Метаморфозы святого Аквариума
Джордж (Анатолий) Гуницкий - культовая фигура. Его имя неразрывно связано с историей группы "Аквариум", которую он и БГ затеяли в семьдесят втором. Абсурдистский пафос раннего "Аквариума", вызвавший к жизни "Старика Козлодоева" и "У императора Нерона в гостиной жили два барона", не столько рок-н-роллен, сколько литературен. Выяснилось, что Дилан, Беккет, сюрреалистические эксперименты и кельтская мифология прекрасно ложатся в русскую классическую просодию. Не обошлось и без влияния обэриутов - не Хармса, а, скорей Олейникова с Заболоцким. Так или иначе, двумя молодыми людьми был найден способ гармонизировать хаос с помощью нормированного стиха и психоделической музыки. К середине семидесятых пути основателей "Аквариума" разошлись. БГ через тернии собственного непрофессионализма, сдвинутого сознания и официозных рогаток пробирался к статусу рок-звезды. Гуницкий, вынырнув из "Аквариума", получал медицинское образование, занимался театроведением, рок-журналистикой и, конечно, писал свои безумные тексты. Абсурдный и одновременно залихватский характер этих текстов вполне вписывается в митьковскую концепцию издательства "Красный матрос", где и вышли в начале этого года стихи Гуницкого под названьем "Крюкообразность". На этом же лейбле в 1996 году выходили пьесы Джорджа "Метаморфозы положительного героя" и "До самых высот". Один из персонажей так характеризовал жанр, в котором работает и сам Джордж: "Одна бессмыслица наслаивается на другую, сочетание различных бессмыслиц может ведь создать видимость смысла! Это ведь бессмыслица высшего порядка, поскольку ваши фразы сами-то по себе не бессмысленны, но в итоге получается бессмыслица! Вот вам ключ к поэзии!". Бессмыслица, но не глупосмыслица, ведь поток, идущий из подсознанья, несомненно подлинный, оплаченный душевными усилиями. Источник абсурда в данном случае - не повреждённый смысл, а алогичное сочетание смыслов, их соседство в одной речи, в одном сознанье. Лирический герой Гуницкого напоминает детей из стихотворения Гейне, которые поют, сидя во мраке, чтоб заглушить собственный ужас, заговорить, заклясть окружающую их неизвестность... Коммуникационные сбои, случайности, казусы - всё это есть. Тем не менее, мы снова и снова пробуем единственное известное нам средство осознать себя - язык. "Я говорю, следовательно, существую", как не сказал Декарт... "Метаморфозы положительного героя", написанные за одну ночь по спецзаказу Гребенщикова, в семьдесят четвёртом были сыграны на ступенях Инженерного замка. Труппой из музыкантов и околоаквариумной тусовки руководил Эрик Горошевский, ученик Товстоногова. Он и благословил Джорджа на поприще драматурга... К 1991 году появились "Игры", "Смерть безбилетнику!", "До самых высот". Поставленные в Театре Абсурда Марка Гиндина, они, по признанию автора, "будоражили, шокировали, дразнили"... "Но это было не совсем то, что я написал", добавляет разочарованный Джордж. Новую книжку Гуницкий выпустил в "Красном матросе" с подзаголовком "Аквариумные стихи". В нее вошли тексты из легендарного альбома "Искушение святого Аквариума", из "Треугольника" ("Крюкообразность", "У императора Нерона", "Хорал" и другие), "Акустики" ("Граф Гарсиа" и "К друзьям"), а также "Грустит сапог под желтым небом", "Пятнадцать голых баб", "Блюз свиньи"... В общем, полный набор классики плюс то, что вошло новый альбом "Аквариума", целиком состоящий из песен на тексты Джорджа. Альбом этот, "Пятиугольный грех", выпущен БГ под псевдонимом "Террариум" при участии Максима Леонидова, Чижа, Насти Полевой, Бутусова и Васильева из группы "Сплин".
- Анатолий Августович, начнем с тупого, но неизбежного вопроса. Название альбома - что оно означает и откуда взялось? - Был у меня такой текст - "Пятиугольный грех" - короткий и очень странный. В "Крюкообразности" его нет, так как к моменту выпуска книжки я о нем просто забыл. Написан он году в 78-79-м на улице Марата у Гребенщикова, где мы тогда целыми ночами рубились. Я там, видимо, придумывал какие-то четверостишия, несколько штук. Оказалось, что они были записаны и у Боба остались. И вот я каждый раз спрашивал его: а этот текст придуман когда, а этот, а этот? Он говорит: тогда-то и тогда-то. И только после того, как песня вошла в альбом, моя память восстановилась.
- Был такой период, когда ваши тексты было невозможно отличить от текстов Гребенщикова. - Серьезно?
- Я имею в виду "Треугольник" и вообще начало восьмидесятых. - "Треугольник" - особый случай. Там собраны очень специальные тексты и для меня и для Боба. Такие тексты невозможно писать всю жизнь. Я, собственно, тоже всю жизнь писал не только "Я оглашаю города истошным воплем идиота", писал нормальные лирические стихи. Другое дело, что я не стремился никогда их публиковать. Хотя, на мой взгляд, и там есть неплохие вещи. То, что было в "Треугольнике", и вся эта эстетика - она особая, и я довольно долго ей увлекался. Позже БГ вставлял мои тексты в свои многочисленные альбомы, и всегда было видно, что они мои, а не чьи-то еще.
- Даже в названии этого альбома есть перекличка с "Треугольником", согласитесь. - Ну, в каждом удачно найденном словосочетании кроется масса аллюзий. Воспринимать их или нет - личное дело каждого. Я вот на днях послушал "Треугольник" не без интереса. Трудно сравнивать его с "Пятиугольным грехом". Техника игры отличается разительно, концепция тоже другая. Но преемственность есть, по крайней мере, мне хочется, чтоб была. В концерте Боб спел недавно мою "Друзья, давайте все умрем!" и народ стал подпевать ему довольно активно. Я был очень удивлен и одним и вторым фактом, даже одурел немножко. Спел Боб и "Мама-анархия" Цоя, которую, по моим наблюдениям, девяносто процентов зала слышало первый раз в жизни.
- Прошло 28 лет с лета 72 года, когда был основан "Аквариум". Могла бы сейчас появиться команда с такими идеями, такой музыкой, таким отношением к жизни? - Думаю, нет, эти вещи не повторяются. Времена сменились категорически и, по-моему, не в лучшую сторону. Я достаточно внимательно слежу за развитием рока в нашей стране. Знаю группы среднего возраста, да и молодые. Среди них много неплохих, но те, кто начинал в семидесятые, по большому счету остаются вне конкуренции. Я очень субъективен в этом вопросе, потому что и сам родом из тех времен. Это моя личная точка зрения.
- Точка зрения-то общепризнанная. А причина в чем? - Причин много. Главная - уровень мастерства.
- Но ведь в те времена "Аквариум" был абсолютно непрофессиональной командой! - Конечно, конечно. Как и "Алиса", и "ДДТ", и все, кто сейчас в корифеях. Но мастерство - это не скорость передвижения пальцев по грифу и не вокальные данные. Значит, в личностях было что-то такое... Можно это называть харизмой или как-то иначе. Не то чтобы сейчас харизматические личности перевелись, но, видимо, их занимают другие идеи, не связанные с рок-музыкой.
- А может, сейчас на рок просто нет спроса? - Спрос есть, это я могу сказать точно, так как занимался этим вопросом профессионально. Я много лет вел обзоры роковых альбомов в городских изданиях, был первым, кто начал говорить о роке на питерском радио. В "Огоньке", кстати, была когда-то моя статья о Чистякове из группы "Ноль". Так вот, люди слушали и читали мои измышления не только потому, что я старый рокер и соратник Гребенщикова. Им интересна тема, а это самое главное.
- К созданию самиздатовской музыкальной прессы в Союзе, говорят, тоже приложил свою руку Гребенщиков. Тогда, находясь в подполье, как вы представляли себе будущее рок-журналистики? - Не помню, чтобы мы особенно об этом задумывались. Начало восьмидесятых нас вполне устраивало: рок-клуб, фестивали, журнал "Рокси", который ходил по рукам... Но прежняя эпоха закончилась, а теперешняя интересует меня много меньше.
- Интерес перекинулся на что-то другое? - Нет, просто время идет, появляются новые ценности. Тут нет ностальгии в чистом виде, просто нынешняя музыка уже не так интересна. В сорок шесть лет все это волнует гораздо меньше. Хотя и сейчас появляются и в Питере и за его пределами классные группы.
- Например? - Например, "Ночные снайперы". Могу еще назвать "Вермишель оркестра", чисто инструментальный состав.
- В "Вермишели", насколько я знаю, переиграла половина аквариумных музыкантов. Через "Аквариум" вообще прошло немало значительных личностей. Интересно, как дальше сложилась их жизнь. Что стало со всеми этими людьми: Горошевским, Фаготом, Дюшей, Гаккелем? - Ну что стало... Все живут понемножку, занимаются своими делами. Саша Фагот приезжал недавно из Германии на СКИФ (Фестиваль памяти Сергея Курехина). Он профи, классный музыкант, вот только разнесло его с годами неимоверно. И к тому же он мне сразу стал предлагать не то выпить, не то что-то курнуть. Я этого сейчас не делаю и отказался, естественно. Горошевский тоже жив и функционирует. Он даже пьесы мои хотел ставить, столько-то лет спустя. Театр у него есть, но нету денег и это все тормозит. Про Гаккеля и Дюшу всем известно. Что рассказывать?
- Смотрите, все выбились в люди... - Ну, мы ж не просто так тянулись друг к другу, мы отличали друг друга по каким-то особым признакам. Компания такая была. С компанией мне повезло, нам всем повезло с компанией. - Не жалеете, что расстались с "Аквариумом"? - Ничуть. Это был совершенно сознательный поступок с моей стороны. Я увлекся театром едва ли не раньше, чем музыкой. Если б я тогда не бросил ударные, может быть, стал бы неплохим барабанщиком и перкуссионистом. Какое-то время я даже ходил в музыкальное училище заниматься ударными, но и в те времена меня больше интересовала драматургия. В студии Горошевского, где шли "Метаморфозы положительного героя" чуть ли не весь тогдашний "Аквариум" принимал участие, причем не как музыканты, а как актеры. И Дюша и Боб, и все остальные. Дюша Романов очень талантливый был актер. Он, кстати, в начале девяностых вернулся на сцену. Так что бесследно ничего не проходит.
- А не обидно, что широкой публике вы известны исключительно в качестве текстовика "Аквариума"? - Обидно, но я понимаю, что нелепо обижаться на естественный ход вещей. Когда я по "Рокси-аудио" рассказывал о спектаклях, большинство не понимало, как это - я и театр. Что поделать, для народа я неочевиден как драматург, народ об этом просто не знает. Все занятия хороши, спору нет: радио, рок-н-ролльные программы, статейки, стишки... Но пьесы - единственное, чем я действительно всю жизнь хотел заниматься.
- Но ведь ваши пьесы публиковались, пусть и малыми тиражами. Редко, но все же шли на театрах и люди могли их увидеть. Чем же вы недовольны? Недостаточно громким общественным резонансом? - Общественный резонанс меня волнует лишь постольку поскольку. Ниши, которую я занимаю уже много лет, в теперешней нашей драматургии вроде бы не существует. Судите сами. После "До самых высот" я написал гораздо более сильную вещь, "Практику частных явлений". Она нигде не шла и не печаталась, так сложилось. Хотя, на мой вкус, это самое сильное, что я когда-либо сделал. В общей сложности на нее ушло четыре года, а в 1991-м эта пьеса была потеряна где-то в районе Муринского Ручья, потеряна вся, со всеми черновиками. Я написал ее заново и написал лучше, чем было. Так вот, мне позвонил режиссер, который захотел ее ставить. Но в итоге это ничем не кончилось, режиссер впал в пьянство, актеры разбрелись по другим труппам. Были и еще попытки, примерно с тем же успехом. Не складывается пока ее сценическая судьба, к сожалению, не складывается. Я знаю, что если бы увидел ее на сцене, это бы дало мне толчок мощнейший. У меня есть замыслы, я что-то пробовал так, эдак, но меня держит эта пьеса, которую нужно поставить. Можно, конечно, всю жизнь в стол писать, но пьеса не роман, она все-таки не для стола.
- Нет у вас такого ощущения, что в семидесятые годы все шло само собой, по накатанному, а сейчас судьба дает сбои и надо прилагать неимоверные усилия, чтобы добиться в сущности очевидного результата? - Моложе мы были - вот в чем дело. Не было болезней и прочей херни, которая человеку мешает заниматься творчеством. Да и в семидесятые не шло по накатанному. Совдеп, конечно, сильно мешал нашим замысл?м.
- Газеты писали, что весной 1996-го с вами произошел несчастный случай и здоровье ваше находится под угрозой. Если это неприятная тема, можете не отвечать. - Я отвечу, потому что не считаю, что в этом есть что-то стыдное. История простая, как две копейки: меня избили, когда я шел домой, возле самой парадной, сняли с меня ботинки, взяли что-то еще. Потом ногами били по голове. Был апрель, а апрель у нас месяц довольно холодный. И вот я пролежал всю ночь без сознания на улице, а утром скорая забрала меня в больницу. Там констатировали сотрясение мозга и ампутировали мне два обмороженных пальца на ноге. Так что теперь я хромаю, а в холодное время года к этому добавляется еще целый ряд неприятных ощущений. Я даже подумывал уезжать из Питера на зиму или вообще переехать в теплые края, а может быть и в другую страну. Все очень сложно: деньги нужны и так далее. Но скажу, что никакого патриотизма у меня нет ни к Питеру, ни к России вообще.
- У рыбы тоже нет патриотизма по отношению к воде. Она просто в другой среде жить не сможет. - Согласен, но уж больно надоели вечные материальные проблемы, а теперь вот еще и здоровье. Материально там, может быть, тяжелее, но хоть нога не будет болеть.
- На части тиража "Пятиугольного греха" стоит пометка, запрещающая продажу в Москве и Московской области. Почему? - Понятия не имею. Знаю только, что это не мешает ему продаваться в Москве.
- У "Аквариума" с самого начала изо всех щелей петербургская специфика лезла. А какие у вас отношения с Москвой и московской эстетикой? - Никаких. Этим летом я был в Москве первый раз с 89 года, когда ездил на концерт Сантаны. Я окончательно убедился в этот приезд, что Питер - милый город, но по большому счету - деревня. Никакая это, к чертовой матери, не культурная столица. Это все еще Ленинград, даже не Петербург. Даже лучшее, что появляется у нас достаточно провинциально по сравнению с Москвой. Москва - все-таки европейский город. Это сказывается на многих вещах и, естественно, на искусстве.
- Странно слышать это. Ведь известно, что питерцы в отличие от москвичей истые патриоты своего города. А в московской богеме поездка в Питер уже давно приравнивается к художественной акции. - Ну, по поводу художественной акции - это верно. Город наш сумасшедший и напичкан аномалиями не хуже знаменитой кунсткамеры. Взять хотя бы белые ночи. Хотя вот сидели мы с Бобом в московском аэропорту. Времени половина одиннадцатого, светло. Я спросил: "Боб, что такое, почему здесь белые ночи?". Боб говорит: "Украли". Так вот, белые ночи плюс море это сумасшедшее, Петр чокнутый, который город построил здесь... Тоже, блин, нашел место для города. Все эти ненормальности сильно сдвигают сознание. Питеру поэтому органично присущи и психоделика, и абсурд, и гротеск.
- При этом Москва никогда не испытывала недостатка в поэтах-иронистах. Чего не сказать о Питере. - Иронисты - расплывчатое определение. Оно не объемлет всю палитру питерского абсурда. В Питере художественные эксперименты носят более случайный, неправильный характер, чем в столице. Взять хотя бы митьков, которых я считаю своими родственниками по абсурду. Очень милые люди, неправильные, как и весь этот город. Или Олег Григорьев, покойный ныне. Замечательный был поэт.
- В свое время в МГУ я защищал дипломную работу под названием "Логика абсурда", где пытался доказать, что эта логика существует, только она отличается от обычной примерно так же, как Лобачевский от Евклида. Абсурдность мира и искусства, которое за ним наблюдает, очевидна. Но если в этом нету логики, значит жизнь сошла с ума и ее невозможно понять. - Жизнь сошла с ума - это бесспорно. Человек ро?дается и умирает - разве это не абсурдно по большому счету?
- Но если все нагромождение событий между рождением и смертью, случайно, значит, нет никакой надежды и деваться практически некуда. - Деваться, конечно, некуда и никакой логики в абсурде не существует. Но смысл, если он тебе уж так необходим и ты без него не можешь, есть. Он как раз и находится в этом нагромождении событий, в каждом из них. А абсурд, о котором мы говорим, - лишь инструмент сознания, необычный взгляд на то, что мы каждый день видим и не замечаем. Абсурдистские дела, дадаизм, сюрреализм и прочие милые моему сердцу заморочки позволяют взглянуть на мир с необычной точки зрения, но они не делают его лучше. Литература и искусство вообще не для того существуют, чтобы сделать мир лучше. Согласны?
- Не очень. Сделать мир лучше - задача, вполне традиционная для русской литературы, даже на бытовом, обыденном уровне. Мой профессор говорил, что когда читаешь обэриутов, нормализуется пульс и поднимается настроение. - Не знаю, не знаю. Я никогда особенно не любил Хармса и Заболоцкого, больше Беккета читал, Ионеско. В "Пятиугольном грехе", между прочим, упоминается Моллой, герой беккетовский. Это имя фигурирует у меня в нескольких стихотворениях... Масса абсурда есть у Чехова и у Маяковского, когда он еще был вменяем. Но в России, может быть самой абсурдной стране на свете, с театром абсурда все-таки не сложилось. Может, потому что мы привыкли воспринимать все слишком всерьез, не знаю. Как театровед я могу рассуждать бесконечно на эти темы...
- Вернемся к "Аквариуму" и его истории. Кто из двоих придумал в семьдесят втором это загадочное название, вы, конечно, не помните? - Почему не помню? Прекрасно помню. Мы с Бобом очень долго думали, как назвать группу. В этих раздумьях поехали в Купчино, где я посмотрел в окно и увидел пивбар "Аквариум". Обратил внимание Боба, он остался доволен. Был список названий, довольно бредовых, даже стыдно их тут приводить, но остановились на этом. Слова загадочным образом определяли многое в нашей тогдашней жизни. Да и вообще: как вы яхту назовете, так она и поплывет. И она поплыла.
- Значит, опять-таки есть какая-то логика, если все получилось и случайно увиденное слово выросло длиной в жизнь? - Логика есть, не спорю. Беда только в том, что ее не разымешь на составляющие. И видна она, как правило, только задним числом.
- Когда вы думаете об "Аквариуме" семидесятых, какая картинка возникает перед глазами? - Картинки разные, про одну могу рассказать. Был период в 1974 году, когда я отдыхал в Сестрорецке, много гулял и нашел на заливе большой красивый остров, где не было ни одного человека. Я сказал об этом острове Бобу и ребятам. Боб потом назвал его островом Сент-Джорджа в мою честь. Мы там очень много времени провели. Это место позволяло нам выключиться из окружающей мутотени. Было тепло, июль, август, и мы голые там ходили. Ну вот, а потом там построили санаторий... Эта история не имеет ни логики, ни конца. Будем считать, что острова этого уже нет, что он остался только в воспоминаниях и в песне с альбома "Аквариума" того же 74 года.
Ян Шенкман,Ж-л Огонек №24 (4651) https://www.kommersant.ru/doc/2287644
Дополнительные ссылки: Персона: Гуницкий Анатолий