16 мая в Лондоне выступит группа "Аквариум". Концерт, который уже в третий раз пройдет в знаменитом Альберт-холле, называется "БГ-60" и завершает серию юбилейных концертов Бориса Гребенщикова.
По сложившейся традиции обозреватель Русской службы Би-би-си Александр Кан встретился с Борисом Гребенщиковым и поговорил о музыке, политике, прошлом и настоящем.
Атмосфера сада
Би-би-си: Почему для лондонского концерта вновь выбран Альберт-холл - большая и дорогая площадка? Ведь концерт на этот раз коммерческий, билеты не распространяются бесплатно, и это сопряжено с финансовыми рисками. Или просто Лондон это как раз тот город, где ты можешь собрать на сцене тех музыкантов, которых трудно было бы собрать для тура по России?
Борис Гребенщиков: Что может быть нелепее, чем экономить на собственной жизни? Нужно наслаждаться лучшим, что может предоставить тебе мир. А Королевский Альберт Холл – это именно лучшее, зал с великими традициями. Я считаю, что петь на этой сцене – честь для меня. Друзья сказали, что могут помочь организовать здесь наш концерт, и я был рад согласиться. И буду рад, если на концерт придут люди, которые любят нашу музыку. А играть 16 мая будет в точности тот же состав, что до этого играл на Урале, в Москве, Петербурге, Прибалтике и Белоруссии.
Би-би-си: Я слышал, что будет специальное сценическое оформление?
Б.Г.: Я стремлюсь, чтобы нам было комфортабельно и интересно играть на сцене. Я точно могу сказать, что нам уютно играть, когда на сцене атмосфера сада. Это не капризы примадонны: я просто знаю, что когда вокруг деревья и статуи, мы чувствуем себя более естественно. И из зала это выглядит более естественно, чем когда все происходит на голой сцене. Мне хочется, чтобы это было похоже на сон. Я пытаюсь сделать так, чтобы тем пяти или шести, или десяти людям, которые находятся на сцене, было бы комфортабельно играть настолько, чтобы они забыли про себя и играли музыку. С моей точки зрения, когда люди приходят в зал и видят голую сцену, на которой стоят музыкальные инструменты, – это немного странно. Мне кажется, что люди должны на сцене находиться в своем мире. И этот мир нужно создать, чтобы людям было комфортабельно жить там. Я смотрю из зала и думаю: "Вау! Как здорово им там! Живут же люди!" Для этого нужно, чтобы мы выходили на сцену и понимали: "Вау! Как здорово нам здесь!"
Би-би-си: Давай поговорим о новых песнях, которые очевидно отражают нынешнее настроение. Я вспоминаю твое настроение годичной, двухгодичной давности. У тебя было ощущение, что Россия поднимается… Ощущение от новых песен скорее грустно-печальное.
Б.Г.: Я не стараюсь писать "веселые" или "печальные" песни. Песни пишутся сами, я просто их собираю вместе. И по поводу всего происходящего у меня нет ни оптимизма, ни пессимизма. Это есть так, как оно есть. И то, что я пою сейчас, то, что я не могу не петь – это моя реакция на то, что происходит сейчас. Оценивать я никак не берусь. Песня – это моя реакция на то, что происходит. Это может быть реакция на все, что угодно. Я чувствую так, и я не могу этого не петь.
Би-би-си: Эти песни - "Любовь во время войны", "Пришел пить воду", "Праздник урожая во Дворце Труда" и другие - действительно воспринимаются как реакция на тектонические сдвиги во внутренней и внешней политике, которые происходят в последнее время. Хотя сам ты говоришь, что они не про сегодня, а были написаны чуть ли не два года назад…
Б.Г.: Упаси меня Господь от соблазна "высказываться в песнях". В древности считалось, что писать песни на злобу дня – недостойное занятие, превращение священнодействия в рыночную забаву. Я тоже считаю, что песни – это великая тайна. И когда я начинаю писать, я обычно понятия не имею, чем она кончится. Меня ведет чувство правильности; появляется фраза или нота, и я чувствую, что это – та правда, которую я искал. Иногда это мучительно, мне не хочется этого писать, но внутри я знаю, что должно быть именно так. И в итоге получается, что песня передает что-то, что есть, но чего мы еще не видим.
Би-би-си: "Лошадь белая", "Архангельск", новые песни – от всего этого складывается ощущение тревожного предчувствия, а теперь уже в общем безнадежного и бессильного ужаса. По степени мрачности и философской глубины новые песни вызывают ассоциации с "Русским альбомом" и некоторыми песнями первой половины 90-х…
Б.Г.: Для меня новые песни тоже имеют много общего с "Русским альбомом". Видимо, потому что и те, и другие написались в момент изменения мира, в котором мы живем. Только я бы не назвал чувство, вдохновляющее их, "ужасом"; для меня это печаль – суровая мужская печаль, ясно выражаемая формулой "мне просто печально, что мы могли бы быть люди".
Но, с другой стороны, большинство всегда склоняется к культу силы и искусству, для понимания которого не требуется отягощать себя лишней культурой. И рядом с этим большинством всегда есть настоящие, чистые и прекрасные люди, которые и спасают свою страну от гибели, часто - в условиях, приближенных к боевым. Так что мне есть, для кого петь.
Би-би-си: В отличие от своих коллег ты избегаешь открыто комментировать политическую ситуацию…
Б.Г.: Мне, честно говоря, зачастую просто неловко читать высказывания деятелей искусств на злободневные темы – они уверены, что раз они популярны, то могут сообщить народу истину в последней инстанции. А еще и песни к этому подмешивать... Людям вообще свойственно подражать тем, кого они считают авторитетами. Поэтому использовать авторитет популярных людей – дело беспроигрышное; вот только чем больше его используют, тем меньше его остается. Поэтому я и не собираюсь выражать никаких точек зрения. Мне важнее песнями настроить слушателя на такую правильную волну, что точка зрения у него вырабатывается естественно, сама по себе, и она соответствует культуре человечества за последние несколько тысяч лет. Мое дело – писать и петь песни. А комментировать ситуацию (и песни) я оставляю другим.
Я не считаю, что я такая важная в мире фигура, что власти какой бы то ни было страны должны прислушиваться к моему голосу, поэтому и не высказываюсь. Не люблю брехать попусту. При этом я сотрудничаю с организацией Amnesty International и время от времени подписываю письма в защиту несправедливо заключенных в тюрьму людей. И дважды мне приходили письма благодарности от людей, которые в результате деятельности Amnesty были освобождены. Читать такие письма – большая радость.
Би-би-си: Тем не менее, ты свою позицию, может быть, неявно, но высказывал раньше...
Б.Г.: Моя позиция не менялась в течение 50 лет. Все, что я делаю, делается в одном русле, и это русло никогда не менялось. А хорошая песня как зеркало, каждый находит в ней что-то созвучное себе. Мне приходилось видеть людей со всех политических сторон – справа, слева, откуда угодно, – которые подходили и говорили: "Спасибо за ваши песни. Это помогает нам делать то, что мы делаем". Значит, песни получились правильными. Как аптекарь, я не имею права отказывать людям в помощи.
Би-би-си: Ощущение от поездок по России, от глубинки – какое оно?
Б.Г.: Я не езжу в глубинку. Я провожу там большую часть своей жизни. Я иногда заезжаю в Петербург - или в Лондон, или в Нью-Йорк, или в Париж. Но, в основном, последние 25 лет я нахожусь в русской провинции. И мое ощущение от России прекрасное, потому что в ней не переводятся живые люди. А что касается маньяков, которые хотят войны любой ценой с кем бы то ни было, как бы то ни было, которые хотят убивать не таких, как они – их всегда хватает, но они обитают поближе к власти, в больших столицах. Их почему-то значительно меньше в маленьких городах. Сумасшедших везде хватает. Просто ход человеческой истории - доказательство того, что, по счастью, не они определяют ход жизни. И мои путешествия показывают, что большая часть этой прекрасной страны все же совершенно нормальна.
Би-би-си: И все-таки ощущение в последние месяцы складывается невероятно тяжелое. Сердце рвется на части, происходящее просто не укладывается в голове, и в какие-то минуты просто становится страшно. Какое-то предчувствие большой, непоправимой беды...
Б.Г.: Боюсь, что именно этого эффекта и добиваются подлинные устроители всего этого гиньоля (как бы их ни называть). Разжечь все возможные негативные чувства и загнать в безысходный мрак. Поэтому единственно возможная верная реакция – не поддаваться. Знаю по себе: тоже поначалу не мог не поддаться – и понял по результатам, что играю этим на руку тем, с кем не хочу иметь ничего общего. Я не за какую-то сторону – я за людей, их право на жизнь, мир и человеческое достоинство - и против нацизма, ненависти и агрессии между людьми, какими бы возвышенными словами это зло не прикрывалось.
Би-би-си: Вернемся к "Аквариуму", к музыке, к песням. Складываются ли эти новые песни в новый альбом?
Б.Г.: Как будет называться альбом и что будет в него входить - я понятия не имею. У меня даже нет уверенности, что это будет альбом. В данный момент мы поступаем просто: у нас есть песни, мы их записываем, выкладываем в сеть как сингл. Потом проходит какое-то время, мы записываем еще две или три песни, выкладываем в сеть – еще один сингл. Если когда-нибудь эти песни сложатся в альбом – тогда это будет альбом; тогда я начну думать, как он должен называться, как он будет выглядеть и какие варианты этих песен в него войдут. Альбом – это симфония, сложение разных частей в одно гармоничное целое. Должно быть десять, двенадцать, четырнадцать песен, которые складываются в одно. Потому что иначе их не имеет смысла складывать.
Би-би-си: В музыке "Аквариума" все больше ощутимы самые разные неожиданные инструментальные, аранжировочные вкрапления, этнические влияния…
Б.Г.: Начиная с раннего детства, я все время слушаю самую разную музыку, и многое в этой музыке меня завораживает. А все, что меня завораживает, влияет на меня. И чем больше разной музыки я слышу, чем больше разной музыки меня интересует, тем интереснее будет музыка "Аквариума". Естественно, мне хочется, чтобы каждая следующая песня отличалась от предыдущей. Потому что так много всего интересного есть в мире, что грешно не включать все это в песни. Если я слышу какой-то новый музыкальный инструмент, я думаю: "Как здорово! Его надо немедленно куда-то включить, надо найти человека, который лучше всех умеет играть на этом инструменте, и посмотреть, как это сопряжется с песней". Сопряжется – отлично. Не сопряжется – ну простите, сотрем; много раз бывало и так. Для каждой песни, как для драгоценного камня, важно найти подходящую оправу. Найти правильный ритм, правильный темп, правильные инструменты: правильное окружение для мелодии и голоса. Иногда бывает, что песня ждет и год, и три, и пять, чтобы найти свою оправу. "Дубровский" был написан в 92 году, а записан в 95-м. Когда появляется песня, я жду, когда она станет такой, чтобы мне было не стыдно ее слушать. Где это делается, как это делается – уже не важно. Важно, чтобы в итоге получилось то, чем я смогу гордиться и чем мне будет не стыдно поделиться со всеми остальными людьми.
Би-би-си: Ты записал "Фавна" - большую сложную работу, очень красивую. Совсем недавно вышла полуанонимная "Сюита Ф". Обе они прошли недостаточно замеченными... Складывается ощущение, что музыка без слов как-то не приживается в слуховом пространстве русского рок-слушателя. Тебя привыкли ценить если не только за слова, то за песенную форму. Чего тебе в ней не хватает? Почему ты откладываешь слово и выражаешься только через музыку? Неужели есть что-то, что невозможно передать песней?
Б.Г.: Я люблю, когда слушание музыки превращается в путешествие; когда я, как герои мультфильма Yellow Submarine, оказываюсь внутри невиданных звуковых пейзажей. И меня хлебом не корми – дай самому пуститься в такое путешествие. Это не всегда возможно с песнями: на личном опыте я убедился, что при записи песни необходимо соблюдать хрупкое равновесие между спетыми словами и насыщенной аранжировкой; чуть пережать с красотой и сложностью - и можно потерять суть того, что поется. И ты совершенно прав, для русского слушателя то, "что" и "как" спето – всегда на первом месте. Поэтому в авантюры чистых звуков я пускаюсь, когда выдается промежуток между песнями, которые требуют быть спетыми.
Би-би-си: В последние годы ты, к моему удивлению, стал поклонником классической оперы, большой симфонической формы в классической музыке. Это как-то влияет на твое собственное творчество? И если да, как именно? Ну и уж тогда назови наиболее интересные тебе оперные постановки, тех самых композиторов крупной формы, которые для тебя важны сейчас.
Б.Г.: Как приятно, что я до сих пор еще способен тебя удивить. Говоря о путешествиях, опера для меня оказалась именно таким "Magical Mystery Tour". Поначалу я ничего не понимал, но ощущение попадания в неведомый мир было. Потихоньку я начинаю привыкать - но называть кого-нибудь мне еще очень рано, я совсем новичок. Для начала хочется научиться ориентироваться в классике: Моцарт, Верди, Россини: эти провожатые меня очень увлекают. Напрямую влияния оперы на "Аквариум" я пока не замечаю, но кто его знает – что будет дальше? Не даром же на нашем первом альбоме "Искушение Св. Аквариума" была "Ария Шузни, Влюбленной в Джинсню".
Би-би-си: Мог ли ты себе в молодости представить, что в 60 лет будешь по-прежнему играть рок?
Б.Г.: Положа руку на сердце, торжественно клянусь, что в юности я ни на секунду не задумывался, что я буду делать в 60 лет. Я и сейчас не представляю себе, например, что со мной будет через полгода. Слишком много всего хочется сделать сейчас, мне не до завтра. Что же до "играть рок" – меня очень смущает слово "рок". Однажды на каком-то подмосковном фестивале я столкнулся с культурной формулой "пиво, титьки, рок-н-ролл" – и заметил, что не хочу иметь к этому феномену никакого отношения. Поэтому сойдемся на том, что я пишу и пою песни – а это можно делать хоть в 90 лет, если руки держат гитару.
Би-би-си: Рок-музыка появилась и утверждала себя в пору нашей молодости как музыка молодых. Теперь многим рок-музыкантам, и тебе тоже уже за 60. Не появилось ли столь свойственное возрасту недовольство, раздражение молодежью - пусть даже и собственными детьми?
Б.Г.: Я не имею никакого права ворчать на другие поколения; я сам был таким, как они; я помню, как старшие пытались добиться от меня, чтобы я жил так, как им нужно, и как изобретательно я уходил от их гнета - поэтому я отлично понимаю теперешних. Они имеют полное право совершать все положенные глупости, даже если мне это не нравится. Что же до раздражения, то меня не раздражает, а скорее печалит отсутствие желания читать книги во многих известных мне – и прекрасных во всем остальном - людях младше меня, но это их собственный выбор. Человечество всегда делится на образованных и необразованных людей; если человек выбирает примкнуть к необразованному большинству, то это естественный отбор. Воспитывать я могу только собственным примером.
Би-би-си: Последние лет 20 тебе пеняют на частую смену состава группы. Эти упреки, как мне кажется, базируются на тобой же написанных 30 с лишним назад словах, что "Аквариум - это образ жизни", что "Аквариум" объединяет общее отношение не только к музыке, но и к жизни. Из наших разговоров последних лет мне показалось, что на самом деле это совершенно нормальная эволюция, что теперь (этому "теперь" может быть уже достаточно много лет) для тебя "Аквариум" - это те музыканты, с которыми ты лучше всего можешь записать и играть песни в этот момент времени... Что дух "Аквариума" уже давно выражается именно через песни, а не дружески-приятельские отношения, посиделки и совместное времяпрепровождение. Так ли это? И не раздражает ли тебя, что, уже считай 20 лет, искренне любящие твое творчество и тебя люди, хотят, чтобы ты и в 50, и в 60 лет жил бы, писал песни, высказывался и прочее исключительно на основании того образа, который сложился у публики, друзей, музыкантов 30 лет тому назад, что твоя жизнь и творчество должны базироваться на такой постхиппистской философии всю жизнь. Раздражает ли тебя то, что публика и даже старые друзья отказывают тебе порой в праве самому решать, каким тебе быть и как думать?
Б.Г.: Наверное, вся эволюция "Аквариума" заключается в том, что у меня повышаются требования к качеству того, как аранжирована, записана и сыграна любая наша песня. И в коллективе собрались те люди, которые разделяют эту цель. А что до дружеских посиделок – я целиком за них, но лично у меня в жизни наступила (по ведической философии) третья фаза жизни, когда человек оставляет общество людей и удаляется в лес; мой лес – это лес человеческого знания, ноосфера; и население "Аквариума" уважает мое право вести уединенный образ жизни. Я живу так, как живу; я не решаю, каким мне быть и что думать - это происходит само собой. И что бы ни думали об этом люди, это их проблема, а не моя.
http://www.bbc.co.uk/russian/society/2014/05/140515_kan_grebenshchikov_interview.shtml