Кен Шаффер, Марина Алби и Борис Гребенщиков в Нью-Йорке в 1988 году
Вера, если это не скромность, сослужила Кену Шафферу добрую службу. Еще в начале 1980-х, одолев множество технических и юридических препятствий, Шаффер, которому сейчас 39 лет, разработал систему, позволяющую передавать в США прямой эфир советского телевидения. В прошлом [‘87] году, когда на канале ABC шел мини-сериал "Америка" (вымышленная история о Штатах, захваченных Советами), он и его 27-летний партнер Марина Алби показали на кабельном канале “Дискавери” 66 часов настоящего российского телевидения. По словам Шаффера, суть проекта была в том, чтобы "дать людям одной сверхдержавы заглянуть в гостиную другой”.
Теперь Шаффер и Алби готовы познакомить американцев с 34-летней советской суперзвездой рок-андеграунда Борисом Гребенщиковым, чей голос звучал с кассеты Шаффера. Несмотря на то что Гребенщиков и его группа “Аквариум” входит в число самых популярных музыкантов Советского Союза последних десяти лет, ему приходилось работать в Ленинграде сторожем на полной ставке, чтобы содержать семью в коммунальной квартире на шестом этаже, которую они делят с парой соседей.
Еще недавно его концерты разгоняла милиция, а советская пресса отзывалась о его творчестве как о музыкальном эквиваленте алкоголизма.
В наши дни, впрочем, ему сопутствует удача. Гребенщиков перемещается из Ленинграда в Нью-Йорк и Лос-Анджелес, обедая с такими людьми, как Дэвид Боуи, Дебби Харри и Лу Рид, отвечая на просьбы об интервью от Rolling Stone, Billboard, The New York Times и People.
В апреле [‘88], когда Гребенщиков подписал контракт с CBS Records на шестизначную сумму, он стал первым советским музыкантом, кто сможет выпустить альбом на Западе без санкций властей. Большую часть последних месяцев он провел в студии, исполняя песни (на английском языке) со светилами западного шоу-бизнеса вроде Дейва Стюарта и Энни Леннокс из Eurythmics и Крисси Хайнд из The Pretenders. В январе в рамках соглашения между CBS Records и советским лейблом, государственной фирмой “Мелодия”, выйдет альбом, одновременно доступный на Западе и Востоке.
Как вышло, что Борису Гребенщикову — человеку, которого еще вчера не считали артистом и запрещали — вдруг разрешили записать пластинку в США?
Всё началось с Кена Шаффера. В 1981 году он сидел в манхэттенском пентхаусе, приходя в себя после пятнадцати лет в рок-н-ролле. Он работал агентом Джими Хендрикса, Элиса Купера и комика Ленни Брюса. Он изобрел первый беспроводной микрофон и беспроводную электрогитару (забыв их запатентовать). Будучи сильным в идеях, Шаффер явно слаб в тонкостях бизнеса. Он сколотил состояние как пресс-агент, потерял его и снова заработал, но уже на гитаре и микрофоне. Что им движет? Как он сам объясняет на своем фирменном бруклинском выговоре: "Мне было скучно. Я нуждался в новой страсти”.
Он бросил все и купил спутниковую тарелку — просто ради забавы. Он надеялся перехватить сигналы кабельного телевидения, но вскоре обнаружил, что его крыша слишком низкая, а здания, окружавшие его дом в центре Манхэттена, перекрыли практически все американские спутниковые каналы. Единственное, что удавалось поймать, было трансляцией с русского спутника. "Мне было все равно. Будь это хоть тестовая частота, — говорит Шаффер, — мне просто был нужен спутниковый сигнал в доме”.
Однажды ночью, пока весь остальной Манхэттен подключался к спутникам и кабельному ТВ, Шаффер направил свою тарелку высоко вверх, прямо в небо. “Картинка, которую я поймал, — продолжает он, — даже с учетом того, что передача была черно-белой и шла без звука, явилась окном в мир и будто гипнотизировала меня”.
Шаффер быстро подсел на новое зрелище, но столкнулся с проблемой. В то время как западные спутники “неподвижно” парят над поверхностью Земли (что и делает их сигналы легко отслеживаемыми), советская "Молния", которую поймал Шаффер, была одним из четырех спутников, движущихся между орбит на Северном и Южном полюсах. Чтобы отследить сигнал, ему требовалось каждые три минуты вручную передвигать тарелку. Более того, он должен был найти способ превратить полученное им безмолвное черно-белое изображение в полноцветную передачу со звуком.
На это ушло два года, но к концу 1983-го он научился подстраивать тарелку под советский сигнал и сконструировал необходимый декодер. Шаффер обратил внимание, что советское телевидение "может быть скучным, не очень хорошим, но оно открывало глаза”.
И тут появляется Джонатан Сандерс, помощник ректора Института Гарримана [исследований Советского Союза] при Колумбийском университете. Сандерс искал кого-то, кто построил бы для него именно такую систему, что спроектировал Шаффер. Он опросил более 40 экспертов в области спутниковой связи, большинство из которых, по его ощущению, “в прошлом были торговцами змеиного зелья”. Встретив Шаффера, Сандерс решил рискнуть. "Я подумал, что это было бы забавно, — объясняет он, — поработать с таким сумасшедшим и неуправляемым человеком, как мистер Шаффер. Мне показалось, он справится".
В университете идея забуксовала. "Там тщательно изучали наше предложение, — говорит Шаффер. — RCA [Radio Corporation of America], Intelsat [международная организация спутниковой связи], Comsat [американская телекоммуникационная компания], все они уверяли, что проект не взлетит”.
К счастью, Сандерсу удалось найти инвестора, готового вложить 38 тысяч долларов, необходимых для установки системы, и в августе 1984 года Колумбийский университет стал первым в стране, предложившим своим студентам советское телевидение в реальном времени.
Одной из студенток была Марина Алби. После окончания университета в Вермонте она прошла летние курсы по русскому языку и рассчитывала попрактиковаться в Штатах, но после поездки в СССР поняла, что для начала ей стоит больше знать о самой стране. “Перед поездкой, — объясняет она, — я ничего не знала об этом месте. Мои представления сформировали СМИ, представления, которые по большей части были черно-белыми”. Алби решила посещать Колумбийский университет, потому как, уверяет она, это была единственная площадка, предлагающая противоядие от подобных мифов.
Однажды в середине первого семестра Алби встретила Шаффера. Он обращался к ней за советом по целому ряду вопросов и спустя два месяца предложил должность вице-президента Orbita Technologies — компании, созданной им для продажи систем спутниковой связи. Алби согласилась, и не только потому, что работа предполагала контакты непосредственно с Советами, но и из-за сотрудничества с Шаффером.
Алби разобралась и с авторскими правами, и с финансами “Орбиты”. В декабре 1985 года она приехала с Шаффером в Москву и привела его к Виктору Хроленко, старому другу Джонатана Сандерса и по совместительству проводнику в мир советского чиновничества. Короленко отвел их в Гостелерадио (структуру, отвечающую за телевидение и радио), где, согласно Шафферу, “вместо того чтобы отправить в Сибирь, нас спросили, чем они могут помочь”. Через полгода “Орбита” получила исключительные права на трансляцию в США советского телевидения в образовательных целях.
В следующие два года Шаффер и Алби продали полдюжины своих систем университетам по всей стране по 50 тысяч долларов за штуку. В то же время в Советском Союзе окрепла политика гласности и перестройки Михаила Горбачева. Алби и Шаффер не знали отбоя от американских посредников, желающих помочь им с проектами в России, и тогда они поняли, что с Горбачевым Советский Союз вот-вот лишится своей “невинности как торговой площадки”.
Шаффер отказывается назвать сумму, заработанную на американо-советских сделках. Поначалу, настаивает он, его привлекла сугубо техническая сторона вопроса, связанная с перехватом телесигналов со спутника. Если его изобретение стало прибыльным, тем лучше, но, если верить Шафферу, "деньги были и остаются не на первом месте”.
И хотя Союз, казалось бы, открылся для клиентов “Белки”, общий климат двух сверхдержав оставался довольно прохладным. В феврале прошлого года, например, Шаффер и Алби встречались с официальными лицами на Гостелерадио в Москве, как вдруг чиновники получили сообщение от ABC. Из него следовало, что через две недели состоится премьера сериала “Америка”.
Вспоминая ту встречу, Шаффер хмурится. “Их гневу не было предела, — говорит он. — Они действительно обиделись. Их очень расстроило, что телевизионное время может быть потрачено на создание негативного образа без какого-либо просвета”.
Когда они с Алби вернулись в Нью-Йорк, Шаффер позвонил Джону Хендриксу, исполнительному директору и основателю канала "Дискавери". Шаффер вспоминает, как представился и сказал: "Вы меня не знаете, но не могли бы вы подумать о том, чтобы отложить показ всего заготовленного на следующую неделю?”. Шаффер предложил “Дискавери” 66 часов трансляции прямого эфира советского телевидения до, во время и после показа “Америки” на ABC. За исключением программы "Время" (советских вечерних новостей), все остальное шло на русском языке с редким переводом и пояснениями.
Хендрикс был настроен скептически, но сама идея его интриговала. На следующий день он и президент “Дискавери” Рут Отте прилетели в Нью-Йорк из штаб-квартиры в Ландовере, штат Мэриленд. Посмотрев на систему “Орбиты” в Колумбийском университете, они, по словам Отте, “были впечатлены, как много наших стереотипов отшибло кадрами их [советского] телевидения”.
Шаффер был в ярости. Он и его адвокаты утверждали (и продолжают впредь), что их проект законен, а у Комиссии нет никаких юридических полномочий в этом вопросе.
Однако, поскольку оставалось всего 48 часов, Шафферу было не до споров. Он позвонил в Информационное агентство США в надежде, что оно встанет на сторону “Орбиты”, но этого не произошло. В результате он и “Дискавери” были вынуждены вещать через спутник Intelsat, что было чрезвычайно дорого. За эти деньги они смогли дать в эфир лишь половину программ. В остальном же это была подборка записей, показанных на предыдущей неделе.
Тем не менее, выход "Россия: эфир изнутри" стал первым случаем, когда американская публика получила возможность увидеть советское телевидение таким, каким его знали в Союзе. Трансляция получила награду Golden Ace Award от Национальной академии кабельного вещания, и, по оценке Рут Отте, помогла “Дискавери” удвоить зрительскую аудиторию.
И все же, если передача была настолько успешной, почему федеральное правительство пыталось ее блокировать?
Пока никто из первых лиц проекта не желает комментировать ситуацию, Чарльз Уик, директор Информационного агентства США, указывает, что в отношениях с Советами он и его организация “придерживаются взаимных обязательств”. И хотя в Союзе уже транслировали несколько американских телепрограмм и даже рекламу “Пепси”, Уик считает, что советские граждане не получили такого же доступа к американским программам, как мы к их.
Шаффер, однако, полагает, что “взаимность должна измеряться временем”. “Вы должны с чего-то начать, — говорит он, — и есть много вещей, которые вы можете сделать, причем немедленно, но кому-то важнее формальности и равные показатели”.
"В России, — продолжает он, — противники перестройки — это старики, которые не могут представить себе другого пути. У нас здесь те же самые люди". Алби соглашается и добавляет, что "легче преодолеть культурный разрыв, чем поколенческий”.
Чтобы достучаться до молодых людей обеих стран, Шаффер и Алби предлагают дипломатам присмотреться к рок-н-роллу. “Рок-музыка, — провозглашает Шаффер, — не русская, не британская и не американская. У настоящего рок-н-ролла нет границ".
Он догадывался, что теперь ему предстояло убедить в этом Советы. В январе 1987 года Алби, Шаффер и Виктор Хроленко обратились к пяти различным советским организациям для одобрения их проекта. По отдельности каждая из структур выступала в пользу проекта, но боялась, что остальные ее отвергнут. Как объясняет Шаффер, "в какой-то момент у нас было пять ‟да”, но поскольку никто раньше этого не делал, всех пугали последствия и ответственность”.
Наконец, Хроленко смог пробить лед. На встрече с представителями Всесоюзного агентства по авторским правам Шаффер предложил собрать членов пяти организаций в одной комнате. Советский чиновник ответил, что такая встреча была бы неслыханной. Хроленко стукнул кулаком по столу и вскрикнул: “Так ведь это и есть гласность!". Собрание состоялось.
На встрече, добавляет Шаффер, “все смотрели друг на друга и поднимали большой палец”. И все же, учитывая статус Гребенщикова, который был и остается музыкантом-любителем, советские начальники могли принять лишь саму идею появления у русского музыканта альбома на Западе — вряд ли конкретно у Гребенщикова. Более того, Олег Попов, высокопоставленный сотрудник "Международной книги" (или "Межкниги", советской организации, представляющей “красных” творцов за рубежом), вспоминает, что участники процесса сомневались, что Алби и Шаффер действительно смогут выбить Гребенщикову контракт на запись. Прежде чем Гребенщикову было позволено выехать в Америку, “Белке” следовало доказать, что проект будет им под силу.
Шаффер, бывший в свое время рок-промоутером, быстро привел рекламную машину в движение. Когда Билли Джоэл впервые приехал в Москву в июле 1987 года, захватив с собой орды американских репортеров, Шаффер сдвинул выступления Гребенщикова на ту же неделю. Он организовал ему интервью со всеми крупными изданиями и позаботился, чтобы такие звезды, как Дэвид Боуи, Лу Рид и Брайан Ино увидели эти беседы. Он также созвал на пресс-конференцию всех советских журналистов в Нью-Йорке в знаменитой студии звукозаписи Power Station, где преждевременно объявил, что у Гребенщикова намечается альбом.
В итоге тот записал пластинку в другом месте. Море газетных заметок, тем не менее, убедило Советы не только в способности Алби и Шаффера обеспечить советскому артисту американскую запись, но и в том, что этим артистом должен быть именно Гребенщиков. Чтобы дело не дошло до уровня президента Рейгана и генерального секретаря Горбачева, в Союзе согласились разрешить Гребенщикову посетить Нью-Йорк в солнечный день, 13 декабря, сразу после саммита в Вашингтоне.
Однако в пятницу, 11-го, "Межкнига" уведомила Шаффера и Алби об “утере” министерством культуры визы Гребенщикова. И хотя никто не может быть до конца уверенным, что пропажа была преднамеренной, следует отметить, что Василий Захаров, министр культуры СССР, в прошлом решительно осуждал рок-н-ролл. Кроме того, пока Горбачев находился в Вашингтоне, за рутинные дела в Москве отвечали члены Политбюро и ЦК КПСС, многие из которых негромко, но последовательно осуждали политику гласности.
Шаффер и Алби постарались сделать все, чтобы документы поскорее “нашлись”. Они попросили руководителей Time, Inc. , ABC, CBS и семидесяти других крупных американских корпораций выступить с заявлениями, выражающими озабоченность этой проблемой. Они предупредили о задержке знакомых советских журналистов и даже спичрайтера Горбачева Геннадия Герасимова. Наконец, говорит Алби, “наш друг из ЦК позвонил в министерство по кремлевскому телефону”.
После встречи с Йетникоффым Гребенщиков вылетел в Лос-Анджелес и показался Дейву Стюарту. Стюарт с удивлением слушал Гребенщикова, особенно, с какой страстью тот играл на гитаре. Они принялись записывать песню, которой предстоит открывать альбом, и, по словам Стюарта, "это было просто великолепно”. “Тогда я и решил, что, пожалуй, займусь всем проектом”.
Заручившись поддержкой Стюарта и CBS, Шафферу и Алби не оставалось ничего, кроме как убедить Советы поставить подпись в бумагах. После четырех дней напряженных переговоров в Москве им это удалось.
Днем 1 апреля под камеры репортеров "Правды", "Известий" и The New York Times Гребенщиков стал первым советским андеграундным музыкантом, получившим контракт на "западную" пластинку.
Четыре ночи спустя, вернувшись в манхэттенский офис Шаффера, Гребенщиков сидит на полу. Шаффер с сигаретой в руке и ногами на столе рассуждает о вере. "Думаю, что эта история уже и так далеко зашла, — говорит он. — Это своего рода абсолютная уверенность. Мы не очень хорошие работники, не самые опытные менеджеры и дипломаты. Но когда ты видишь нечто, что в твоих силах и во что веришь сам, ты делаешь это”.
Алби нажимает кнопку проигрывателя, и Гребенщиков улыбается, слыша, как он поет вместе с Энни Леннокс и Крисси Хайнд. "Эта вера, — заключает Шаффер, — и есть то, что изменит мир”.
(Перевод материала "From Russia With Rock" газеты The Boston Globe 1988 года специально для телеграм-канала "Между The Rolling Stones и Достоевским")