Тот самый парень с виолончелью
Сева Гаккель: «Для меня наиболее естественным является акустический формат»
Всеволод Яковлевич Гаккель, он же для многих просто Сева – человек в высшей степени мудрый и скромный. На протяжении жизни ему неоднократно приходилось «переизобретать» себя заново.
70-80-е – игра на виолончели в группе «Аквариум», с которой Гаккель прошел дорогу от квартирников до стадионов, приобрел всесоюзную известность и записал ее лучшие, как до сих пор считает большинство поклонников, альбомы. 90-е – музыкально-промоутерская деятельность: Гаккеля вспоминают добром многие известные ныне группы, которым он помог начать свой путь. Последние два десятилетия – участие в разнообразных музыкальных проектах и собственное творчество: Всеволод Яковлевич проявил себя не только как прекрасный инструменталист (хотя сам он к своим музыкальным умениям относится более чем критично), но и оригинальный, самобытный сингер-сонграйтер. А еще он – интереснейший собеседник.
До Риги на перекладных
– Для начала: есть ли у вас какие-то воспоминания, связанные с Ригой и относящиеся к «аквариумному» периоду вашей жизни?
– В юности мы неоднократно ездили автостопом по всей Прибалтике и неоднократно доезжали до Риги. Чуть позже знаменитого фестиваля в Тбилиси нашелся предприимчивый рижанин по имени Карлис, сделавший нам концерт в Клайпеде. Ехали мы туда через Ригу и возвращались в Ленинград через нее же. Там была какая-то нелепая финансовая история, по итогам которой мы остались без копейки. В итоге добирались из Клайпеды до Риги на каких-то перекладных, а потом застряли там на несколько дней, пока ждали, чтоб нам кто-то прислал денег на обратные билеты. За эти дни мы неплохо познакомились с Ригой, но вот сыграть там, увы, в тот раз не довелось. Еще одно воспоминание относится к 1987 году, когда уже намеревался покинуть группу. Один из своих последних концертов в составе «Аквариума» дал именно в Риге.
– Меня всегда интриговало, что в 70-х «Аквариум», позиционируя себя тогда рок-группой, заиграл эстетский фолк в духе малоизвестного у советских меломанов Боба Дилана, а не, допустим, мега-популярный в ту пору хард…
– Мы были музыкальными эрудитами – слушали всё подряд, до чего могли дотянуться, и постоянно пытались расширить свой информационный спектр. Но тут еще нужно понимать, что хард-рок, который играли группы наподобие Deep Purple, – планка, требующая от музыкантов высочайшей степени мастерства. Это надо признать, хотя сам тяжелый рок не люблю.
Ну а тот акустический «Аквариум», что сформировался при моем участии, он состоял из четырех любителей. Никто из нас не был виртуозом-инструменталистом – ни Боб (Борис Гребенщиков), ни Дюша, ни Фан, ни я. Другое дело, что потом неоднократно имели место колебания от «акустической» к «электрической» концепции группы – для чего приглашались по-настоящему талантливые музыканты, как то: Женя Губерман, Саша Ляпин и Сережа Курехин. Периодически «Аквариум» начинал играть динамичную музыку, что позволило существенным образом увеличить аудиторию группы. И если бы мы оставались в чисто акустическом формате, то, быть может, и не смогли бы приобрести такую известность. Но, возможно, я бы не покинул этот корабль.
– С вашей точки зрения, акустический «Аквариум» – он более органичен и естественен…
– Да, во всяком случае лично для меня он был наиболее оптимален. Мы много времени проводили вместе, пытаясь нащупать «свой» звук. Прислушивался к тому, как играет мой друг Боб – отнюдь не Эрик Клэптон! – и пытался понять, как «подстроить» к его гитаре звучание своей виолончели.
Нужно понимать, что у нас тогда не было какой-либо основной «ролевой модели» из числа западных групп – творчество коллективов, игравших психоделический фолк, наподобие The Incredible String Band и Fairport Convention дошло до нас значительно позже. Скорее, мы ориентировались в ту пору на таких людей, как Кэт Стивенс, Саймон и Гарфанкель, не говоря уже о The Beatles и The Rolling Stones. Плюс еще, конечно, Jethro Tull – Дюша Романов, окончивший музыкальную школу по специальности фортепьяно, начал играть на флейте именно под влиянием Иена Андерсона. Хотя, конечно, мы понимали, что нам со всеми этими людьми по степени таланта не сравниться. Но наше нестандартное, неакадемическое звукоизвлечение – оно срабатывало.
Мы, по сути, занимались домашним музицированием – в его рамках я сформировался и приобрел какие-то свои ноу-хау. Мне не нужна была мощная ритм-секция и громкие гитарные запилы. Для меня естественное состояние – это когда слышу то, что играю сам и что играют другие музыканты группы. Но позже, в 80-е, неоднократно оказывался в ситуации, когда, сидя на сцене перед огромной аудиторией, вообще не слышал себя.
– «Аквариум» как группа был с самого начала нацелен на выпуск альбомов? И почему все альбомы группы такие непохожие друг на друга?
– Долгое время у нас просто отсутствовал доступ к средствам звукозаписи. Мы жили уже одной возможностью просто петь и играть наши песни – и получали от этого огромное удовольствие. Названные «доисторическими» альбомы «С той стороны зеркального стекла» или «Все братья – сёстры» Боб записывал на домашней студии или на бытовой магнитофон на лужайке за Смольным собором: но сейчас это всего лишь музейные экспонаты того времени.
Дискография же «Аквариума», как приятно считать, начинается с альбома, вошедшего в историю под названием «Синий», который появился лишь в 1981-м – к тому времени группа существовала уже девять лет, из которых играл в ней шесть. В 1980-м в нашей жизни появился Андрей Тропилло со своей студией звукозаписи – и началась новая эпоха, в которой время стало измеряться альбомами. Когда ситуация складывалась оптимальным образом, мы шли к нему и делали запись.
Каждый альбом всего лишь соответствовал состоянию группы на определенном отрезке времени – как селфи. При этом, однако, записывая каждый из альбомов, мы не имели ясного представления – что получится на выходе? Никакой концепции изначально не было, половина песен, записывавшихся в студии, прямо там и рождались. Например, альбом «Табу» вообще не репетировался. И, напротив, «День серебра» сформировался дома. Тогда у нас было туго с концертами – и мы просто сидели у меня дома, сочиняли что-то, наигрывали, музицировали…
Период полураспада
– Мне доводилось слышать мнение, что классический состав «Аквариума» развалила погоня его лидера за профессионализмом музыкантов. Это так?
– Как показала история, все творчество «Аквариума» – это один большой сольный альбом Боба. Он сочинял песни и решал, какие из них войдут в тот или иной альбом. Главный трейдмарк «Аквариума» – это его голос, его манера пения и сочинительский дар. К тому же, еще на записи «Треугольника» в 81-м Курехин начал приводить в студию каких-то сторонних людей, способных исполнить ту или иную партию лучше нас, музыкантов основного состава, и эта традиция продолжилась и в дальнейшем. Опять же, все мы должны были где-то работать, чтобы кормить себя и свои семьи – и потому не всегда могли принять участие в записи. А у Тропилло по независящим от него причинам был жесткий график, поскольку записывать можно было только летом во время каникул. И все это постепенно начало разрушать некую суть «Аквариума». Например, в период записи все того же «Дня серебра» я чувствовал, что постепенно начинаю терять свою идентичность в группе. До того был единственным «струнником», а тут в составе появился Саша Куссуль – замечательный, блестящий скрипач с консерваторским образованием. Струнная группа должна состоять из людей, равных по исполнительскому мастерству. Я же был недоучкой, за моей спиной была лишь музыкальная школа, которая не позволяла мне играть на том качественном уровне, который дают училище и консерватория. Мне было далеко до мастерства Саши Куссуля. Был уместен в команде таких же любителей. Когда же нас было четверо – Боб, Дюша, Фан и я, все как-то складывалось, и «недоигранность» давала некую сумму, которая и сформировала стиль акустического «Аквариума».
– Сыграла ли эта потеря идентичности свою роль в вашем добровольном уходе из «Аквариума»?
– Да. После трагической безвременной смерти Саши Куссуля в группе появились скрипач Андрей Решетин и альтист Иван Воропаев – тоже большие профессионалы. С этого момента началась пьеса абсурда. Я самостоятельно продумывал свои виолончельные партии – которые либо строились вокруг голоса, либо вокруг гитары, либо выполняли какие-то ритмически-басовые функции. Раньше я мог в этих рамках делать то, что могу и считаю нужным – и мне никто не говорил: «ты играешь плохо», «ты играешь не то». А в расширенном составе «Аквариума», получается, из-под меня выбили мою привычную табуретку. И у меня появилась потребность переключить свою жизнь на что-то другое. Но группа не была виновата в том, что я перестал с ней совпадать. Возможно, тут еще сказался и кризис среднего возраста… Думаю, что если бы я не ушел сам, то никто бы меня из группы не попросил. Хотя... Остальных музыкантов изначального состава «Аквариума» впоследствии постигла участь Брайана Джонса в Rolling Stones – они были уволены и заменены на более профессиональных людей. Причем, что символично, новая концепция «Аквариума» полностью соответствовала сменившейся эпохе.
Я отдал «Аквариуму» около пятнадцати лет – и мы постепенно, шаг за шагом, преодолевали возникавшие на нашем пути препятствия. И совершали это достаточно легко – нас объединяла радость от того, что мы вместе, и от того, что мы делаем. Деньги при этом вообще не имели значения, нас объединяло лишь творчество. Мы не рассматривали это как работу. А все те музыканты, которые играли в «Аквариуме» после нас, – они туда приходили на работу, на зарплату. Им уже не нужно было ничего преодолевать, а музыка стала средством заработка. Их жизнь стали определять все эти директора, концертные менеджеры… Однако же путь создания группы из самых лучших инструменталистов – он, как по мне, несколько тупиковый. Потому что приглашенный тобой музыкант всегда может оказаться в чем-то уступающим тому, кого ты встретишь завтра. И что же, проводить бесконечную ротацию? При том что одухотворенные любители зачастую способны выдать творческий продукт более интересный, чем профессионалы-ремесленники.
В Питер через Нью-Йорк
– В свое время вы внесли огромный вклад в развитие музыкальной сцены Петербурга 90-х, ряд очень известных впоследствии групп начинали свой путь в организованном вами клубе TaMtAm. Как вам пришла идея создания такого клуба?
– Тут нужно начинать издалека. Сама идея клуба TaMtAm возникла у меня, когда в 88-м году оказался в Нью-Йорке. Это было сразу после того, как сыграл два последних на тот момент концерта с «Аквариумом». Они прошли в СКК перед 15-тысячной аудиторией, при участии Дейва Стюарта (Eurythmics); мы играли программу, основанную на англоязычном альбоме Боба Radio Silence. Сидел на сцене и не понимал: что я тут делаю? На следующий день после второго из этих концертов сел на авиарейс до США – с чувством, что больше не хочу возвращаться в группу. Несколько раз перед тем я уходил из «Аквариума», потом возвращался, но на сей раз мой уход стал окончательным.
В Нью-Йорке я оказался по приглашению Марины Алби, являвшейся менеджером проекта по созданию Radio Silence – кстати, она все эти годы живет в Петербурге, у нее русская семья, и она является хозяйкой вегетарианского кафе «Ботаника» на улице Пестеля. В Нью-Йорке меня встретил Сергей Курехин – и мы с ним просто таскались по этому городу и его изучали. Изучали в том числе и нью-йоркскую клубную культуру, ходили на концерты. И мне довелось сходить на концерт Peter Gordon Orchestra в клубе Knitting Factory, позиционировавшем себя как клуб экспериментальной музыки. Интереснейшая музыка с элементами джаза и авангарда – и аудитория человек в пятьдесят, а то и меньше... В Knitting Factory услышал, как звучит сегодняшний день – и это буквально сдуло мне башню. Мне захотелось создать что-то подобное и в своем родном городе.
– В чем именно заключалась концепция клуба TaMtAm – если таковая была?
– Просто впервые делал свое дело – и делал его так, как считал правильным, как диктовало время. Не ставил перед собою целенаправленной задачи помощи музыкантам следующего поколения, а лишь реализовывал свой потенциал. Понятно, что это было жесткое время, бандитский Петербург и всё такое прочее – но это не имело значения. Был абсолютно счастлив тем, что вокруг меня сформировалась команда единомышленников.
Музыканты же, выступавшие в клубе, сначала отнеслись ко мне с недоверием. Они думали, что наиграюсь с идеей клуба и брошу. Я же не бросал – и старался дать возможность группам, прописавшимся в TaMtAm, показать мне, какими они видят сегодняшний день. То есть через их призму, через их звук чувствовал себя современным человеком, соответствовавшим тому времени. Наше поколение было первопроходцами – нам было учиться не у кого, кроме той музыки, которую мы любили. И мы сформировали свой собственный стиль. Группы же, появившиеся в 90-х, уже не могли не учитывать наш опыт, как позитивный, так и негативный. В целом, к тому времени уже сформировалось общее направление русского рока, где акцент делался на слова. В случае клуба TaMtAm русский рок воспринимался как явление, которое нужно преодолевать и от которого надо отталкиваться – для того, чтобы построить что-то свое. Такая вот антитеза.
Торговля «Вермишелью» на вулкане
– В 96-м вы вернулись к музицированию – в составе Vermicelli Orchestra. Расскажите о своем участии в этом проекте.
– Коль скоро основатель этой группы аккордеонист Сережа Щураков определял стиль оркестра как необарокко, я ему предложил игривое название Vermicelli Orchestra на итальянский лад. К тому моменту он с моей легкой руки поступил на службу в «Аквариум». Но Сережа питал ложную иллюзию, что он со своим инструментальным проектом сможет достичь той же степени популярности, что и «Аквариум». Когда же в этот оркестр он пригласил меня, то вскоре убедился, что я виолончелист, скажем так, для него недостаточно высокого уровня. Сам он, будучи блестящим музыкантом, стал раздражаться, начал меня учить, как мне надо играть на виолончели его музыку.
Начал усиленно заниматься на своем инструменте, но все равно понимал, что не догоню его. Он стал приглашать других виолончелистов, с которыми должен был составить струнную группу. Но всё получалось несколько вымученно – что раздражало Сережу, чувствовавшего, что на практике его оркестр звучит совсем не так, как он звучал в его голове. Мы стали ссориться по разным поводам и без… Его раздражение мною достигло такого накала, что он сменил название и стал называть группу на русский лад «Оркестр Вермишель», что на мой взгляд, ее приземлило и вызывало ассоциацию с «Терем-квартетом». Он несколько раз тасовал состав, пытаясь нащупать оптимальный вариант. Но среди его музыкантов я всё больше чувствовал себя лишним – как по степени квалификации, так и по возрасту. Когда оказывался радом с красотками, только-только окончившими консерваторию, то дискомфорт ощущался и ими, и мной. В итоге, когда все-таки решил уйти из оркестра, Сережа предложил мне взять на себя менеджерские функции. Но и в этом не преуспел – просто не мог продать массовой публике этот товар.
– Лет одиннадцать назад вы создали проект «Эйяфьядлайёкюдль», одноименная песня которого вызвала немалый резонанс. Расскажите об этом.
– Тогда как раз восклубился этот исландский вулкан с непроизносимым названием. То был апокалиптический момент – никто не знал, начало ли это конца или высшие силы просто нам показали, что мир может перевернуться буквально за день. В тот момент я в составе команды московского промоутера Саши Чепарухина работал на фестивале «Сотворение мира» в Казани. На подобных фестивалях принято, что под занавес все участники выходят на сцену и хором поют какой-нибудь объединяющий гимн вроде All You Need Is Love. И мне тогда показалась забавной идея – заставить большую группу людей петь песню, в припеве которой практически непроизносимое слово. Мы сидели в лобби одного из казанских отелей – там были ребята из групп «Сплин», Markscheider Kunst, Слава Вакарчук, – и вдруг кто-то скинул мне ссылку на статью из Википедии о том, что в Перу есть вулкан, название которого читается по-латински как Huaynaputina. Естественно, это вызвало массу неприличных каламбуров. Говорю: «Ребята, вот вам сюжет для песни». Все посмеялись этой шутке, но никто идею не подхватил. Через пару дней после моего возвращения взял в руки гитару – и у меня внезапно, буквально за полчаса сложилась эта песня «Эйяфьядлайёкудль».
Ко мне заехал Сережа Ефременко из Markscheider Kunst, я ему ее сыграл, и он пообещал помочь с записью, но сказал: «Петь будешь ты сам». Сделал у Леши Вишни демо-запись, а потом «маркшейдера» подготовили прекрасную аранжировку. Мы записали окончательный вариант на студии «Добролет», а режиссер Сережа Дебижев предложил идею видеоклипа. Сняться в нем согласились многие мои знакомые – из числа музыкантов, выступавших когда-то в клубе TaMtAm, из участников «Аквариума» и нескольких десятков других. То, как огромный хор поет слово «Эйяфьядлайёкудль», производило магическое воздействие. Именно тогда у меня возникла мысль о создании своего сольного проекта Seva & The Molkenteens.
Это множественная производная от фамилии моего деда по материнской линии Всеволода Рудольфовича Молькентина, именем которого был назван. Он был капитаном Павловского полка и после отступления с Белой армией из Крыма оказался в эмиграции во Франции. Воссоединиться с семьей он уже не мог и лишь спустя несколько десятилетий, уже после смерти Сталина, смог подать о себе весточку. В 1958-м моя мама получила уведомление о том, что Vsevolod de Molkentine умер и похоронен на кладбище Пантен в Париже…
Севу — в студию!
– Нет ли у вас желания записать студийный альбом с вашими песнями?
– Долгое время я был окружен талантливыми сингерами-сонграйтерами. Настолько неординарными, что годы спустя они стали легендами. Конечно, не ставлю себя с ними в один ряд – но тоже понемногу пишу собственные песни.
Написание песни – это вообще чудо, загадка... У меня уже набралось некоторое их количество, и я с ними время от времени выступаю. Сейчас играю с одним своим приятелем – замечательным гитаристом Антоном Спартаковым. Но полноформатный студийный альбом делать не собираюсь, тем более что мои песни в единую концепцию не складываются. Есть идея сыграть их в формате «лайв-ин-студио» – в том виде, как мы исполняем их перед публикой – и сделать запись. Хотя не принадлежу к Aquarium Family и не могу по своему разумению распоряжаться их студией, однако уже договорился, что нам, с согласия Боба, предоставят на два-три дня студию «Аквариума» – и мы сделаем запись со звукорежиссером Марком Титовым, сыном басиста группы Саши Титова. Наверное, потом мы выложим эту запись в интернете, в фейсбучной группе Seva & The Molkenteens.
Впрочем, Seva & The Molkenteens – не единственная моя творческая отдушина, периодически занимаюсь и другими проектами. Например, несколько лет назад наткнулся на портал BalconyTV, запущенный двумя парнями и девушкой из Дублина – они у себя на балконе записывали песни с участием разных музыкантов и выкладывали это в Сеть. Потом такие балконные концерты стали плодиться по всему миру. Связался с этим сообществом «балконьеров», и мы включились в этот международный проект. Постепенно, как и в предыдущие фазы моей жизни, у нас сформировалась команда единомышленников, которые были готовы мне помогать во всем. И за 6 лет существования BalconyTV St.Petersburg мы отсняли и записали более 300 эпизодов. К сожалению, через какое-то время этот замечательный проект после его переезда из Ирландии в Нью-Йорк сдулся. Но это долгая история…
Точка невозврата
– В 1997 году классический состав «Аквариума» дважды собирался на пару концертов. Не исключаете, что такое может еще раз случиться, в следующем году, на 50-летии группы?
– В 97-м с огромным удовольствием поучаствовал в этих концертах, и единственное, о чем сожалею – что их было всего два, а не десять-двадцать. Мы только разогнались и, как нам казалось, снова почувствовали друг друга. Откровенно говоря, Боб этим мог бы оказать нам «спонсорскую помощь». Ведь на тот момент у тех участников «классического состава», кого он собрал на эти два концерта, было туго с работой, а «Аквариум» образца 1997-го зарабатывал очень неплохие деньги. С другой стороны, если бы Боб тогда зарядил целую серию концертов с нашим участием, то это оказалось бы не очень тактично по отношению к тогдашним участникам «Аквариума». В конце концов, это группа Боба, его видение – ему и решать.
Ну а сейчас созыв классического состава невозможен по той простой причине, что многие ключевые его участники уже на том свете. В живых уже нет пятнадцати человек, либо напрямую участвовавших в группе разных созывов, либо привлекавшихся к записи. Да и кому сейчас нужен этот классический состав, если большинство поклонников нынешней группы на сцене его никогда и не видели? Так что в эту воду снова уже не войти… Да и зачем?
Очень люблю альбомы «Аквариума» последних лет – мы их с дочерью постоянно слушаем и наслаждаемся ими. Великолепная музыка и поэзия… С самим же Бобом вижусь нечасто, поскольку в основном последние годы он живет в Лондоне – но всегда с большим взаимным удовольствием. Он был и останется моим близким другом, одним из самых важных для меня людей – если бы тогда, в 70-х, я его не встретил, вся моя жизнь сложилась бы совершенно по-иному. Вот только на концерты нынешнего «Аквариума» не хожу. Даже по прошествии стольких десятков лет какая-то струнка резонирует, и не могу оставаться бесстрастным, это сильное эмоциональное переживание.
Я добровольно ушел из группы, ни о чем не жалею – но сознаю, сколь много потерял. Счастливые годы, прожитые в «Аквариуме», когда в этом виделся смысл бытия, были наполнены невыразимой радостью…
Владимир ВЕРЕТЕННИКОВ, собкор «Неделя СЕГОДНЯ» в Санкт-Петербурге (Россия).
https://bb.lv/statja/kuljtprosvet/2021/07/09/tot-samyy-paren-s-violonchelyu?fbclid=IwAR1HL1ehhVJoVPAk1DF1b-qeMqZ-Uzl7GaPs2O0l4Kv2I8q5ospBXSpBVxI
Дополнительные ссылки: Персона: Гаккель Всеволод Яковлевич