко урча, выливал ее в сотне метров от берега, они ощутили, насколько прав был классик, утверждавший, что «умом Россию не понять». В те времена вокруг «БГ-Бэнда» происходили удивительные вещи. Удача перла в полный рост, залы были набиты, и денег никто не считал. «Мой родственник и по совместительству директор „БГ-Бэнда“ оказался настоящим романтиком и разгильдяем, — рассказывал Сакмаров. — Особенно интересно он выдавал зарплату. Мол, вот тебе гонорар, который Алексей измерял на глазочек. Иногда кто-нибудь спрашивал: „А больше можно?“ — „Ну, если тебе очень надо, возьми больше...“ Как-то мы летели в небольшом самолете „Як-40“, и Кайбиянен споткнулся с мешком денег в руках. Мятые рубли полетели по всему салону. Мы их дружно собирали, и такой цирк продолжался каждый день». После этого становится понятно, что именно имел в виду Гребенщиков, написавший внутри буклета новой пластинки: «Группа БГ благодарна А. Кайбиянену, без которого не было бы 1991 года». *********************************************** Все в «БГ-Бэнде» отчетливо ощущали, что пришло время записывать альбом. Саша Липницкий предложил Дом Радиовещания на улице Качалова, поскольку был знаком с администрацией со времен исторических сессий «Звуков Му» с Брайаном Ино. «Мои приятели Дмитрий Ухов и Саша Миловидов пообщались с руководством на предмет записи новых песен в Доме Радиовещания, — вспоминал Александр. — И когда я попытался узнать „цену вопроса“, мне сказали, что это ничего не будет стоить. Был подписан какой-то символический договор, непонятно даже зачем». В обмен на эту любезность Гребенщиков отдал альбом на «Радио России» — для премьерного прослушивания и эксклюзивного вещания в эфире. Напомним, что именно в те дни «союз нерушимый республик свободных» приказал долго жить, и никаких законов в природе не существовало. «В отличие от „Равноденствия“, где был выдуманный график, здесь музыкантам предоставили чудесные условия: работай хоть ночами, — говорил Липницкий. — Мне показалось, что из-за теплого отношения к группе, из-за того, что самые русские песни Гребенщикова записывались в старой столице России, получился такой адекватный результат. В других студиях подобной распевности и легкости добиться было невозможно». «Мы снова окунулись в атмосферу государственной студии, — рассказывал БГ. — Но в Москве, за что я и люблю ее, в отличие от казенного Петербурга, люди давно научились сосуществовать с „государственностью“ и относиться к ней по-человечески, как к плохой погоде. Мы сталкивались с государственностью при входе и на выходе, внутри же была наша империя». В рамках этой империи «БГ-Бэнд» позволял себе все, чего душа желала. Узрев в студийных коридорах блестящий дуэт Гайворонского с Волковым, Гребенщиков благословил появление трубы и контрабаса на треке «Сирин, Алконост, Гамаюн». А партию тромбона исполнил музыкант из оркестра, который репетировал в соседнем помещении. Также в этой сессии принял участие Алексей Зубарев, который встретился Борису в поезде Санкт-Петербург — Москва. Бывший гитарист «Сезона дождей» был доставлен в студию и мгновенно записал свою партию в «Конях беспредела». После чего растворился в «прозрачной дымке берез», умчавшись на запись телепередачи «Утренняя звезда», где он аккомпанировал дочери Эдиты Пьехи. Важный момент: настоящей «королевой звука» на микшерном пульте стала начинающий звукорежиссер Ольга Горбунова. Так случилось, что из всех сотрудников Дома Радиовещания, которые считались мастерами крупных форм, Ольга была наименее опытным специалистом. Дочь главного дирижера Театра оперетты, она окончила Гнесинку по специальности «хоровое дирижирование», а студийным инженером стала совсем недавно, пройдя углубленный курс профильного обучения. До «Русского альбома» она записывала радиопередачи, эстраду, детские песни и нескольких бардов. Коллаборация с «БГ-Бэндом» стала ее первой серьезной работой, и на сломе эпох жизнь бросила Горбунову в самую горячую точку. Немаловажную роль здесь сыграли женская интуиция и уральские гены Ольги — и в итоге все получилось как нельзя лучше. «Горбунова записала именно то, что мы играли, — вспоминал Липницкий. — Она была мила, очаровательна и абсолютно не дергалась — как человек, сидящий на фиксированной зарплате. Ее размеренность и неторопливость создавали удивительную атмосферу спокойствия». Впервые со времен студийных опытов у Тропилло Гребенщиков столкнулся с продуманным саундпродюсированием. У Ольги всегда был выстроен идеальный звуковой баланс — музыкантам оставалось надеть наушники и сыграть свои партии. Все шло четко, с настроением и по графику. Еще одним существенным фактором оказалась необычная локация, в которой были расквартированы музыканты. «Мы жили в гостинице „Измайловская“, респектабельном клоповнике с высокими потолками и широкими коридорами, — весело рассказывал звукорежиссер „БГ-Бэнда“ Олег Гончаров. — Когда утром музыканты шли к метро, то проходили сквозь местный рынок, куда крестьяне из Рязани, Суздаля и Ярославля привозили иконы и церковную утварь. Менты их не гоняли, и мы прибывали на сессию очищенными и просветленными». В тот момент Олег Сакмаров оказался единственным музыкантом, который сильно напрягался по поводу происходящего, поскольку искренне считал, что в студийной версии эти песни звучат не так убедительно. Кроме того, он не понимал, почему композиция «Волки и вороны» вошла в альбом «обрезанной», без мощного апокалиптического финала: Приходили Серафимы с мироносными женами, Силы и Престолы из предвечной тиши, Накладывали руки — снимали обожженными И праздновали Пост и Пасху нашей души. Судя по всему, про «мироносных жен» Борис Борисович решил в студии не петь. По-человечески это понятно — то, что на концертах пробивало до мурашек, на пленке воспринималось по-иному. Возможно, в этом был определенный смысл. «Мне тогда казалось, что на записи царит анархия, — вспоминал виолончелист Петр Акимов, приглашенный сыграть на нескольких треках. — Спонтанно появлялись музыканты вроде меня, Зубарева, Волкова с Гайворонским, а на паре треков сыграл барабанщик Петя Трощенков. Мне чудилось, что многое делается „на шару“, но в результате получилось волшебное явление природы. Борис жил этим альбомом, и, когда он исполнял вокальные партии, в них чувствовалась удивительная сила». Необходимо отметить, что, несмотря на медитативный строй, русское полуфольклорное звучание «БГ-Бэнда» стало еще более рок-н-ролльным. С четким барабанным ритмом в стиле The Traveling Wilburys была сделана композиция «Бурлак» попавшая на первое место хит-парада новой радиостанции SNС. Окаймляли «Русский альбом» инструментальные зарисовки Сакмарова, которые БГ выбрал в качестве intro и финала. «Эти пьесы, сыгранные на гобое и волынке, стали реализацией моей мечты совместить архаичные пласты народных попевок с авангардными достижениями минимализма, — комментировал запись Сакмаров. — Их не стыдно было поставить рядом ни с опусами Мартынова, ни с фольклорными хорами Архангельской губернии». К окончанию зимы 1992 года «Русский альбом» был записан. Затем он еще довольно долго дорабатывался, но это выглядело по-своему логично. «Мы наконец-то закончили микшировать маленький инструментал, который там должен быть, — отчитывался Гребенщиков в интервью „Комсомольской правде“. — Практически шесть месяцев мы возились, чтобы найти органичный порядок песен и сделать правильную обложку... Для меня очень важно, чтобы альбом был точно сделан, чтобы печать была хорошей и все остальное. Мне хочется потратить время и выпустить его по-настоящему». В итоге тираж оказался напечатан лишь в конце осени — на курёхинском лейбле «Курицца Рекордс». В Москве пластинка стала продаваться только в январе 1993 года. Примечательно, что, пока альбом так долго редактировался и издавался, через студию «Колокол» начал активно распространяться демо-вариант, который Липницкий неосмотрительно дал послушать Саше Агееву. На этой версии, стихийно названной «Кони беспредела», не было инструментальных фрагментов Сакмарова, зато присутствовали композиции «Сувлехим Такац» и «Нью-Йоркские страдания», которые исполнялись на концертах, но в пластинку не вошли. Результат тем не менее превзошел все ожидания — независимо от того, слушал ли меломан кассетный бутлег или роскошный винил с кокетливым плакатом внутри. Напряженность и монохромная черно-белая графика «БГ-Бэнда» напоминали дарк-фолк в духе акустических Current 93. Гребенщиков, случайно или гениально, попал в нерв своего времени — в данном случае раздрая и расхриста. И никогда дрожь его голоса так не соответствовала дрожи горизонта, дрожи рук и неуверенности — ни в будущем, ни в прошлом. «Красота во все периоды истории являлась единственным абсолютом, который мне известен, — рассуждал Борис во время поездки „БГ-Бэнда“ на Соловки. — Бога абсолютным считать трудно, ибо он выше понятий. Остается красота — как единственное, что реально. Когда начинаешь вспоминать, а что же в моей жизни было реальным, то получается, что не это, не это и даже не это. Остается смысл, для меня по крайней мере, только в красоте... Но если это красота, то она абсолют — как окно к Богу». https://gorky.media/fragments/chto-vsevyshnij-poshlet/ Этнические опыты 250 Кусок жизни 257 Открытие алмазного пути 264 Истории светлых времён 271 Сюжеты 278 Между пространством и временем 285 Искушение будущим (вместо послесловия) 293
* Признан Минюстом иностранным агентом
Дополнительные ссылки: Событие: 2023 10 августа. Презентация книги А.Кушнира "Аквариум:Геометрия хаоса" магазин "Республика" на Тверской-Ямской ул. г.Москва