Вы находитесь здесь: События - интервью  •  короткая ссылка на этот документ  •  предыдущий  •  следующий

Событие
Когда: 2011 22 сентября    Лунный день: 25-й день Луны (ссылка ведет на описание системы расчета лунных дней)
Название: Интервью с БГ для издания "Афиша"
Комментарий:

Борис Гребенщиков «Ностальгия — это юдоль лузеров»

Группа «Аквариум» послезавтра выпускает в свет новый альбом «Архангельск». Тогда же состоится московская презентация пластинки. «Афиша» отправилась в гости к Борису Гребенщикову и поговорила с ним о новых песнях, ностальгии и судьбах России.

— Мне альбом показался неожиданно электрическим, напряженным каким-то.

— Спасибо; хотя мне не кажется, что он напряженный. Скорее мускулистый. Энергичный. При этом, честно говоря, когда мы начинали его делать год тому назад, мне хотелось попробовать записать его без барабанов вообще — только со всякими странными ударными инструментами. Естественно, вышло с точностью до наоборот. В «Аквариуме» всегда так: даже если мы придумываем что-то, выходит все равно не так, как придумывали, а так, как должно быть.

— Вы же в последние годы неоднократно говорили, что формат альбома себя изжил.

— О, я обожаю кидать дымовые шашки. Меня просто никто не дослушивал до конца! Я говорил: да, альбом как форма изжил себя. Так вот — именно потому что он изжил себя, мы и должны записать альбом. С «Архангельском» вообще, кажется, впервые за всю нашу историю такой случай: было готово больше 18 вещей — и на альбоме из них осталось восемь. Остальные все лежат в студии, очень хорошие вещи — но пластинка получилась вот из этих. Все равно ведь каждый альбом — отпечаток времени, отпечаток какого-то чувства; собственно, произведение искусства. Когда эти песни сложились в цельную картину — мы его и сделали.

— И все-таки — вы же наверняка замечаете, что большинство людей давно перешли на режим «шаффл».

— Это такой современный боевой клич — «айпод на шаффл». Сарынь на кичку, айпод на шаффл! (Смеется.) Но на музыку это ни хрена не влияет. Знаете, я отлично помню время, когда все измерялось сорокапятками. Сегодня вышел сингл у «Битлз», завтра у «Стоунз». Все, отлично, через три месяца увидимся снова. По сути, сейчас мы к этому вернулись. И мне это очень нравится.

— Только новой музыки стало больше в сто раз. У вас хватает на нее времени?

— У меня есть прекрасный официальный повод — передача «Аэростат» на «Радио России». Я могу всем сказать: не мешайте мне, я ищу новую музыку для программы. И с наслаждением провожу массу времени в поисках. Вот как раз сейчас новый выпуск пишу. Что там? Ну вот: Том Уэйтс, Ноэл Галлахер. Red Hot Chili Peppers, Бьорк новая. The Airborne Toxic Event, знаете таких? Очень смешная группа. Вот еще человек по имени Ник Фрейтас — фотограф-скейтбордист, который в какой-то момент стал записывать пластинки, что-то в русле Марка Болана или, скажем, Девендры Банхарта. Ну и так далее. В принципе, я каждый день занимаюсь тем, что смотрю, не вышло ли у кого-нибудь что-нибудь. И постоянно появляется что-то, что меня трогает.

— А перенасыщения не наступает? Поток же огромный, как его фильтровать?

— Так я же отбираю то, что слушаю. Если какое-то имя начинает часто повторяться, если кто-то из приличных людей что-то хорошее про них говорит — от меня не убудет, если я послушаю, правда? Вот как с The Airborne Toxic Event было — кто-то что-то сказал, и я как раз попал на очень хорошую песню. Все это результат каких-то случайностей. А вот, допустим, сегодня поутру я пошел в пятый раз слушать группу The Fall. Думаю — ну, может, хоть что-то из них выскребу? Нет, не могу. Всю жизнь пытаюсь их полюбить — и ничего не получается. Они мне кажутся похожими на очень плохую рок-клубовскую команду. Абсолютно бездарную, которая держится только за счет того, что они точат, точат, точат одну и ту же штуку. Скучно.

— Ну там еще лидер харизматичный, как минимум.

— Ой, таких харизматиков, знаете… Вот когда еще у нас на Пушкинской, 10, обитали бомжи, полдвора было таких харизматиков.

— У вас есть в голове какая-то картина того, как музыка в новых условиях меняется? Вот та же Бьорк альбом на айпэде теперь выпускает.

— Ну, Бьорк всегда у нас была стахановкой. Она всегда рвется вперед, потому что если она не будет рваться вперед, к ней люди быстро потеряют интерес. На мой вкус, поет она не очень интересно — но именно за счет того, что она все время выискивает новые штуки, мое уважение к ней безгранично. Она все время показывает нам остальным: вы плохо трудитесь, вы можете значительно интереснее все сделать. А что касается глобального — я думаю, глобальных вещей уже не будет, сейчас, к счастью, другое время. Эпоха больших идей была, ушла и вряд ли повторится. Вот были почти что сто лет, когда музыка играла главенствующую роль. Теперь они кончились. Теперь есть все эти замечательные игрушки, есть совершенно новый подход к информации, и он занимает главное место. И да, это правда, что нас постоянно этой информацией заваливает, захлестывает — и, чтобы выжить, нужно уметь в ней лавировать. Количество таланта на всех ведь одно и то же. И когда пять групп талантливых — они очень талантливые. А когда их четыреста пятьдесят тысяч — немножко меньше достается всем.

— И у вас нет ностальгии по эпохе больших идей?

— Вокруг нас достаточно людей с немытыми длинными волосами и плешью, которые профессионально испытывают ностальгию. Пусть и дальше ее испытывают.

— Но ведь это глобальная вещь — все группы, которым не лень, воссоединяются, старая музыка продается лучше новой.

— Так я и говорю: в мире есть огромное количество пожилых мужчин с брюшком, полуседыми патлами и плешью. Они ездят и в машине слушают «Дип папл». Их миллионы! Естественно, пока это поколение активно, старые группы будут ежесекундно воссоединяться — потому что каждому хочется съесть бутерброд. По мне, так ностальгия — это чувство, свойственное только людям, которые внутри считают себя проигравшими. Юдоль лузеров. О’кей, пусть она существует — но это же страшная болезнь! Человек признается всем, что в жизни у него ничего не получилось. Ну простите: если у человека вчера лучше сегодня — значит, бай-бай.

— Сейчас еще есть такая вещь, как чиллвейв — когда молодые люди воображают музыку, которая в их детстве по бабушкиной радиоле звучала.

— Я не думаю, что это ностальгия. Ностальгия — это то, что у тебя могло случиться, но не случилось. Воспоминание о тех годах, когда тебе казалось, что тебя еще могут полюбить девушки. А то, о чем вы говорите, — это как раз отлично. Это как Маккартни делал с The Beatles — «Honey Pie» и все эти штучки, стилизованные под 30-е годы, которые даже до их рождения были. Человек что-нибудь хорошее съест — и парит в прекрасном воображаемом мире. А как иначе? Мы всегда работаем с тем материалом, который приняли в детстве. Те же The Beatles и The Rolling Stones всю жизнь перерабатывали Tamla Motown. Те, кто родился здесь, всю жизнь перерабатывали The Beatles и The Rolling Stones. Это естественно — это те элементы, с которыми мы начинаем играть. Вот мне нравится, скажем, Брамс — я слушаю и пытаюсь понять, как он это делал. Учусь тому, как что-то делали The Beatles — или Red Hot Chili Peppers. Учусь у Окуджавы, у современных электронщиков или шаманов. И начинаю все это пробовать в песне: крутить, вертеть, смотреть — складывается ли все это в картину, которая меня может в данный момент убедить.

— Вы сказали, что альбом — это фиксация времени…

— Не фиксация. Альбом как яблоко. Вот оно выросло — и впитало в себя радиацию этого лета, солнце этого лета, дожди этого лета. То же самое и альбом.

— Хорошо, я как раз про это лето. Может, я сейчас глупость скажу…

— Наконец-то! Я жду этого!

— У меня песня «Назад в Архангельск», да и вообще альбом в целом, четко соотнеслись с вашей вещью «Еще один раз». Кажется, что это о том, что происходящее здесь и сейчас, в России, — оно так есть, так было и так будет, и в конечном счете надо это принять, простить и полюбить.

— Так я все время об этом говорю! Но любить необязательно. Мы в любом случае Россию любим так или иначе. Но любить то, что в ней происходит, — значит любить казни стрельцов, Сталина и Малюту Скуратова. Нет! Это полюбить невозможно. Но хорошо бы иметь это в виду и понимать, что при нашей жизни ничего может не измениться. Когда ты имеешь дело с правилами дорожного движения, лучше их знать.

— Я вот к чему: для вас мускулистость этого альбома соотносится с мускулистостью времени, когда он создан? Ну, знаете, то, что в воздухе витает, — система трещит по швам и все такое.

— Сколько я себя помню, система всегда трещала по швам. Даже во времена моего детства, когда были Хрущев и Брежнев. Естественно, какое-то ощущение есть — но я боюсь, что не могу тут анализировать. Точнее, так: альбом и есть моя реакция на происходящее — не попытка анализа, а отражение; и каждый волен воспринимать это отражение как хочет.

— Просто как-то так получилось, что все ваши коллеги-ровесники разошлись по разные стороны баррикад — а вы где-то сбоку. С одной стороны — Шевчук, Троицкий…

— А с другой кто?

— Ну, Макаревич, например.

— А, да-да. (Вздыхает.) Господи боже мой! Мне кажется, что последние тридцать-сорок лет ничему людей не научили. Все так и стремятся, чтобы им на лоб обязательно поставили клеймо, как коровам: «я за», «я против». Но чтобы тебя заклеймили, нужно иметь доверие к тем, кто тебя клеймит. А у меня такого доверия нет и никогда не было. Я не стал бы доверять тем, кто имеет власть. Власть физическую, власть информационную. Я Богу доверяю. А бизнесменам я не доверяю. Поэтому ни в один лагерь записываться не буду. Людей разбивают, как стадо, на два загончика — очень удобно. Простите, но я отойду.

— Но вы при этом общаетесь с людьми из власти.

— Если мне человек по какой-то причине интересен, то почему не познакомиться? Вот я приезжаю в какой-то безымянный город — и вдруг во время обеда приходит глава этого города и начинает отчитываться о том, что у него в городе происходит. Почему он это делает?! Не знаю. Мне интересно, я могу потратить полчаса своего времени. Но с какой радости он отчитывается — я не могу себе представить.

— А что вы делаете в таких случаях? Советуете что-нибудь?

— Нет. На это есть другие люди, которые любят и умеют советовать. Я посоветовать ничего не могу, я могу подставить свое плечо или жилетку. Или вот ко мне приходил, например, некий министр. Я сидел, никого не трогал — вдруг ко мне приходит министр и начинает передо мной в течение часа отчитываться о проделанной работе. Мама, что случилось в мире?! Я с удовольствием его выслушал — но все время думал, что он меня с кем-то путает.

— Вам не приходило в голову, что он вас в репутационных целях использует?

— Ну как он меня может использовать? Мне кажется, это смешно. Министр! Приходит к какому-то поэту. Представьте: приходит Брежнев к Бродскому и начинает ему рассказывать, что происходит в государстве. Или Ричард Никсон приходит отчитываться Элвису Пресли. Это можно себе представить, только съев килограмм кислоты. Я к тому, что порою у нас в государстве происходят абсолютно сюрреалистические вещи. Ну не может такого быть! А у нас — может. Я каждый день восхищаюсь вот этой невозможностью происходящего, это дает мне новые силы для жизни. Когда такое есть, не нужно даже тратить деньги на изменяющие сознание препараты — достаточно пристально посмотреть вокруг.

— Ну вас не удивляет то, что вот эти люди, которые к вам приходят, глупости несусветные творят?

— Я тут ничего не могу сказать, потому что, по счастью, я не совсем осведомлен о том, чем они там занимаются. Объясню, что я имею в виду. Мы читаем газеты, и нам кажется, что мы в курсе. Но мне представляется, что мы на самом деле не знаем, что происходит у нас в стране. И боюсь, что никто не знает. По самой простой причине: вся информация, что мы получаем, является в какой-то степени ложью. Нет ни одного правдивого факта. Вся информация обработана. И это не СМИ виноваты. Ну то есть как? Вот журналисту дается задание — узнать то-то и то-то. Он приходит к редактору. Редактор говорит: простите, но мне звонили из центра и сказали, что если мы напечатаем эту статью, то нас взорвут сегодня перед выходом с рабочего места. Олега Кашина избили почти до смерти — мы что-нибудь узнаем по этому поводу? Едва ли. Убийцы Джона Кеннеди тоже до сих пор неизвестны широкой публике. Я бы сказал, что практически вся информация, которая к нам поступает, ложная. Это не только здесь, во всем мире так, был же фильм замечательный — «Хвост виляет собакой». Такое время. Просто в открытом мире больше претензий на объективность. А у нас даже никто не делает вид, что то, что нам выдается, правда.

— Так и что ж делать, если все ложь?

— То, что мы читаем, может быть ложью. Люди, с которыми мы общаемся, — правда. Поэтому я не пытаюсь, как шофер такси в городе Мурманске, рассуждать, где политики правы, а где неправы. Потому что я догадываюсь, что картина, которую видят они, совершенно другая. Мы к ней отношения не имеем. Политика — это бизнес. Никто не заботится о том, чтобы людям стало лучше. Все пытаются принять участие в процессах, которые могут быть выгодными. Другой вопрос, что бывает и так, что от каких-то процессов людям становится лучше. Я видел, как в Астрахани губернатор разбирает город, потому что там все сгнило. И я аплодирую ему, кто бы он ни был, за то, что он делает жизнь людей возможной. Очень многие из тех, которые критикуют систему, не до конца отдают себе отчет в том, что, если системы не будет, если она не будет делать то, что худо-бедно делает, их же первых зальет взорвавшейся канализацией. Или чем-то еще похуже. Слава богу, мы по крайней мере живем.

— Раз вы общаетесь с людьми, ездите по стране — каким вам видится последнее десятилетие? Жизнь в России изменилась?

— Все время что-то меняется. Я двадцать пять лет это вижу и понимаю, что нельзя сказать — к лучшему или к худшему. У кого-то появились иллюзии в начале 2000-х. У кого-то они исчезли к концу. О’кей. Но при этом обычный народ продолжает жить сквозь все это.

— То есть такая «Россия вечная»?

— Вечная, абсолютно. Вот жили крестьяне в XIX веке. Ведь кто-то сейчас продолжает жить на том месте, где они жили. И это не новый народ, появившийся неведомо откуда. Это правнуки тех самых крестьян. Да, это тяжелая жизнь. А в XIX веке она была легкая, что ли? Сейчас все-таки получше. Все-таки как-то. Меня успокаивает то, что Россия огромная и с ней со всей ничего не станется. Мне в мире везде хорошо, я могу там быть сколько угодно, но каждый раз, когда я возвращаюсь сюда, я счастлив.

— У вас никогда не возникает чувства, что вы здесь беззащитны?

— Я открыл позавчера в аэропорту газету английскую и прочитал про нашего солдата, который отслужил четыре месяца, его похитили и 11 лет держали в рабстве где-то там на юге. И когда он сбежал, его собственная воинская часть посадила за дезертирство. Вот та страна, в которой мы живем. Не факт, что в других лучше. У нас есть ощущение, что там лучше, — может, это и правда. Но мы имеем дело с тем, с чем мы имеем дело. И я никогда не переставал надеяться, что у власти когда-нибудь появятся люди, которые перестанут воровать и начнут заниматься приведением всей системы в порядок, потому что система проржавела. А опыт человечества показывает, что очень удобна такая вещь, как династия, — потому что когда у власти находятся одни и те же и передают ее друг другу, когда есть преемственность, им не нужно воровать. У них уже все есть, и они могут заняться народом. Может быть, моя версия неправильна — но хочется же верить, что когда-нибудь все будет разумно, даже если эта вера нелепа, все равно хочется. В любом случае над­рыва никакого нет. Я же вижу людей. У меня нет своего сердца. Мое сердце — это их сердца. А поскольку их много, поскольку я вижу наш простор, наш размах, мое сердце в полном покое, в полной уверенности, что с Россией ничего не станется.

— То есть в том, что вы «Поезд в огне» снова начали живьем играть, тоже нет никакого подтекста?

— Это же внутреннее ощущение. Я 20 лет не пел эту песню, потому что мне это казалось непристойным. Прошлым летом спел — и понял, что мне она нравится. Впрочем, пока мы перестали ее играть. Перед выборами играть «Поезд в огне» — это было бы неправильно. Это уже как махать флагом, причем никуда не призывая. Я свою точку зрения высказал, все ее знают — дальше пусть делают то, что хотят. Для меня важно другое: то, что существует истина, которая бесконечно выше и подлиннее любой политики, и мы все прекрасно знаем о том, что она есть. Относительно ее и нужно отсчитывать свою жизнь.

— Слушайте, совсем забыл спросить. У вас на альбоме есть песня «Марш священных коров». Когда вы на концертах ее играли, там однажды было слово «злое…учая». А в записи оно изменилось на «божественная».

— Абсолютно точно. Я не считаю себя вправе использовать матерную лексику в песнях. Для меня это преступление. Эта строчка — как анекдот — была одноразово точна и смешна; но только один раз. Теперь она изменилась и для меня стала прочнее и точнее. Есть люди, которые по неведению берут на душу тяжкий груз публичной матерщины — и вместе с этим берут на себя последствия этого. А мне это делать противно. В жизни есть значительно более сильные переживания, чем мат со сцены.

Альбом «Архангельск» должен появиться на сайте Kroogi 23 сентября. В этот же день «Аквариум» выступит с презентацией пластинки в московском Live Music Hall.

Текст: Александр Горбачев

https://daily.afisha.ru/archive/volna/archive/bg_arhangelsk/


Список исполнений:

No documents found



Created 2011-10-03 16:16:06 by Vyacheslav Sinitsyn; Updated 2018-09-05 13:55:44 by Vyacheslav Sinitsyn
UNID: 8AEB3E147CBD89904325791E0048765D

Комментарии постмодерируются. Для получения извещений о всех новых комментариях справочника подписывайтесь на RSS-канал





У Вас есть что сообщить составителям справочника об этом событии? Напишите нам
Хотите узнать больше об авторах материалов? Загляните в раздел благодарностей





oткрыть этот документ в Lotus Notes