Выкладываю интервью с Борисом Гребенщиковым (с некоторыми сокращениями), которые брал вместе с Рубиком Гюльмисаряном (было опубликовано в январском номере "Еревана" за 2009 год). БГ говорит про дружбу с Дживаном, про Ленинградский рок-клуб, про запредный плод, про Цоя, про Восток и Запад, про регги и хиппи.
пишет АРТАВАЗД ЕГИАЗАРЯН
замечательное фото в лифте гостиницы Marriott и другии, автор АРМЕН ПОГОСЯН
Борис Гребенщиков по-прежнему склонен видеть деревья там, где многие видят столбы. Эта способность, пожалуй, и сделала его мудрецом русского рока — явления экстраординарного, да и «роком» названного, наверное, лишь потому, что надо же как-то назвать... Уходили эпохи и империи, менялись и времена, и нравы, оставались БГ и «Аквариум». «Мое дело провокатора — взрывать слежавшиеся пласты общественного сознания», — говорит БГ. В ноябре 2008 года он приехал в Ереван — поздравить Дживана Гаспаряна с 80-летием. Понятно, что без вопроса, как вы познакомились с творчеством Дживана Гаспаряна, не обойтись... — Была одна пластинка в 1970-х, на которой маэстро исполнял очень длинную, фантастическую, надрывающую сердце мелодию. Я был сбит с толку: я слушал такое впервые и принял к сведению. Потом слушал эту музыку нечасто — уж больно она печальна. Но красоты она была неземной!.. А когда у меня появилась возможность записывать то, что я хочу, так, как хочу, и кого хочу, то я стал наводить справки по поводу Дживана, и армянские друзья в Петербурге меня с ним свели. Он понятия не имел, кто я такой (и был прав в этом), но знакомство состоялось. К следующей встрече ему уже нашептали, что хорошо бы обратить на меня внимание, Дживан приехал к нам в студию, послушал... и ему понравилось! Он гениально сыграл в одной песне, которую я с трепетом дописал, имея его в виду, — «Северный цвет». Она у меня лежала лет пять, недописанная. То есть именно благодаря Гаспаряну я совершил немыслимое волевое усилие. А Дживан пришел и сыграл практически со второго раза, да еще так меня подбодрил, что я почувствовал себя окрыленным. Так получилось, что понятия «русский рок» и «питерский рок» почти равнозначны. Что же такого особенного в этом городе, может, аура какая-то? — Вот по поводу ауры — это не ко мне. Это надо обращаться к таким, знаете, немолодым девушкам, которые трепещут руками и говорят: «О-о, у вас аура вся синяя!» А по поводу города... Что такое Санкт-Петербург, ведь никто, по сути, не знает, но почему-то там многие писали... Он весь — странная смесь воспоминаний о былой роскоши с удивительной потасканностью. Впрочем, последние лет 5—6, на моих глазах, Питер становится лучше. Это меня как человека, настроенного реалистически, очень удивляет, но — нравится. Я вижу, и с Ереваном происходит то же самое. А рок-н-ролл — он жив или все-таки умер? — Когда я пел про это, то на самом деле ничего не имел в виду, всего лишь пел песню, а песни — материя волшебная, магическая, и не мне их интерпретировать. Но вот ощущения свои помню хорошо: больно было наблюдать, как на моих глазах музыка, которую я очень люблю, превращалась в застывшие штампы. Не стоит ждать возрождения джаза, потому что навсегда ушло то время, ушли люди, которые делали это время. То же и с рок-н-роллом: он умер, когда Элвис ушел в армию. Каждая музыка выполняет свою роль в эволюции человечества и, когда она уходит, уходят вместе с ней люди, которые умели ее делать. Теряются приемы, а их не восстановить, да и не стоит. Умер Гленн Миллер, и нашлись люди, которые делали аранжировки после него, — что из этого вышло? Но, согласитесь, русский рок многие продолжают успешно играть, еще со времен ленинградского рок-клуба… — Я нахожусь в уникальной ситуации — я варился в самом эпицентре этого клуба, поэтому знаю то, чего никто не знает. Но лучше это знание умрет со мной. Если честно, та музыка, которая творилась на моих глазах, задолго до рок-клуба, до 1980г., была значительно сильнее. А когда появился клуб, она стала как бы разрешена, пусть в скобках, в кавычках, но уже было не то. Как известно, запретный плод всегда слаще. Главное — от него больше толку. Цой, например, и не бывал никогда в рок-клубе, мы его однажды затащили случайно и он чувствовал себя там не в своей тарелке. Он был настоящим человеком и не терпел толпы. В клуб приходили те, кто не мог идти своим путем, в одиночку. Печально, но это факт. Если бы существовал в свое время подобный клуб в Ливерпуле, уверен, что Beatles бы не было. Вот две точки отсчета: 1980 год — рок-клуб и 1990-й — распад СССР. Перемены, которых требовал Цой... — По поводу того, чего требовал Цой... Я понимаю, что вы говорите образно, просто хочу с этим «образом» побороться. Никто из тех, кто поет, — если он на самом деле любит свое дело, — не поет от своего имени. И, кстати, группа «Кино» песню «Мы ждем перемен» называла «пельменем» и очень не любила. Настоящие творцы говорят то, что вертится у всех на языке, но вот выразить никто не может. Просто Витька был настолько тонок, если хотите, — гениален, что произнес то, что было у всех на уме. Вообще, рок — исключительно гормональный продукт, произрастающий из того, что мальчикам хочется девочек, и наоборот. Те, кто приписывает ему социальное значение, боюсь, не туда смотрят. А хиппи? — Хиппи, а я знал многих, еще из первого поколения, хотели лишь одного — чтобы им никто не мешал долбаться. А натолкнувшись на вторую волну, я в ужасе бежал, потому что увидел сплошных халявщиков. Как вы обратились к Востоку, что вы ищете там? — Все что нужно, я уже нашел. Мне было лет 16, когда один петербургский художник, послушав, что я несу, сказал: «Возьми книжку «Древнекитайская философия» и найди в ней трактат под названием «Дао Дэ Цзин». Тебе все станет ясно». С тех пор я не останавливался. И это вовсе не увлечение, а нежелание тратить время попусту, потому что европейская философия за последние две тысячи лет не дала никаких практических указаний по поводу того, что надо делать. Она только нудит, что все либо непознаваемо, либо вообще скучно. А на так называемом Востоке (хотя это, в общем-то, Юг) люди стали задаваться вопросами гораздо раньше и сформулировали практические указания: что делать, чтобы мне было лучше. Армения — это Восток, Юг, Запад или где-то посередине? — Скорее, посередине, ибо ваша страна — не то, что принято называть Востоком, поскольку она стала христианской задолго до так называемой Европы. По моему ощущению, она — часть древней культуры, которая в Европе превратилась во что-то другое. Армения — это транзит между Индией, откуда эта культура пришла, и Европой. Это — что-то, идущее из очень далеких времен и чудом оставшееся чистым. Вы умудрились сохранить чистоту, которую потерял Запад и которая совсем выродилась на Востоке в нынешней его ипостаси. Это мое ощущение... А как объяснить ваш интерес к регги? — Элементарно. Просто году в 1979—80-м, когда он появился у нас в записях, я еще не умел играть вообще, как и другие члены нашего краснознаменного коллектива. Понять же технические приемы этого стиля было очень просто: практически не меняя заветов регги, мы перенесли их на нашу почву. Чего ждать от Бориса Гребенщикова в будущем? — Если бы мне кто-нибудь сумел дать ответ на этот вопрос... Вот я сейчас, разговаривая с вами, немного не в себе, потому что четыре дня назад мы закончили запись нового альбома и я вылетел из Лондона в Милан, сыграл там непростой концерт, заглянул на полдня в Питер и — сразу к вам. Полагаю, что в будущем ждет полная свобода в творчестве — возможность экспериментировать без оглядки на часы и не ожидая окрика в спину: «Эй, а куда нам идти дальше?» Свобода — творчество безо всякого русла, возможность найти что-нибудь новое, а это удается редко, потому что всегда есть много обязательств, которые нужно выполнять. И законы жанра здесь ни при чем. Я их очень люблю, потому что когда ты знаешь закон, его удобно нарушать. Но от меня зависит большое количество людей, и я не всегда имею возможность поступиться мыслями о них, чтобы спокойно, не торопясь, недели две перебирать клавиши фортепиано в надежде, что вдруг научусь на нем играть и напишу новый прелюд Дебюсси.
интервью: РУБЕН ГЮЛЬМИСАРЯН, АРТАВАЗД ЕГИАЗАРЯН http://yerevan.ru/2010/10/28/boris-grebenshikov-interview/
http://art-yeg.livejournal.com/50098.html#cutid1