Дживан Гаспарян. Персона. Справочник

МОГУТ ЛИ УШИ ОТКРЫТЬ ГЛАЗА?
Или почему так понятна печаль, когда играет Дживан Гаспарян

— Так о чем будем беседовать? — спрашивает дудукист Дживан Гаспарян и придвигает стул.

— А как, по-твоему, о чем мы можем говорить? — вопросом на вопрос отвечаю я, присаживаясь.

— О пирах! — восклицает Дживан и широко улыбается.

Он намного старше меня, и обращение к нему на «ты» связано с нашим общим другом, рано покинувшим этот свет. В доме у друга встречались по большим праздникам, куда Дживан Гаспарян приходил с дудуком за пазухой. Спустя час он доставал его, прикладывал к устам, и мир на глазах тихо-тихо просветлялся.

С той поры дудукист Дживан Гаспарян — профессор, многократный лауреат международных конкурсов, народный артист Армении, короче, звезда, знаменитость — перекликается в сознании с чем-то добрым и благородным, не замечающим суету и спешку. Думаете, все дело в дудуке? Что, если его отнять у Дживана и сунуть в руки громкий барабан, он преобразится в свою противоположность и начнет стучать-барабанить, заглушая и еле слышные подпевки, и шепот, и лепет? Вы думаете, духовой инструмент меняет человека, а не душа человека превращает простую свистульку в божественный тростник? Не знаю, честное слово. Может, первая, но, может, и вторая догадка верна. Скорее всего верны обе, а если не верны, то уж точно правдоподобны

Насчет тростника — вырвалось. Дудук мастерят из абрикосового дерева, а пробовали из груши, сливы, яблони. Но звучал только абрикос... Удивительное дерево! Кто знает, случайно ли, что подлинно национальный инструмент воплощается именно в абрикосе, по-латыни «фруктус арменика». Армянский, стало быть, фрукт. В других странах сопелки, сиповки, волынки, свистульки разные делают из ивы и тростника, и у нас они некогда были в ходу, факт зафиксирован древним историком. А прижился дудук. К слову: дудук стали называть по-русски дудуком в 20—30-е годы. Никакого тут противоречия нет: историк пятого века Мовсес Хоренаци не владел, конечно, русским языком и называл инструмент циранапохом — в прямом переводе душа абрикосового дерева, его дух или что-то в подобном роде.

Ну не странно ли? Какие только позы не увековечены в римских банях или других древних построениях! Подумайте! Дудуку не нашлось места на античных стенах — почему? Потому что стыдно. Даже бесстыдству стыдно.

— До войны в кинотеатре «Москва» играли дудукисты-таперы. Лилась ненавязчивая мелодия, а на экране разыгрывались горячие страсти. Там играл дудукист Маркар, царство ему небесное. Господи, до чего же мне нравилось его исполнение! Я ему проходу не давал. Однажды накопил порожней посуды и вырученную сумму отдал дяде Маркару. Он отвел мою потную ладошку с деньгами и протянул один из своих дудуков: «Играй. Кажется, ты человеком вырастешь». Нету дяди Маркара, — вздыхает Дживан.

У моего старого приятеля синие-пресиние глаза. А печаль больше подходит черным. Отец погиб на фронте, еще раньше лишился матери. Так и рос один-одинешенек с дудуком в обнимку.

На днях ереванский телеканал провел опрос на улице: «Какой музыкальный инструмент вам нравится?» Будто сговорившись, отвечали: «Дудук, он больше всего соответствует нашей судьбе, нашей печали».

— В Турции? — удивляюсь я, будто еще где-то есть Стамбул.

— Ну да, — улыбается Дживан. — Тридцать тысяч турок грустили со мной.

— Это судьба, — говорит он. — Это судьба, — повторяет, — а если судьба, никуда не денешься.

Вот на что не знаю ответа: печаль — это что, сумма тысяч и тысяч грустей? Или самодостаточна без слагаемых чувств?

— Туркам, небось, интересно слушать армянина.

— Знаешь, они в нашем дудуке находили и свои мелодии.

Тут я промолчал, хотя и просилось: одно Армянское нагорье на нас, однако ж горе-горюшко разное.

Собирались о пирах разговаривать, но видите, как получается. Я не задаю вопросов, диктофон крутится вхолостую.

— И итальянцы очень понимали, и немцы, и японцы, и арабы, и англичане. Дудук человечен.

— Да я туда скоро снова собираюсь, намечена запись с турецким ансамблем народных инструментов.

— Ансамбль, допустим, исполняет турецкую национальную музыку, потом вступает дудук с армянским дыханием.

— Или оркестр играет армянскую музыку, а я веду соло — турецкую. Импровизирую.

— Теперь понял. Вроде диалога: они — свое, ты — наше, они — наше, ты — их. Занятно.

— У меня приятное сотрудничество с Лайонелом Ричи, бывшим солистом группы «Коммодорс», струнным квартетом из Сан-Франциско «Кронос», лондонцем Питером Габриэлом, в свое время основавшим культовую группу «Генезис», артистом Андреасом из Швейцарии, миланским композитором Людвиком, итальянским кларнетистом Луиджи...

— Не торопи, — прерываю собеседника, — дай записать имена.

— Ты главное имя запиши: Эдик Саркисян из Лос-Анджелеса, мой близкий друг, который подал руку, когда я очутился там с двадцатью центами в кармане. Денежки погорели в Сбербанке, и я уехал в США на заработки. Играл в ресторане.

Давненько сложилось у меня впечатление, что армяне покидают родину, чтобы тосковать по ней. Американцы тоже с удовольствием ходили на дудук. Им-то что? Обуты, одеты, и нос в табаке. Выходит, душа просит сострадания.

— Может, тебе неприятно, но расскажи про смерть того старца за столом.

— А-а. Этот старик во Фресно выступил со сцены, рассказал, как едва спасся в 1915 году от турецкого ятагана в Ване, потом попросил меня сыграть «Дле яман». Я исполнил... После торжественной части за кулисами накрыли стол — хлеба откушать. Были там и старик со своею старухой, и незабвенный Уильям Сароян. Только приступили к трапезе, старик привстал с места: сынок, сказал он, сынок, сыграй-ка еще раз «Дле яман». Я взял в руки дудук и потянул «Дле яман». Не успел отложить инструмент, а старик вдруг уткнулся лицом в посуду. «Вай, — запричитала жена, — он умер, мой Петрос, вай-вай, зачем я сюда пришла, чтоб нога моя сломалась!»

— Сароян нахмурился, потом громко проговорил: «Дживан, твоя молитва на дудуке убила этого человека. Счастливый! Он отправился в тот мир под молитву!». Всё.

Несогласие в следующем: Дживан Гаспарян считает, что ансамбль дудукистов совсем даже неплохо звучит. Помнишь, сказал он, как нашего друга хоронили? Двадцать дудуков я привел, чтобы оплакать его.

— Много дудуков, — выдавливаю я из себя осторожненько, чтобы собеседника не обидеть, — это как толпа, правда, одноголосая. А соло — это искусство, музыкальная инкрустация исстрадавшейся души.

Что он ответил? Не помню, не знаю. Диктофон отключился, и глаза застлала картина того скорбного дня, когда двадцать дудуков из Лори, Ширака, Арарата, из Еревана, наконец, оплакивали уход в небытие замечательной личности.

Не смейтесь, пожалуйста. Вы когда-нибудь задумывались, о чем думает роденовский «Мыслитель»? Он слушает дудук.

Однажды давным-давно в ленинаканском ресторане я расспрашивал о дудуке Шарля Азнавура. Он сказал, что парижанам дудук не знаком, что там другой мир звуков.

Звук — литой, плотный, тембр мягкий. Зурна — она инструмент уличный, для толпы и сборищ. Она направлена вовне, ибо криклива, если не сказать визглива и истерична.

— У зурны совсем-совсем другая психология, — снисходительно произносит мастер Дживан Гаспарян. — А дудук камерен, он как бы для внутреннего пользования, интимен, если угодно. Потому и Сарояну моя игра на дудуке напомнила молитву.

Вообще дудук — инструмент изначально застольный. Пили под дудук, пили, печалились и веселились.

— А под Новый год исполнишь что-нибудь опять невеселое?

— На холоде, — спрашиваю невпопад, — дудук деревенеет?

— Скажешь же, — смеется он. — Пальцы деревенеют, случается.

— Для читателя стараюсь... Первый учитель, Маркар, подарил тебе дудук. А ты сам-то даришь?

— Несколько дудуков я ему подарил, хороший был человек.

— Из своего Фресно писал ереванскому поэту: «Рачик-джан, по утрам я смотрю на дживановские дудуки, они — на меня, но мои уста немы, они не умеют играть».

«Зато перо творило так, что уместно переложить на музыку для дудука», — подумал я, а вслух попросил:

— Однажды после моего сольного концерта за кулисы пришли Хачатурян и Ростропович. Арам Ильич высказался тепло о выступлении, познакомил с известным виолончелистом, поинтересовался планами. Я возьми и ляпни сдуру: в Париж меня пригласили, ЮНЕСКО празднует какую-то дату.

Немного позже поехал в Москву, чтобы лететь во Францию. А мне «Союзконцерт» отвечает: «Извините, но нам велено переиграть. Вместо вас поедет Ростропович». Рассказывали, что Ростропович звонил аж самому Громыко, предлагая себя.

— Послушай дальше. Ростропович тогда уехал в Париж и больше не вернулся в СССР! Совсем другое дело, верно?

Виолончель перебил голос дудука. Дудук же камерный, вежливый, деликатный. И очень ранимый.

Про часть репертуара. Почти без комментариев

Вот названия некоторых армянских народных мелодий, исполняемых знаменитым дудукистом Дживаном Гаспаряном: «Повеяло прохладой», «Братец-охотник», «Эй, дорогая», «Я в этом мире вздоха не издам», «Пахарь», «Мой маленький цветник»... Это все понятно. А «Дле яман» — мелодия, вызвавшая разрыв сердца у армянского старца в Калифорнии, — это название непереводимо. Никому не под силу перевести короткие два слова, два восклицания, два горьких вздоха, два упрека, два сожаления о том, что было и никогда не повторится. В общем, об армянской судьбе, о том, что на лбу написано и еще не прочитано, ибо не поддается прочтению.

А иные говорят, что дудук знали в древнем Китае, а другие возражают, что абрикос был известен в древнейшей Армении, третьи вспомнят про Парфию и Рим и будут по-своему правы.

Как бы то ни было, в звуках армянского дудука спрессованы страсти и думы тысячелетий. Не в том смысле, что духовой инструмент поставляет слушателям музыкальные брикеты, сжатые донельзя эмоции минувших эпох. Нет и трижды нет. В мелодиях этого уникальнейшего инструмента слышны ликование храброго римского легионера, перебор четок парфянского мудреца, тревожное ожидание армянина... Прохладная струя трезвого разума и горячечный бред опьяненного любовью сердца.

Если бы у нас не было дудука, то его надо было придумать. Повторяю: если бы у армян не было дудука, то его НЕОБХОДИМО было придумать.

У Вас есть что сообщить составителям справочника об этой персоне? Напишите нам
Хотите узнать больше об авторах материалов? Загляните в раздел благодарностей