Борис ГРЕБЕНЩИКОВ: «Любовь – это все, что мы есть» Его давно никто не величает по имени-отчеству. В рокерской тусовке лидер «Аквариума» давно сокращен до сакраментальных БГ. Это не фамильярность, а проявление народной любви. Желание стать сопричастным к тому, о чем поет известный музыкант-философ. Или философ плюс музыкант? С Борисом мы знакомы давно. В свое время я написал книгу об отечественном роке, которую БГ похвалил. С давним хорошим знакомым и почти ровесником беседовать не проще, а сложнее, ибо все время рискуешь повториться и впасть в банальности. От общения с журналистами БГ явно устал, но мне и «Трибуне» он отказать не смог.
– Борис, недавно вы с группой закончили тур, посвященный выходу нового альбома. И везде ты начинал концерт с песни «Скорбец» из альбома «Беспечный русский бродяга», довольно мрачной. Это явно не случайность. Что это? Послание залу? Камертон? Еще одно напоминание, чтобы «мир сошел вам в души теперь»?
– Боюсь, что если люди придумывают и рассчитывают то, что и как они собираются «послать залу», они мне не очень интересны. Я жду от музыки другого и, соответственно, не стал бы придумывать такого сам. Я делаю то, что чувствую. И хотел бы делать это все глубже и глубже. А «комплекс мессии», боюсь, у меня пока что отсутствует. «Аквариум» просто отражает то, что происходит вокруг нас.
– Ваш новый альбом «Архангельск» начинается песней «Назад в Архангельск». Если «Архангельск» в песне это не определенный географический пункт на карте, а город, где живут архангелы, значит, мы пребываем сейчас в ином мире, где окружены в основном демонами? И это демоническое влияние все больше уводит мир в тот хаос, из которого один путь к спасению – назад в Архангельск?
– Я не имею никакого права диктовать людям, как они должны понимать мои песни или реагировать на них. Это лишит волшебство силы. Мы делаем то, что считаем необходимым, а как реагировать на это – дело слушателя. Но – между нами – мне лично кажется, что строчка «назад в Архангельск» совсем не однозначна.
– В той же песне, которую я могу поставить в ряд таких твоих шедевров, как «Псалом 151», есть постоянный рефрен: «Посмотри, как горят эти книги!». Мне так и хочется уточнить: все ли книги горят? Или это священные книги? Или просто метафора окончательного прихода нового средневековья?
– Я не волен ничего сказать здесь. Не имею права. Песня – это зеркало, в котором ты видишь себя.
– Понятно, что в человеке одновременно уживается и божественное, и дьявольское, но еще ведь Пико делла Мирандола писал столетия назад, что от самого человека зависит, чего в нем больше. Какие искушения посещают тебя? Как ты с ними борешься, да и надо ли с ними вообще бороться?
– Как бороться с искушениями – вопрос явно не ко мне.
– О старом, классическом периоде «Аквариума» написаны две мемуарные книги. «История «Аквариума». Книга флейтиста» Дюши Романова и «Аквариум как способ ухода за теннисным кортом» Севы Гаккеля. Обе они, понятно, интерпретируют то время и распад классического состава по-разному. Книга Дюши полна любви к тебе. Севина же наполнена обидами. Говорят, что прошлое поминать не стоит, но вот хочу спросить: как ты сам относишься к этим книгам? Общаешься ли сейчас с Севой?
– Я пробовал их читать, но дочитать не смог. Мне до сих пор представляется, что «Аквариум» – путь к созиданию музыки. Этим он мне и важен. А с Севой Гаккелем мы встречаемся время от времени.
– Если представилась бы возможность вновь увидеться с теми друзьями молодости и соратниками, которых уже нет с нами, что бы ты сказал им? Тому же Майку, Курехину, Дюше, Цою? Попросил бы прощения? Признался в любви? Предложил бы выйти на сцену и поиграть?
– Такой возможности в этой жизни, скорее всего, не представится.
– Ты постоянно в разъездах, в студии, в работе. А такое понятие, как «порелаксировать», для тебя существует?
– «Порелаксировать» – не русское слово, я не совсем понимаю, что оно означает. А отдыхать мне нравится. Море, солнце, горы, лес… Мне нравится быть в этом. Но сидеть совсем без дела я еще пока не умею. Учусь.
– Как в тебе одновременно уживаются то, что называют духовной стороной, довольно мощно проявляющейся, и твой гедонизм? То, что называют физиологическими удовольствиями от жизни? Еда, алкоголь, «брат никотин»? Или ты вынужден себя ограничивать?
– А кто говорит, что духовное противоречит физическому? Они две стороны одной и той же монеты, которая именуется жизнь.
– Когда-то ты сказал мне, что «Любовь – это единственный метод, это не существительное, повторю – это метод, это прилагательное». С тех пор твое понимание любви не изменилось? Что для тебя любовь сейчас?
– И это тоже, но можно сказать больше: как это пелось в песне – «Любовь – это все, что мы есть». Существование этой вселенной – проявление Любви.
– В интервью Владимиру Познеру на Первом канале год назад ты сказал, что сейчас в твоей жизни наступил этап поисков Бога. И тогда ты же сказал, что искать его бессмысленно, ибо он везде. Твой обычный парадокс. Так все же, ты нашел его или поиски продолжаются?
– Я сказал не совсем это. С точки зрения индийской философии, третья четверть жизни – время, когда человек удаляется от участия в общественной жизни и начинает поиски того, что абсолютно и вечно. По-нашему, это поиски Бога. А Бог – как все прекрасно знают – на самом деле везде, и в этом нет никакого парадокса. Заметить то, что бросается в глаза, обычно сложнее всего. А по поводу своей жизни я говорить ничего не могу: это было бы как минимум глупо.
– Ты не любишь говорить о политике, стараешься быть не вовлеченным во все эти игры, отчего многие даже упрекают тебя чуть ли не в конформизме и в соглашательстве с властями. Но если не затрагивать политическую реальность, то идеальный строй, в котором ты бы хотел жить, – какой?
– Говорить об идеальном строе, как мне кажется, довольно нелепо. Мы живем при той власти, которая нам соответствует. Если бы она нам не соответствовала, она бы изменилась. Если она не меняется, значит, соответствие налицо. С моей точки зрения, существенно не философствовать по поводу того, что есть или могло бы быть, а подумать, как ты лично можешь помочь людям, с которыми ты, так или иначе, связан. Я практик.
– Ты объездил почти весь мир. Социальная защищенность – то, что важно для любого человека, или тебя этот вопрос мало волнует? Где наиболее комфортно живет человек в этом плане? Хотелось бы тебе жить там же или тебе все равно?
– Мне неизвестно понятие «социальная защищенность». На моей памяти общество, известное мне, не всегда защищало своих граждан. Я от него этого особенно и не ожидаю. Поэтому где Бог мне дает, там я и живу. И мне это по душе.
– Ты в своих интервью никогда не говоришь о частной стороне твоей жизни, о детях и внуках, а у тебя и детей много, и внук есть уже. Ты часто видишься с детьми? Какое место они занимают в твоей жизни? Да и хватает ли у тебя просто по-человечески времени на такое общение?
– Детей своих я люблю и надеюсь, что они это знают. А все остальное – уже из личной жизни, говорить про которую мне представляется лишним.
– Ты все еще читаешь такое же колоссальное количество книг, как и раньше? Или уже нет? Что ты читаешь, хотя бы в эти дни?
– Когда как. Обычно с удовольствием перечитываю Честертона или Конан Дойля с Агатой Кристи. С удовольствием читаю новые книги Акунина, Чарлза де Линта, Уильяма Гибсона, Майкла Муркока, Джайлса Брандрета. Или что-то, с чем меня сталкивает случай.
– Где тебе наиболее комфортно на земле? В какой точке земного шара? Какой город ты мог бы назвать самым любимым и почему? Родной Санкт-Петербург рассматривать не будем по понятным причинам.
– Киев, Кострома, Катманду, Лондон, Париж, Москва, Нью-Йорк, Архангельск, Тула, Пекин, Сан-Франциско... их много. Надолго я нигде не задерживаюсь, поэтому ни один город не надоедает.
- Что ты для себя нового открыл в этой реальности?
– Об одной ли и той же реальности мы говорим с тобой? Что ты называешь этой реальностью?
– Во-первых, меня интересует та реальность, в которой сейчас проживает Гребенщиков. Я знаю реальности Бориса Борисовича, я знаю реальность, которая была твоей 20–25 лет назад, 15 лет назад...
– Сейчас все то же.
– То есть твой мир не очень сильно меняется?
– Он не то чтобы не меняется, он расширяется.
– А расширение это куда идет?
– Я заметил, что у меня появляется больше возможностей пропустить через себя большую часть культуры человечества. Я начинаю думать, что за одну жизнь это можно успеть.
– Люди, которые приходят на концерты… Есть ощущение, что они идут в те свои, давние уже годы?
– Ну, они пришли, а тут мы на них выливаем ведро грязной воды в виде новых песен.
– А они требуют старых?
– Они давно уже перестали требовать…
– То есть вы их приучили?
– 50–60% зрителей младше 25 лет...
– Которые не знают старого «Аквариума» в принципе.
– Для которых не то что старый «Аквариум», для которых «Русский альбом» – уже история.
– Мы с тобой переползли из ХХ века в ХХI достаточно бодро, уже второе десятилетие пошло…
– Мы даже не переползли, нас перенесло. Мы ведь ничего не делали, собственно говоря.
– Ну, я же знаю твою старую идею, что вообще ничего не надо делать. Все происходит само по себе…
– Не моя идея, древних, я просто напрямую передаю…
– Да, ты передатчик... А как ты воспринимаешь вообще то, что творится сейчас в мире?
– Что творилось, то и творится…
– То есть мир не стал ни лучше, ни хуже, он настолько же безумен...
– Почему безумен? Мир сотворил Бог. Значит, мир совершенен. Если мы его воспринимаем несовершенным, значит, несовершенно наше сознание. Следовательно, надо исправлять сознание.
– И каким же образом исправлять сознание?
– Для этого существует огромное количество религий, священных книг, практик, медитаций и всего прочего, где любой желающий может найти...
– Как нашел ты...
– Как нашел я!
– Тебе до сих пор доставляет удовольствие ездить и выступать?
– Иначе бы я не ездил.
– Есть же еще необходимость зарабатывать…
– Можно играть корпоративные вечеринки в Москве и зарабатывать в десять раз больше.
– Мы вообще, кстати говоря, цивилизуемся или как?
– Да, цивилизуемся, но этот процесс занимает много времени. А какое у тебя ощущение? Россия цивилизуется или нет?
– У меня ощущение, что Россия цивилизуется очень частично…
– Сословно?
– Даже не сословно. Есть какие-то островки цивилизации, они уже стали появляться. Но большие пространства не только не цивилизуются, они деградируют...
– Значит, нужно искать экономические причины... Нужна власть на местах, которая будет их исправлять. А не воровать.
– Знаешь старый тезис в «Письмах русского путешественника» Карамзина: «Как там, в России?» – «Все так же воруют...»?
– Ты знаешь, я предполагаю, что если власть не будет меняться определенное количество десятков лет, то воровать будет нечего. Люди, находящиеся на местах власти, уже будут обеспечены. И в их интересах будет не подпускать туда новых, которым нужно будет воровать.
– Тогда нам нужна будет…
– Естественно! Империя! Достаточно отсталая, но достаточно хлебная. Чтобы прокормить себя смогла.
– Я первый раз в жизни узнал, что у тебя имперское самосознание.
– Нет, у меня самосознания вообще нет. Я вообще хочу на Крит, жить там двадцать лет незамеченным…
– Тебе нравится на Крите?
– Очень, только вот скучно.
– Ты бы куда хотел вообще-то?
– Никуда. Я нахожусь именно там, где хочу быть. Сегодня в Екатеринбурге, завтра в Челябинске…
– Боря, а сколько ты песен уже написал?
– Ну, наверно, за шестьсот сейчас будет.
– Ты все помнишь? Или что-то начал забывать?
– Я помню только то, что мы сейчас исполняем. Если сяду с гитарой, то думаю, что минут за двадцать, максимум за полчаса, вспомню практически любую. Просто надо прийти в то состояние духа, которое было, когда писалась эта песня.
– Из старых песен, какие до сих пор любишь больше всего? Которые можешь себе позволить исполнять сегодня?
– Есть какие-то вещи, которые уже просто канон. Там достаточно много хороших песен.
– Что бы ты еще хотел успеть сделать в этой жизни?
– Написать и записать еще несколько десятков песен.
– Ты счастлив?
– А как это? (Загадочно улыбается.)
Автор: Беседовал Андрей МАТВЕЕВ http://www.tribuna.ru/news/culture/love_that_39_s_all_we_have/